Долго тянется сибирская зима со всей своей мертвящей обстановкой! Безысходною скукою давит она душу охотника, лишает его всех тех наслаждений, которыми так щедро наделяет его охота, в то время, когда природа не скована еще ледяными объятиями мороза и земля не покрыта еще белым снежным саваном. С замиранием сердца ждет не дождется тоскующий охотник, когда солнышко приветливо взглянет на землю и снимет с нее ее тяжелое, зимнее покрывало, когда оживет, обновится вся природа, когда заликует она тысячами голосов пернатых гостей и начнет весело рядиться в свои роскошные, пестрые ткани! Но, увы! Не скоро являются все эти чудеса. Пока дождется их охотник, измучается, истомится вволю его горячее, нетерпеливое сердце!
Вот прошла разгульная Масленица. Загудел в церкви призывный колокол, и потекли однообразной чередою скучные великопостные недели. Вот наступил и первый весенний месяц, а о самой весне все еще почти нет и помину: днем распускает, с крыш текут капели, дорога портится и походит уже не на дорогу, а на какую-то безобразную, навозную кучу; к вечеру же, глядишь, опять все затянулось, застыло, а за ночь выкатил такой мороз, какой дай Бог встретить и зимою.
И тянется вся эта бесконечная канитель, кажется, целую вечность. Но вот, наконец, и Благовещение: повеяло чем-то настоящим весенним; появились даже прилетные птицы: плавает в небесной синеве серый коршун, заливаются мелодическими песнями жаворонки, тянут вереницами гуси, и первые утки показываются в одиночку на речных полыньях.
А все об охоте не смей еще и думать! И в поле, и в лесу лежит громадными глыбами снег — зима непочатая! И так до самого апреля, когда в городе клубится уже пыль и все напоминает о близком лете.
Первая «ласточка»
Только в апреле настают для охотника счастливые дни, и, вырвавшись на волю, он может пропадать в своих заветных ельниках, стрелять рябчиков, слушать токующих тетеревей и любоваться всеми явлениями постепенно возрождающейся, пробуждающейся от зимнего сна природы. Но вот наступил и май. Чуткого слуха охотника коснулись переливчатые трели прилетевших бекасов, и его неудержимо потянуло в болото.
В апреле болото здесь почти еще вовсе безжизненно: разве на лыве (топкое место в лесу или большая лужа. — Прим. редакции) появится сторожкий кряковый селезень да прокричит, ныряя в воздухе, надоедливая пигалица. Так продолжается до самых последних чисел.
Первым дорогим гостем жалует сюда бекас (Scolopax Gallinago), тот самый, который обыкновенно водится в России и известен в простонародье под названием «барашка». Постоянной квартирой он избирает себе мокрые болота, часто где есть ржавь, трясина и где встречаются мочажины, зарастающие летом камышом и осокою.
Днем бекас сидит смирно в своем тинистом убежище, добывает себе из грязи скудный корм и редко перемещается, если его кто не спугнет. Но, лишь только стало «солнышко клониться к западу, прилетный гость принимается за свои так хорошо знакомые каждому охотнику воздушные игры, напоминающие блеяния барашка. Другие бекасы сидят в это время в болоте и беспрерывно, часто кричат: «Таку, таку!».
Азарт новичка-охотника
Живо помню я свои юношеские годы и тот страшный и невыразимо сладкий трепет, который обхватывал все существо мое, когда я в первый раз вышел весною на болото. Бог мой! В какой восторг приводили меня все эти звуки! Какой задор брал меня, как только призывный голос «таку, таку» касался моего слуха! С каким замиранием сердца подкрадывался я к тому месту, вспугивал быстролетного долгоносика и провожал его двумя отчаяннейшими пуделями!..
Снова заряжал ружье, снова пускал заряд в небо, целя в стрелой налетевшего играющего бекаса и так далее, без конца, вплоть до глубоких сумерек. Казалось, после таких жестоких неудач следовало бы закаяться ходить на охоту или, по крайней мере, хоть подосадовать немного. Ничуть не бывало.
