«А она рабочая?» Мой вопрос носил характер скорее риторический, ибо ответ был известен только одному участнику торгов, который угрюмо помалкивал, косясь недружелюбным глазом на камуфляжного дядю с вызывающе толстым портмоне. «Стахановка, — егерь для убедительности топнул ногой. — На две тыщи накрякает сполна. Но если день подождете, смогу предложить другую — за восемь».
Мне показалось, что выбранная утка обиделась. Она повернулась к нам хвостом и им же энергично потрясла.
— Лучше ей доплачу, в случае чего… Корзинку дадите?
Погрузив во чрево старенькой машины взволнованное приобретение вкупе с сухим пайком и бонусом в виде обещания рассказать, где по осени шхерятся коростели, мы с собачкой отбыли в обратный путь — на дачу.
В угодьях и в быту
Особых иллюзий по поводу подсадной я не испытывал, но действительность превзошла самые пессимистичные ожидания. За 28 дней Маня крякнула всего дважды: первый раз — когда увидела ондатру, второй — когда наступила на донышко пластиковой бутылки.
Зато шипела утка классно. Дело в том, что для постоянного проживания ей было выделено помещение класса «две звезды» — типа «сортир». Зловещим вокализом подсадная быстро отучила нас посещать туалет в минуты ее бодрствования.
— Маня спит? — вопрошали домочадцы, приплясывая возле заветной кабинки.
В остальном утка демонстрировала повадки идеальные для прописки в коммунальной квартире: не орала, не тырила, без нужды не гадила.
Дневные часы Маня — не редко, но с удовольствием — проводила на детской площадке — в домике под старой иргой. Это сказочное сооружение построил для моей внучки Симочки ее папа Андрей без единого гвоздя (!)… и без крыши. Когда начинался дождь и Маня выказывала недовольство, я накрывал домик брезентом. Получалось нечто вроде кабриолета, с которого злоумышленники успели снять колеса, фары и дверные ручки.
Таким образом, Маня вела весьма завидный образ жизни: регулярно питалась, утром и вечером купалась в озере, благосклонно выслушивала заискивания и принимала комплименты близко к сердцу.
Не в трофеях счастье
Поначалу на зорьках я старательно исполнял роль суфлера. Однако вскоре убедился, что Маня предпочитает выступать под фонограмму. Два селезня, один бобер и компания заезжих охотников с энтузиазмом оценили ее выбор, что натолкнуло меня на мысль о реинкарнации в кряковую утку со всеми вытекающими последствиями — «по крайней мере, научусь, наконец, плавать».
Искушенная в охотничьем ремесле легавая — Сьюзи — почитала Маню за дармоедку и норовила, если не наподдать, то хотя бы внезапно дернуть за нагавку, дабы принудить нахлебницу издать звуки, подобающие ответственному мероприятию. В ответ утка вытягивала шею и привычно шипела разные нехорошие слова из лексики обиженных несправедливой зарплатой егерей.
Попытки разнять враждующие стороны неизменно приводили к одному и тому же результату: лжеподсадная корила меня за дурное воспитание собачки, а последняя — за избыточную толерантность к живым организмам мутного происхождения.
Вездесущие, как пыль, соседи каждый раз поздравляли с «почином», наблюдая выгрузку Мани из багажника автомобиля. Особо ехидные наперебой предлагали проверенные рецепты шурпы, а ославленный на всю округу куркуль принес целых четыре антоновских яблока!
Молчаливая птица «доброхотов» в упор не замечала. Ведь она числилась «подсадной манной уткой», а они больше чем на морковковедов не тянули…
Весенняя охота закончилась. Я вернул Маню хозяину.
— Спасибо! Очень признателен.
— За ее работу? — с опаской поинтересовался егерь.
— Нет. За улыбку моей любимой внучки.
Владимир Фомичев, г. Москва. Фото автора
