Чудная панорама открывается к югу с высокого открытого перевала. Постепенно понижающийся широкий дол переходит далеко на горизонте в речную долину, за которой виднеются два-три села, подернутые сизой дымкой тумана…
Слева верстах в четырех чернеет, как темная туча, высокий смешанный лес, уходящий вдаль к тому же синеющему горизонту; ближе к долу он протянул от себя, как исполинские пальцы, зигзаги мелких порослей, которыми покрыты приближающиеся сюда же глухие овраги.
Кое-где по этим оврагам видны одиночные деревья и длинные шесты с надетыми на них, как скворечницы, лошадиными черепами; это — заброшенные пчельники. Не наше дело решать вопрос, зачем понадобилась пчеляку такая странная эмблема, мы только свидетельствуем, что эти черепа так схожи издали с силуэтами тетеревей, что невольно подумаешь, что здесь кто-то открыл на них охоту с чучелами.
Справа, всего в версте или ближе, белой стеной стоит березовый лес, который, начинаясь в тылу перевала, переходит через него и спускается в дол, откуда видны только его темные верхушки. Задняя сторона ландшафта, обращенная к северу, представляет обширную порубь, поднявшуюся в рост человека; опушка этой поросли неправильными линиями и углами подходит к самому перевалу, как бы желая заглянуть с него в широкий дол, спускающийся так красиво к югу…
Тетерева на «боевой позиции»
С военной точки зрения, это отличная позиция для отряда: в центре перевала, на месте самого токовища, не дурно бы вскопать какой-нибудь Гривицкий редут, по бокам его выставить две-три батареи; к долу вперед по загибам оврагов рассыпать стрелков до ближайшего леса, а сзади в порослях скрыть значительные резервы… Неприятель, наступающий с юга от речной долины, наткнулся бы здесь на очень крепкую позицию, отличающуюся великолепным обстрелом…
В мирное же время здесь на перевале собирается обыкновенно обширный тетеревиный ток. Первыми главными его зачинщиками являются, конечно, местные косачи, скрывающиеся в задних порослях, ближайшем березовом лесу и оврагах дола. Они сыздавна считают эту боевую позицию своей собственностью, собираясь на ней ранней весной для воинских экзерциций.
Благодаря чрезвычайному шуму и открытым перелетам у самого, так сказать, «ключа позиции», они привлекают на себя внимание партизанских тетеревиных отрядов из окрестных рощ и мелочей и даже из дальнего леса, по зигзагообразной опушке которого были рассыпаемы весенние пикеты косачей, которые не могли, в свою очередь, оставаться равнодушными зрителями затеваемого сборища, в то время как их собственные леса и защиты были еще покрыты снегом.
Солнце заметно спустилось к западу; со всех концов леса и порубей несется тетеревиное бормотанье. Вот на одном из шестов пчельника неожиданно выросла фигура тетерева; издали его бы не отличить от повешенной лошадиной головы, если б по деревам не вырастали все новые и новые темные силуэты.
«Орфей в аду»
Вот один из косачей, сидящий особняком на березе, застучал крыльями и плавным полетом опустился на пригорок, по которому щеткой стоит прошлогоднее ржанище. Высоко подняв голову, он огляделся по сторонам и, довольный осмотром, низко пригнулся к земле и с усилием выполнил первое вызывающее «чуф-фыш!», которое пронеслось по ржанищу, мелочам и оврагам и замерло у опушки леса.
Несмолкаемое бормотанье несется ему в ответ со всех концов, но вдруг сзади косача совсем близко из-под кустов у прогалины раздается сильное ответное «чуф-фыш!». Этот неожиданный отклик издал чернец, совершенно незаметно пешком забравшийся поближе к току. Косач со ржанища, опустив голову, показывает белое подхвостье и начинает сердито бормотать, но вскоре прерывает это занятие и, подвзлетывая на месте, лицом к противнику, вызывает его на бой. Ему отвечают тем же…
Чуф-фыш!.. Чуф-фу-у-у!..