Пустой ягдташ, болтающийся на боку, немного только смущает новичка-охотника и заставляет несколько страдать его щекотливое самолюбие… Но разочарования и досады нет еще и в помине! Восторг и надежда всецело наполняют юную душу, и кажется юноше, что нет охоты веселее и приятнее, как это подкрадывание без собаки к сидящим бекасам и стрельба по витающим в выси небесной!
Уменьшение числа дичи
Поздно вечером бекас умолкает, а с первым проблеском утренней лари вновь начинает токовать, как и всегда, исключительно над болотом. Находятся у нас такие артисты даже из среды охотников, для которых всякое правило — «плевое дело» и которые поэтому забираются вечером в болото, подманивают дудочкой бекасов и бьют их сидячими, иногда в весьма немалом количестве.
Прежде в окрестностях Александровского завода, где я жил и охотился, было много Sc. Gallinago: в теплые весенние вечера и утренние зори просто стон стоял от их блеяния и учащенных «таку, таку». Теперь же прилетает их мало, и весной в болотах царствует почти полное безмолвие.
С прилета сухопарый Gallinago весьма строг и, вспугнутый собакой или охотником, уносится таким быстрым, вертлявым полетом, что заставляет и хороших стрелков делать нередкие промахи. Бывает он несколько смирнее и ближе подпускает собаку в самый полдень, и то если выдастся день теплый и солнечный.
Вообще весенняя охота на бекасов, кроме того, что предосудительна, вдобавок еще недобычлива, да и собака от строгости птицы горячится и ходит далеко не так правильно, как летом; одно только и приводит в восторг охотника — это то, что бекас — первая болотная дичь, являющаяся весною и напоминающая о близости чудных минут дозволенной, непредосудительной охоты, которых со страстным нетерпением так долго ждал охотник.
«Гость с Востока»
В начале мая и весьма редко в самых последних числах апреля появляется и наш кровный «азиатец» Scolopax heterocerca; он встречается здесь много чаще, чем Sc. Gallinago. Некоторые охотники, вопреки всем выводам ученых, до сих пор еще упорно величают heterocerca дупелем.
С появлением этого гостя не особенно оживляются открытые болота, но зато леса и болота, близко примыкающие к лесу, сразу наполняются жизнью и звуками переливчатых трелей токующего «азиатца», придающих так много поэзии нашей суровой сибирской природе.
Характер «азиатского долгоносика» неусидчивый: он часто перемещается с места на место, и Бог весть где только его не встретишь: и в крутом песчаном обрыве над рекою, и в березовой роще, и в темной сосновой чаще, далее в самой безводной пади, поросшей кустарником, в огороде, на речном острове — всюду может озадачить охотника неожиданный взлет шустрого heterocerca.
Весной охота на heterocerca, так же как на Gallinago, не представляет особенного интереса, потому что heterocerca бьется больше в лесу и кустарниках. Зато, если охотнику посчастливилось напасть на валовую высыпку пролетных бекасов, он может натешиться вдоволь.
Около Култука на берегу Байкала, говорит Дыбовский, валовые высыпки пролетных heterocerca бывают положительно «баснословные», но длятся они дня два-три, и потрафить на них охотнику является великой премудростью.
Безнадежная поездка
Раз мне удалось испытать удовольствие подобной охоты, глубоко запечатлевшейся в моей памяти, так что я и теперь помню ее, как будто это было сейчас, со всеми мельчайшими подробностями.
Было это в начале мая, в тот еще давно уже минувший период моей охотничьей деятельности, когда молодое, пылкое сердце не умело еще воздерживаться от порывов, не умело ладить с выводами разума, не умело подчинять свои охотничьи страсти правилам, соблюдать которые считает долгом всякий честный, истинный любитель охоты.
