Имеющееся у меня центральное ружье, бившее войлочным и папковым пыжами ни то, ни се, ведет себя несравненно приличнее, когда патроны снаряжаются или папковым пыжом (собственно пороховой) увеличенного калибра (вместо 12-го калибра высекается 10-й калибр), или кожаными из подошвенной кожи туземного приготовления, крайне дешевой, так что сотня пыжей 12-го калибра обходится не более 20 копеек.
ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО — В № 8 (147), № 9 (148), № 10 (149), № 11 (150) и № 12 (151).
В последнем случае и пороховой пыж высекается 12-го калибра. Пыжи эти приняты не одним мною, но и другими здешними охотниками. Товарищеское спасибо уважаемому господину Ушкову!
Кожаные пыжи, сделанные из подошвенной кожи толщиной от 0,125 до 0,375 дюйма (от 3 до 9,5 миллиметра. — Прим. редакции), в достаточной степени удовлетворяют требованиям прочности и упругости, хотя в отношении ценности могут быть рекомендованы только охотникам, не боящимся расходов, а потому не могут иметь общего распространения. Юфтовые пыжи, рекомендованные господином Ушковым, я не испытывал; надо полагать, что они могут обходиться гораздо дешевле подошвенных.
Нельзя ли подыскать более подходящего материала — дешевого и доступного? Неужели в среде охотников не найдется специалиста-физика, который потрудился бы черкнуть пять-шесть строк о подобных материалах на общую пользу?! Вы, господа специалисты-теоретики, только скажите, а уж мы, практики, испытаем и сообщим своим собратьям добытые результаты, если не посредством печати (куда как ленивы писать!), то хоть своему кружку, а там дело пойдет и рано ли, поздно ли дойдет до всеобщего сведения.
Роль авторитета
В заключение считаю необходимым еще раз формулировать требования от гладкоствольного охотничьего ружья: оно должно иметь указанную мною силу боя и совершенство в воспламенении заряда, удобство и быстроту заряжания и разряжания, прочность механизма и дешевизну и удобство патронов. Настоящие ружья всем этим требованиям или не удовлетворяют вовсе, или удовлетворяют, но не в значительной степени.
Следует ли на этом останавливаться и пассивно дожидаться, пока какой-нибудь оружейник не подвинет этого дела вперед? Поверьте, что при таком взгляде на дело мы нескоро дождемся чего-либо путного от оружейников, и именно потому, что они только исполнители таких требований, а вовсе не указчики и руководители.
Попробуйте-ка к какому-нибудь оружейнику обратиться с просьбою сделать вам ружье с нормальным боем в 100 шагов и со всеми удобствами, хоть несколько подходящими к идеальным требованиям, посулите ему за это соответствующее вознаграждение: «Ты, друг любезный, специалист, сиречь, своего дела мастер; вот тебе деньги — придумывай!».
Славянин или сармат помнется, подумает, почешет затылок и прямо объявит, что это превышает силы и средства его фабрики, какой-нибудь лондонский или парижский оружейник, не из голи, а из тех, что сбывает массы завалявшихся ружей к нам, в Россию, тот просто может обидеться.
Когда-то очень давно я слышал следующий анекдот: один, кажется, русский богач обратился к какой-то знаменитости по оружейной части в Лондоне и за большую сумму просил сделать ружье в четыре фунта (свыше 1,6 килограмма. — Прим. редакции) весом с таким же боем, каким обладают и 7-, 8-фунтовые (весом от 2,9 до 3,3 килограмма. — Прим. редакции) ружья того же мастера. Знаменитость отказала именно ввиду того, что ценит свою репутацию выше денег.
Ответ этот отлично характеризует оружейников всего света; благодаря совершенному отсутствию самодеятельности у охотников они сделались авторитетами. Отчего военные министерства не подчиняются авторитетам оружейников, а, напротив, сами задают им задачи, поверяют и обсуждают их проекты в особых комиссиях, принимают годное и бракуют негодное?
