День устало клонится к закату, но солнце, как бы передумав прятаться за тундровый окоем, снова начинает подниматься. «Самое время в гости идти…», — мелькает в мозгу язвительная мысль, но решительно направляюсь к выбежавшему на окраину Усть-Авама дому. Ведь если будешь ждать другого случая для визита вежливости, то «пролетишь» наверняка.
В гости
Долго стучусь в дверь, за которой, как мне растолковали в поселке, живет отшельником старый знакомый, известный когда-то на весь Таймыр промысловик — Илья Безруких. Однажды краевым охотничьим управлением он был признан лучшим охотником Красноярского края и награжден именным ружьем.
Наверное, долго б еще так ломился в дверь, если б не женщина — очевидно, соседка Ильева.
— К нему не достучишься, мил человек. Ломиться нужно, — объясняет она. — Спит. Не услышит. С час, может быть, как из тундры вернулся…
Однако Илья услышал и открыл дверь, пригласил в дом.
Разговор за чаем
…Тесные сенцы и узенькая жилая комнатка-футляр поражают своей бедностью. Древний топчан вдоль стенки, хилая табуретка-тумбочка рядом с ним. В углу на деревянной подставке — электроплитка с видавшей виды закопченной сковородкой. В сковороде — несколько кусочков жареного мяса.
Пьем с Ильей цветочный чай с сухарями. Он рассказывает про свое житье-бытье.
Сутками брожу по тундре. В доме сидеть не хочется, — вздыхает он. — Только и жизни, что там, на природе. Человеком себя ощущаешь, а здесь — бич бичом…
В тундре, оказывается, Илья Федорович не просто «душу проветривает», но и практический интерес имеет.
— Собираю дикий лук, — объясняет он. — Солю на зиму. Его всегда можно сварить или так съесть, просто лишь отмочив. Сушу листья брусники, княженики, шишки, кислицы. Запах-то чувствуешь?..
Разговор такой ведем под чай. Меня предупредили: нельзя Илье чего-нибудь покрепче. Да он и сам это прекрасно понимает…
Там — земля обетованная…
Точка моя промысловая — Эбеннах, — если помнишь, совсем осиротела. Бываю редко. А постоянно там находиться нет смысла, потому что если даже и напромышляешь рыбы-зверя, то все равно никто не заберет.
Действительно, промточка, кормившая Илью всю жизнь, нынче стала невыгодной ему по всем статьям. Во-первых, далеко от Усть-Авама. И потому расстояние он не километрами, а литрами считает. Чтобы съездить туда-обратно на «Буране», надо восемьдесят литров. Это, считай, полбочки. А бочка бензина стоит нынче пять тысяч рублей! Золотые километры получаются…
Во-вторых, в такую даль, чтобы забрать улов, действительно никто не поедет. Промхоз «Таймырский» с промысловиками отдаленных точек договоры даже не заключает, потому что сбор добытого в копеечку обойдется. И который год уже Эбеннах не опромышляется, озера тамошние не облавливаются. Рыба в них кишит, чуть ли не на берег выскакивает. Так год, два, затем гибнет от переизбытка.
А вот олень ушел с этих мест. Сменил миграционные пути, и передвинулся, как говорит Илья, в Хатангский район. Не стало и песца, а вернее, очень мало его в тундре сейчас. В прошлую зиму, правда, звери до самой весны бегали. Но добывать пушнину не было смысла. Мех песцовый не пользуются нынче спросом, шкурки стали бесценными — в смысле, ничего не стоят.
На Эбеннахе у Ильи хорошая избушка, мерзлотник, склад-лабаз. Работает ветроэнергетическая установка, и в хороший ветер есть свое электричество. Старенький телевизор «Сапфир» уверенно берет первую программу. Словом, есть все условия — и для труда, и для отдыха.
А как по весне идет здесь голец! Чтобы взять его, не надо даже сети ставить. На блесну можно наловить немерено.
В мае гуся — видимо-невидимо, но нынче не охотился промысловик. Стыдно сказать, патронов не было…
Летом тут сплошняком гнездовья. И вода от линных гусей в озерах черна как сажа.