Поехал я верст за сорок от Александровского завода к болотам, залегающим по левую сторону Заангарья, на которых летом, а прежде и весною дичи было так мало, что я, хоть и избрал эту местность для охоты, ехал положительно без всякой надежды на успех, а лишь потому, что некуда было больше ехать.
Остановился я в небольшой деревушке, где переночевал у знакомого крестьянина и на другой день рано утром вышел на болото. Погода выдалась скверная: порывистый ветер беспрестанно погонял тучи и то и дело принимался порошить снег вперемешку с крупою. Только что я вышел в довольно суховатое с высокими кочками болото, собака моя потянула, но стойки не сделала: шальной heterocerca сорвался шагов за сорок и быстро улетел на край болота.
Огонь без остановки
Немного погодя взвился другой, за ним — штуки четыре разом, а там еще и еще… я просто ошалел и не знал, что делать: бекасов было пропасть, но все они срывались далеко; собака горячилась, нещадно гоняла; я стрелял и вправо, и влево, едва успевая заряжать ружье: палил, палил, выпустил все заряды… И что же? В ягдташе у меня оказалось всего две-три пары бекасов.
Я должен был возвратиться к стоянке. Кстати, тут пошла вместо снега какая-то сплошная изморось. За ночь погода переменилась, тучи все исчезли, ветер утих, и утро встало ясное и теплое. Я выждал, пока сильнее стало припекать солнышко, и вышел на болото часу в девятом.
Дичи было такое же множество, как и накануне, только бекасы по случаю теплой погоды и не очень уже ранней поры дня сидели крепче; собака ходила скромнее, и, несмотря на то что я стрелял очень плохо и отпускал по пять-шесть пуделей подряд, мне удалось в два поля набить до 40 штук долгоносиков.
Но бекасов, благополучно улетевших из-под моих выстрелов да вспугнутых собакой и мною самим, осталось еще на болоте превеликое множество; продолжать охоту я, однако, уже не мог: у меня не было боевых припасов, и я уехал домой на другое же утро. В июле-месяце я вновь посетил это болото: оно было пусто, так же как и в последующие затем весны.
В летнее время
С половины мая бекасы обеих пород начинают выводить детей, а для охотника настает опять почти полное бездействие. Он ходит по вечерам только на тягу вальдшнепов, и тут удается ему раз-другой выстрелить по играющему вверху heterocerca, и только.
Наконец-то, наконец, наступил давно желанный июль. Природа уже вся убралась в свои пышные наряды: луга и болота оделись высокой травой, в лесу царит непроглядная тьма от густых зеленых ветвей; душистый ирис, роскошная лилия, ярко-пунцовая саранка приветливо выглядывают из окружающей их зелени.
Птицы давно уже вывели своих птенцов. Раньше выводки heterocerca поматерели, летают бойко и ежедневно вываливают из лесу. Пора охотнику приниматься за дело, пора и залежавшейся собаке поразмять свои косточки и потешиться.
Часу в седьмом утра числа 10-11 июля отправляется охотник справлять начало лучшей из охот — охоты на бекасов. Раньше седьмого часа выходить не стоит, потому что по росе собака ищет хуже, и сами бекасы вскакивают, как угорелые, не выдерживая стойки.
Заманчиво глядит, словно улыбается, заветное болото, к которому подъезжает охотник. Легкий туман стелется над травою; утренний ветерок нежною волною пробегает по ней; в воздухе — отрадная свежесть; красиво разливается розовый свет от лучей показавшегося из-за горы солнца вдали, из лесу доносится голос кукушки; над болотом парит белый лунь и весело щебечут снующие взад и вперед ласточки.
С четвероногим помощником
На душе охотника бодро и весело. Достает он ружье из чехла и ласково посматривает на собаку, не спускающую с него глаз и нетерпеливо повизгивающую; не успеет он сделать и десяти шагов по направлению к болоту, как она шальным скоком ринулась вперед и тотчас же наполовину скрылась за высокой травой.