В случае надобности представленный проект подвергается дальнейшей разработке тоже в особых, специальных, комиссиях; так, например, «берданка» усовершенствована нашими офицерами генерального штаба; ружье Маузера — военным министерством Пруссии и прочее.
Отчего же у охотников нет ничего подобного или, если и есть, то в обратном порядке? Отчего у нас фабриканты руководят потребителями, а не потребители фабрикантами, как это бывает во всех производствах, начиная со спичек и ситцев, а кончая лионским бархатом и машинными заводами? Оттого что мы действуем врозь, не имеем средств и прочего?
Но ведь совершенно в таких же условиях и все потребители — например, материи, отчего же фабриканты стараются усовершенствовать и удешевить их? А от простой причины — не фабриканты для публики авторитет, а публика для фабрикантов, вследствие чего в выработке главных человеческих потребностей и существуете могучий фактор прогресса — конкуренция.
С оглядкой на Европу
Об охотниках я не думаю, чтобы они действовали врозь и не имели в своем распоряжении достаточных средств; положим, у нас в России это так, но на Западе совершенно напротив. Там давно уже охотники соединились в обширные и богатые материальными и другими много значащими в жизни сей средствами; кажется, они могли бы усовершенствовать ружья своими средствами, по крайней мере, поднять и разработать вопрос об этом в научном отношении. Что же они делают? Да то же, что и мы, то есть почти ничего.
Разработал оружейник Гринер вопрос о «дамаске» — приняли; достал где-то в Америке оружейник Скотт секрет новой сверловки, так что ружья стали бить вдвое дальше, — тоже приняли и платят ему за это посильную лепту!.. Как видите, то же отсутствие самодеятельности, что и у нас.
Кроме того, на Западе охота в том смысле, как понимаем мы, русские, упала и теперь уже в своих крайних видах превратилась или в шутовство, или в кровожадную забаву, недостойную цивилизованного и развитого человека. Во Франции расфранченная кавалькада, пустив собак вперед, по целым часам носится за шкуркою лисицы или куском колбасы, который везет на длинной веревке по земле скачущий впереди всадник.
В Англии цивилизованный лорд разводит целый год в парке фазанов и куропаток, назначает известный день для охоты, приглашает приятелей и истребляет в несколько часов сотни этих кур, и результаты этого дня отправляет на рынок в десятке объемистых фур. И эти шалопаи и «мясники» носят громкое имя охотников!
У нас этого нет и, вероятно, долго еще не будет; псовая охота поставлена на прекрасных, самобытных началах; в отношении правил травли, вывода пород собак и прочего в ней, кажется, нет ни одной йоты, заимствованной с Запада. Отчего же мы, ружейные охотники, до сих пор слабо выработали и не привели в стройную систему самобытных правил и взглядов на дело охоты. Отчего каждая новинка, каждый новый взгляд на дело, проникающий к нам с Запада, встречает не только прозелитов (чужаков, принимающих новую веру. — Прим. редакции), но и горячих защитников?
Пусть уже нас и наших барынь одевает Париж «рассудку вопреки, наперекор стихам», в деле же охоты мы должны быть самостоятельны; Запад живет в своих общественных, географических и климатических условиях, мы — в своих. Следовательно, не все придуманное там может быть принято и нами без всякой переработки — мы же поступаем совершенно напротив!..
Придумали там ружье, переламывающееся на две части, стреляют себе выкормленных в парках кур, ворон да галок из шалашей, да как стреляют — по тысяче штук в день! Мы в восхищения: вот где охота, так охота, да и ружья-то какие!.. Ну натурально выписываем, стреляем, видим что-то не то, хоть и заморская штука, а «тово» — фальшивит…
Горячие защитники всякой «заморщины», придерживающиеся в отношении нее принципа «статус кво», разбили в пух и прах «староверов». Говорят, что вот, мол, неладно, что ружье переламывается на две части, непрочно оно от этого, да и грязь, пыль, песок и вода попадают в затвор; гильзы дороги, а между тем плохи; бьют что-то «не тово…».