Оленям к воде не подступиться. Они приходят сюда в отельную пору, а покидают эти места, когда окрепнет, станет на ноги приплод.
Илья так образно и с увлечением рассказывает, что никакого труда не составляет представить себе эту землю обетованную, по которой он в Усть-Аваме отчаянно скучает. Но отправиться на Эбеннах он соберется только к осени, когда уже можно будет стрелять оленей, а по первому льду выставить парочку уловистых сетей.
К себе на точку он пойдет пешком. Делов-то! За день можно добраться до Батайки, чтобы спокойно переночевать и попить там чаю в избушке. А дальше — такой же протяженности путь. Древняя, знакомая до последней кочки дорога. Хоженая-перехоженая предками, езженая-перезженая на «Буране», а в последние годы — измеренная им собственными ногами до последнего метра.
— В Аваме тоже ловятся гольцы, — говорит Илья. — После ледохода, по высокой воде, чем не рыбалка! Но на Эбеннахе лучше. Там ты сам себе хозяин. А в поселке у меня и лодки-то нет, мотора — тоже. Бывает, что и сети могут украсть, когда выставишь…
…А здесь…
В Усть-Аваме Илье Федоровичу не нравится. Здесь очень трудно. Чтобы как-то прожить, надо иметь деньги. А где их тут взять?
Хотел было подзаработать на разгрузке угля, который доставляет в поселок в летнюю пору промхоз «Таймырский», но для этой работы набрали молодых ребят. А Илья хоть и в силе еще, но возраст есть возраст. В июле будущего года маленький юбилей — пятьдесят исполнится. А так еще хочется поработать!
И ведь можно оставшиеся годы прожить с пользой. Помочь только надо охотнику немного: бензином, снаряжением. И тогда успевайте вывозить с его точки рыбу, мясо, пушнину… Добыть этого добра Илья Безруких может очень много.
Но там, на промысловой точке, тоже непросто. Однако для Ильи Федоровича это — накатанная колея. Он привык, живет промыслом и без него своей жизни не представляет. На все связанные с этим неудобства просто не обращает внимания. Хотя, если внимательно послушать, легкую такую обиду в его словах все же можно уловить:
— Есть у меня на точке радиостанция, — говорит Илья. — Включаю, когда надо выйти на связь. А так она, в общем-то, постоянно выключена. Да если б и работала, все равно ведь никто не спросит, здоров ли, жив ли… Кому я нужен, если рассудить?..
«Да нужен, Илья, нужен! — думаю про себя. — Своим сестрам двоюродным, Алене с Евгенией, детям — Дуне, Сане, Стасику. Дому своему родному, такому необжитому и неуютному. Маленькому поселку, что в размашистой излучине Авама. Нужен древней дороге, исхоженной дедом, прадедом и их родителями…»
Прощание
…Солнце снова собирается на закат, чай выпит весь. Илья, стриженый налысо и похожий от того на уголовника, а скорее — на «нового русского», провожает до дверей. Но прежде чем расстаться, говорит:
— Знаешь, недавно снился сам себе. Почему-то в белых одеждах… Звал себя куда-то, представляешь? Однако отказался пойти за собой…
— Это значит, что долго жить будешь, Илья. Дай бог тебе здоровья!
— И тебе того же. Спасибо, что заглянул, не прошел мимо.
И напоследок…
…В вертолет, отправляющийся в Дудинку, мы садились, когда солнце, так и не зайдя за горизонт, снова стало подниматься над ним, над ровной летней тундрой и неторопливо бегущей по ней рекой.
На вертолетной площадке, отмахиваясь от назойливых комаров, подошел к группе залетных гостей глава поселковой администрации. Без слов было понятно, что визит мой к Илье Безруких он не одобряет. Есть, мол, в поселке и более уважаемые люди…
Знаю, есть. Но Илья Безруких — тоже человек, как, впрочем, и любой из жителей Усть-Авама, — со всеми достоинствами и недостатками. Со своей сегодняшней и прошлой жизнью, в которой у него было немало славных, достойных внимания страниц.
Владимир Солдаков, г. Дудинка Красноярского края