Весело размахивая хвостом и как бы втягивая в себя воздух, сделает она несколько шагов и вдруг, круто повернув в сторону, убавляет шаг, частит хвостом, вытягивает голову, и через несколько минут вся красивая фигура ее превращается в неподвижную статую.
— Avance! — шепчет охотник, и шагах в пяти от собаки с криком (молодые heterocerca при взлете не вскрикивают) срывается крупный heterocerca и, вытянувшись в линию, быстро взлетает.
Раздался выстрел — замолк певец. Иной раз возьмешь два, три, семь холостых, один-два выводка — когда и ровно ничего. И ходишь так, не замечая, как бежит время, пока солнышко не начнет немилосердно палить голову.
В воздухе не шелохнется; на небе ни облачка; все живое словно замерло, притаилось, только неугомонные кузнечики кишат в мураве и заводят свои бесконечные песни. Палимый полуденным зноем и утомленный ходьбою, закидывает охотник ружье за спину, зовет собаку и ложится отдыхать под первым деревом.
На меня, по крайней мере, такой отдых действует всегда благотворно. Прибодрившись, опять идешь, опять стреляешь, пока желудок не напомнит о времени обеда. Тут я иду обыкновенно к оставленным лошадям, еду до ближайшей деревни, там фундаментально закусываю, часика два сосну в прохладном амбаре и, когда жара несколько свалит, отправляюсь в известные охотникам болота, залегающие у юрт бурятских зимников, с тем чтобы взять там вечернее поле.
В трясине
Обхожу там ближнее болото, а потом забираюсь в «утюги», где и охочусь до глубоких сумерек. В ближнем мокром топком болоте всегда держатся в изобилии вертлявые Gallinago, но только большею частью в самой середине, в камыше.
Иной раз кинется туда собака и стоит в своей картинной позе… ну как тут утерпеть? Ползешь, забыв осторожность, надеясь на всемогущее русское авось. Да не тут-то было: ноги по колено вязнут в жидкой тине, ходуном ходит под ногами зыбкая почва — все лезешь, ничего; вдруг забулькали какие-то зловещие пузырьки, одна нога зачерпнула в сапоге тину, ноги уходят все ниже и ниже, и, как шальной, бросаешься назад, хватаясь за траву, и забываешь все, кроме опасности, грозящей жизни.
Приходится поневоле махнуть рукой на излюбленное пристанище сухопарых Gallinago и направляешься уже прямо к «утюгам». За рядом неуклюжих бурятских юрт с дворами, огороженными пряслами (часть изгороди от столба до столба. — Прим. редакции), открывается ровная площадь большого луга, где на слегка влажной почве бархатным ковром расстилается густая-густая трава.
Это и есть «утюги». Ходьба по этой гладкой мураве не утомительна, бекасов heterocerca много, и охота может быть одной из самых приятных, если у охотника есть хорошо дрессированная и хорошая собака.
Потомок черного пойнтера
Сам я обладателем очень хорошей собаки никогда не был, да и вообще у нас их хороших ни у кого и нет, да почти никогда и не бывало. В нашем Иркутске в настоящее время развелось великое множество сеттеров, владельцы которых величают их «чистокровными», но, судя по хвостам a la «Жучка» или «Шарик» и по дубоватым формам, нельзя полагать, чтобы название это было заслужено.
О пресловутых Маркловках (порода собак, выведенная, вероятно, в Курляндии, но потом исчезнувшая. — Прим. редакции) или каких-нибудь близких к ним породах здесь не имеют и понятия; французских легавых тоже нет, точно так же не видать и ни одного порядочного пойнтера. Были здесь когда-то весьма недурные черные пойнтеры, но большинство их попало в руки не охотников, и порода эта иссякла бесследно.
О достоинствах этих пойнтеров я сужу по двум собакам, бывшим у моих знакомых, и по собаке, принадлежавшей мне, о которой, я считаю, нелишним сказать несколько слов, чтобы показать читателю, как гибнут иногда хорошие собаки в руках плохих охотников и как трудно, раз испортивши собаку, добиться от нее потом какого-либо толку.