«Что вы? — говорят. — Напротив, бьют прекрасно, а на счет затворов и прочности… так не жалейте масла. Гильзы дороги? Ну, сами старайтесь завести побольше фабрик да заводов, не будьте в зависимости от Запада. Все, говорят, предубеждения одни, староверство! Ружье это вовсе не требует никаких улучшений, а простого изучения. Ну и изучайте, только, конечно, сами, как знаете, а мы довольны».
Разумеется, на Западе довольны. Какое же имеем право мы быть недовольными? Ведь мы чуть не с молоком матери всасываем убеждение, что Россия — страна полудикарей, почему с полным убеждением в правоте дела гнем себя и народ под условия жизни, выработанные под чужим небом.
История эта не новая и повторяется во многом. Но вот странно: отчего она не повторилась в деле псовой охоты? Там западники-спортсмены осеклись на первом же слове и наложили на себя обет молчания; ясно, что даже сами заметили, что ерунду начали проповедовать, а это у нас большая редкость.
Сгубит бумага?
Итак, от Запада, а тем менее от западников, ждать нам нечего. Если там и придумают что-либо, так придумают для себя, строго соображаясь со своими потребностями, а никак не для нас. Что же делать в таком случае?
Казалось бы, следующее: выяснить вопрос об улучшении боя и конструкции ружей путем всестороннего обсуждения и решить его в принципе; в утвердительном случае «реализировать» его в особо составленной комиссии из ружейных охотников с участием специалистов по оружейной части, хоть, например, при Императорском Обществе охоты или даже при другом каком-либо второстепенном провинциальном обществе охоты, которое взяло бы на себя почин в этом деле.
Назад тому года три псовые охотники подняли вопрос и горячо взялись за разработку его о питомнике для собак, но, к несчастью, для этого потребовали капитал ни больше, ни меньше, как в 50 тысяч рублей; ну, конечно, отложили, потому что 50 тысяч на улице не валяются. Это, конечно, весьма печально, но, по крайней мере, в разработке подобного вопроса видна самодеятельность охотников, видны совокупность действий целого общества и стремление к улучшению существующего.
Не думаю, чтобы для применения к нашим требованиям охоты существующих ружей понадобился капитал в 50 тысяч рублей; для этого достаточно участие нескольких лиц, интересующихся делом охоты, и затрата нескольких сотен рублей на опыты.
При энергии и правильном взгляде на дело можно иметь и хорошие ружья, и даже поднять наше оружейное производство и таким образом выйти из зависимости от заграничных фабрикантов, что может сберечь нам не сотни, а сотни тысяч трудовых рублей, утекающих теперь за границу безвозвратно чрез разные депо и оружейников, вроде «Яхимки и Компании», и утекающих совершенно без толку, так как далеко не редкость, что 60-рублевое тульское ружье бьет в 50 раз лучше 500-рублевого заграничного.
Кроме того, хорошие и дешевые ружья могут поднять экономический быт наших промышленников, а их ведь не один-два, а целые области с миллионным населением. Этого нет на Западе, где придумывают хитрые штучки в виде ружей, стало быть, нет и потребности в этом; это чисто наше, исключительно русское, требование — следовательно, мы же и должны его удовлетворить.
Я далек от мысли, чтобы все наши охотничьи общества основывались с единственною целью — с большим удобством и приятностью истреблять летающих и бегающих обитателей нашей обширной страны, придерживаясь взгляда на дело — apres nous le deluge (после нас хоть потоп. — Прим. редакции). Вероятно, хоть в их утвержденных проектах поставлены более широкие и благотворные задачи; отчего же о результатах деятельности их в этом именно направлении ничего не слышно?
Может быть, у нас что-нибудь и делается, но мы ленивы писать, исключая канцелярии, вероятно, в силу сложившегося убеждения, что сгубит нас бумага… Кто ее знает, может быть, и сгубит… но только уж ни в каком случае не газетная!