— Чуф-фыш! — и невидимый до сих пор противник вдруг с шумом выпархивает на прогалину. Между тем два-три косача с ближайшей опушки уже летят сюда же и, опустившись на жнивье, замирают на нем несколько секунд с распущенными крыльями, затем быстро оправляются и начинают сосредоточенное бормотанье.
Несколько минут все пятеро, показывая ослепительные подхвостья, усиленно пробуют свой голос в однообразном мотиве, который забывается слушателем тотчас по его прекращении, несмотря на всю его незатейливость. Невольно перебирая в своей памяти соответствующие знакомые мотивы, вы не запомните его до тех пор, пока случайно не промурлычите себе под нос известной опереточной арии из «Орфей в аду»: «Когда я был аркадским принцем…».
Начало тетеревиного бормотанья построено как раз на мотиве первых трех слов этого напева «когда я бы-ы-ыл…», никогда, впрочем, не доходя до самого «аркадского принца» — причем последнее «бы-ы-л» тянется очень долго, чтоб потом опять взять сначала «когда я был» и т.д., обрываясь перед «аркадским принцем», — так что в тетеревином бормотанье всегда слышится что-то недосказанное.
Что же касается призывного или вызывающего «чуф-фыш, чуф-фу», то на конце первой фразы звук «ш» настолько звучен и выразителен, что я не могу примириться с литературным его названием чуфыканья или чуфысканья за пропуском основного звука «ш».
Чем больше слетается на ржанище чернышей, тем отчаяннее становится бормотанье. Темп «когда я был…» настолько смешивается в общий стон, что перестает быть сравнимым с песней, и ему можно искать аналогию только в стихийной силе: это не то бурление и клокотание пара в котле, не то стон осеннего ветра в трубе, не то бой ливня по крыше, и меньше всего это барабанный бой, о котором говорят при этом в литературе.
Для сравнения он слишком резок и громок, разве если оговориться — очень далекий барабанный бой — тогда пожалуй, но… ведь барабанщики бывают разные и такую бурную и вместе с тем мелодическую дробь мог бы выбить только солист-барабанщик Его Величества Императора Германского!..
«Танец» косачей
Быстрое движение центральных в бою косачей очень мало в это время походит на движение живых существ, это какие-то фантомы; двигаться так плавно не могли бы ни лучшие из пехотных ординарцев времен Аракчеева, ни, тем более, хороводные девицы, павами плывущие с платочком; такого совершенства движения могут достигать только лучшие заводные игрушки.
Чем оживленнее и бойчее этот плавный танец центральных косачей, тем упорнее и настойчивее аккомпанемент бормотанья их окружающих и тем чаще и многочисленнее вылеты на позицию новых и новых особей и отрядов, между которыми уже виднеются крупные межняки, которые могут являться сюда только из дальнего леса.
Но солнце быстро опускается к горизонту, и вечерние тени уже ползут от леса. Косачи постепенно затихают, разбиваются в группы, некоторые разлетаются по сторонам, некоторые расходятся пешочком и направляются к ближайшим оврагам и мелочам.
Кое-кто мирно подбирает зернышки, не забывая впрочем об отступлении, и только немногие самые отчаянные и неугомонные не желают оставлять своих позиций, но по пословице — один в поле не воин — усмиряются и они.
Армия отступила…
К закату солнца все ближайшие опушки кишат косачами, и долго еще они дают о себе знать нескончаемым бормотаньем вокруг токовища. Это целая армия на бивуаках, расположившаяся на ночлег в боевом порядке; завтра, едва забрезжит, и вся она будет в сборе по первому вызову.
Не ожидая полного окончания тока, который, вероятно, разлетится еще раньше от ваших выстрелов, вы оставляете шалашку и направляетесь в ближайший лес навстречу вечерним теням, ибо через какие-нибудь полчаса, много час уже потянет вальдшнеп.
Азиат, 1901 год