О родословной моего Сеньора или, как чаще звали его, Сеньки, я знал лишь, что он родился от весьма породистой, но чрезвычайно миниатюрной и нежной, как левретка, желтой суки пойнтера, которая всю жизнь свою служила украшением гостиной и никогда не видела болота. Отцом же моего пса был (как дошло до моего слуха) небольшой черный пойнтер, великолепно ходивший под ружьем, привезенный с Кавказа каким-то недолго пробывшим в Иркутске полковником.
Сам Сенька представлял собой весьма мизерную ростом, короткую, но плотно сложенную собаку на низких ножках, с толстоватой головой, тупой недлинной мордой, большими выразительными глазами и короткой глянцевитой шерстью; черная масть да и весь вообще склад его доказывали, что он выдался в отца, а не в мать. Достался мне Сенька месячным щенком, когда я тоже едва-едва успел выйти из детского возраста и когда страсть к охоте бушевала во мне и клекотала, но понимания и знания не было ни на грош.
Эксперименты с обучением
На первых же порах, послушавшись доброго совета завзятых утятников, привыкших видеть своих пуделей и полулегавых дворняжек куцыми, я обрубил у щенка тонкий, красиво державшийся горизонтальным изгибом хвост; затем стал учить собаку поноске и принуждал то и дело лазить в воду.
Тут встретился я с охотником, начитавшимся Вакселя, и он посоветовал мне не учить собаку поноске; я послушался, бросил поноску и стал учить Сеньора стоять над кормом. Этот курс комнатной дрессировки был закончен.
Семимесячного щенка я повел уже в болото, и вообразите мой восторг! Сенька с первого шагу начал ходить, как старая, хорошо натасканная собака: он не спугнул ни одного бекаса и сделал девять великолепных стоек.
Как видите, щенок обещал быть отличной полевой собакой. Сознавая, однако, хотя и с глубоким прискорбием, что я плохо стреляю, я побоялся вечными пуделями отучить собаку от стойки и передал ее на лето брату, который стрелял лучше меня, но об охоте имел такие же «верные и точные понятия», как и я.
Вопреки всем правилам натаски, он водил щенка (которого в сущности вести в болото вовсе пока не следовало) по таким местам, где птица не выдерживала стоек, стрелял по бекасам, нечаянно вспугнутым собакой, не заставлял идти на зов, не останавливал, если щенку приходила фантазия проводить перемещавшуюся дичь, — словом, думал только о добыче, собаку же совершенно предоставлял ее собственным желаниям.
Как испортить питомца
Щенок стал временами поганивать, далеко уходил и мало обращал внимания на зов. Весной я отобрал у брата собаку и с полным успехом довершил начатую порчу: по утренним зарям, когда только что прилетевшие бекасы срывались, как бешеные, я водил ее в болото и неистово салютовал даже по тем, которых она гнала.
В результате это «благоразумное воспитание» дало то, что Сенька, одаренный от природы прекрасными качествами, хотя стойки и делал замечательно твердые, и искал постоянным галопом, и никогда не знал устали, и чутье имел очень хорошее, но все-таки представлял собой капризного урода, который день ходит великолепно, другой — гоняет, как последняя дворняжка, на хозяина не обращает внимания, ходит, где ему вздумается, и совершенно равнодушен ко всем угрозам.
Года через два или три, когда я стал кое-что смыслить в охоте, я было и начал принимать меры, чтобы направить Сеньку на путь истинный: дома приучал его идти на свист, водил в болото с парфорсом, даже прибегал к ошейнику с гвоздями, но все было тщетно; собака прожила 13 лет и до самой смерти осталась верна своим привычкам.
В заключение должен сказать, что я испортил ее не только нравственно, но и физически: постоянно бегая за экипажем, Сенька скоро «разбился на ноги» и в последние годы своего существования был чрезвычайно жалким калекой.
Вторая попытка
После Сеньки было еще два или три помета, и порода начала ухудшаться: от той же самой суки и непородистых отцов стали рождаться щенки грубых статей и положительно никуда негодных качеств.