Доступное по цене оружие для народа?
В заключение считаю не лишним сказать несколько слов о нашем «меньшем брате» — охотнике-мужике. Мне не раз случалось читать и слышать от интеллигентных охотников, что мужик не может быть охотником, потому что груб, неразвит, полудикарь; страсть же к охоте есть такое благородное, возвышенное чувство, которое доступно только развитому человеку; промышленника, добывающего себе ружьем кусок хлеба, эти господа считают своим личным врагом и презирают до последней степени.
Этот взгляд доказывает только грубое незнание простого народа, взгляд людей, привыкших видеть в мужике рабочую скотину, в солдате — денщика; это остаток наших рабовладельческих тенденций и сословных предрассудков.
Интеллигентный охотник, сталкивавшийся лицом к лицу с народом, родным ему по плоти и крови, никогда не скажет этого; если уже говорить прямо, так в среде этих грубых, неразвитых «меньших братьев» больше умных людей и истинных охотников, чем в среде высших сословий. Положим, и между ними много шалопаев и мясников, но во всяком случае во сто раз меньше, чем между привилегированными и так называемыми «образованными охотниками».
Но дело не в этом, это так — к слову пришлось, а вот в чем: нельзя ли поставить себе главною задачею выработать такой тип ружья, который был бы вполне пригоден для наших северных и сибирских промышленников?
Какими ружьями они добывает себе хлеб, обуваются, одеваются и платят подати? Винтовки делают сами в сельских кузницах, гладкоствольными же их снабжает Тула и те же домашние оружейники; нечего и говорить, что все эти ружья шомпольные и хотя бьют сравнительно с ценностью довольно сносно, но коль скоро придумана другая система ружей, именно заряжающихся с казны, что признается во всех отношениях более удобным, то нельзя ли поставить себе задачею придумать общенародное, промысловое ружье, какими теперь и есть кремневое и пистонное ружья?
Пусть на Западе придумывают охотничье ружье с хитрыми механизмами и дорогими патронами — там нет миллионов промышленников. Наши задачи гораздо шире — они должны захватывать не только охоту, в смысла развлечения, забавы, а и экономическую жизнь целой полосы нашего Отечества.
Ружье, заряжающееся с дула, вылилось в свой определенный, законченный тип и принято всеми народами мира без различия степени цивилизации. Почему нет основания предположить, чтобы ружья, заряжающиеся с казны, вечно остались достоянием только более или менее обеспеченных материально охотников? Ведь известно, что, чем более какой-нибудь предмет распространен в среде народа, тем он дешевле.
Хорошую пистонную двухстволку сделает вам любой оружейник в уездном городе рублей за 25; а заряжающуюся же с казны существующих теперь типов едва сделает за 75 рублей, потому что и материала идет больше, и работы больше. Простой народ и промышленники стреляют из ружей от 2 до 15 рублей и стреляют не хуже охотников с 500-рублевыми ружьями. Казалось бы, нет ничего логичнее, как стремиться к распространению нового ружья в массе народа, отчего ценность его с 50 рублей (минимум) может упасть на 5 рублей.
Неужели потому только, что новое ружье приходится заряжать не с дула, а с казны, ценность его никогда не может упасть до двух рублей за штуку? Едва ли.
Конечно, если это будет «заморская тепличная штука», то она может распространиться и удешевиться лет через 500, когда экономический быт таежника будет стоять в уровне с ее стоимостью; если же это ружье и снаряд к нему упростить, удешевить, то не пройдет и десяти лет, как все пистонные ружья будут переделаны в заряжающиеся с казны точно так же, как и кремневые уже переделаны в пистонные.
Всякая новая, безусловно, полезная вещь, распространяется крайне быстро и, сделавшись необходимою, теряет свою первоначальную высокую ценность.
Е.Т. Смирнов, г. Ташкент, апрель 1879 года