Я взял себе одного из таких щенков и, полагая, что толковое, настойчивое воспитание восторжествует над прирожденными недостатками, приложил все старания к комнатной дрессировке этой собаки и добился, что собака, где бы она ни была, завидя мою поднятую руку, мгновенно ложилась, при первом моем свисте летела ко мне стрелой и выполняла безукоризненно все, что я от нее требовал.
На болото я вывел ее десяти месяцев и заранее уж твердо решился натаскивать ее с величайшим терпением и строго соблюдать все необходимые правила. Но, о ужас! Моя дрессированная ученица «чистила шпоры»: ни на живую, ни на убитую дичь не обращала внимания.
Промучившись с ней несколько полей и не добившись ни капли толку, я подарил ее, как комнатную собачку, одной знакомой барыне и с той поры дал себе слово никогда не тратить труда на дрессировку и натаску собаки нечистокровной, а так как после того на мою несчастную долю не выпало ни одного случая разжиться хорошим «кровным» щенком, то, помня урок, я и предпочитаю лучше совсем оставаться без собаки.
Окончание теплых дней
Июль для охотника проходит незаметно: почти каждый день можно ходить на различные болота, и каждый день убыль, происшедшая накануне в heterocerca, пополняется вновь вываливающими из леса. В конце месяца, когда у крестьян идут покосы и вспугнутая птица перемещается в телятники и неокоски, нередко случается нападать на такое приволье дичи, какого в обыкновенное время и во сне не увидать.
В конце августа болота выкашиваются, кончается сенокос и у братских; ничто не мешает погулять с собакой по лугам. Но бекасов становится уже так мало, что не стоит и продолжать охоту. Вот тут и позавидует сибиряк российскому охотнику, у которого в это время идет самый разгар бекасиной охоты. Что делать? Надо мириться с участью и переносить свою охотничью деятельность в леса и дебри на рябчиков, на коз и зайцев.
В конце сентября при переходах через ключики, заросшие тальниками, приходится иногда вспугнуть не одного молчаливо срывающегося крупного бекаса; попадаются также крупные бекасы в одиночку на берегах рек, в канавках, у мостиков и даже у проточной воды, в самых селениях. Но эти встречи всегда случайны, и правильной охоты в это время на бекасов уж не бывает.
В преддверии зимы
В октябре в Сибири по большей части погода стоит превосходная, ясная. Пруды и озера подергиваются льдом, болота и все бекасиные уходбища (убежище зверя или птицы. — Прим. редакции) сковываются морозом и местами подергиваются легкой пеленой первого снега.
Вся прилетная птица давным-давно улетела, и ничто уж в природе не напоминает веселой поры роскошного лета: не сегодня-завтра ударит мороз в 20 градусов, закрутит метель, нанесет горы снегу, и, глядишь, явилась суровая зима со всеми своими мертвящими прелестями.
В эту пору в тех болотах, где протекают незастывающие родники, появляются иногда те же крупные бекасы, которые встречаются в августе в ключах. Вспугнутые, они поднимаются лениво и тянут низко над болотом, так что стрелять их легко. Это представители особой породы азиатских бекасов, которых ученые называют Scolopax Solitaria.
Величиною они почти с галку; подбой крыльев и цвет брюшка пепельно-серый, покрытый сплошь темными поперечными полосками, — в общем, они представляют собою нечто среднее между вальдшнепом и бекасом, хотя не имеют резкого сходства ни с тем, ни с другим. Sc. Solitaria бывает у нас исключительно поздней осенью; где обретается он в другое время — мне неизвестно.
Иногда удается убить несколько штук таких бекасов. Охота эта недобычлива, но необыкновенно приятна, потому что хоть на короткое время позволяет забыть ту темницу, в которой целую долгую зиму томятся неудержимо рвущиеся на свободу страстные желания охотника с легавой.
Иван Шведов, г. Иркутск, 1878 г.
