Была у нас корова Милка. Спасибо той корове: во время войны крепко поддержала всю семью. С нашей стороны (в том числе и четверых детей) главная задача состояла в том, чтобы любыми путями обеспечить ее кормом на зиму. Траву косили и возили возили всякую: осоку, ленточку и другую. Лишь бы хватило.
Сенокос затягивался до поздней осени. Ведь возили-то мы сами, запрягшись в тележку. Когда основной сенокос отходил, разрешалось делать подборку остатков, собирать по кустам на Бую и на Каме.
Мы с матерью в районе реки Камы как раз занимались этой работой. Нашли одно озеро, по краям сохранилась хорошая ленточка. Косили в воде, вытаскивали на бугор, сушили и, когда набирался возок, всей семьей увозили домой.
В один из дней, уже под вечер, к нам подошел охотник — худощавый, лет по пятьдесят, одет в фуфайку, сапоги охотничьи, ружье за плечами… Остановился возле нас, поговорили о том, о сем. Потом посетовал:
— Вот ведь уток убиваю полно, а взять не могу: падают в озеро, а у меня радикулит, да и плавать не научился как-то. Куда тут полезешь в воду, тут бы собаку хорошую иметь, было б дело.
А моя мать и говорит:
— Так возьми моего сына, он тебе любую утку достанет! Каждый день на озере купает и плавает, и воды холодной не боится.
Охотник (звали его Степаном Михайловичем), даже обрадовался:
— Дай, Нюра, его на вечерок сегодня. Если договоримся, каждая вторая добытая с воды утка ваша. Работаем исполу. И мне хорошо, и вам польза получится. К ночи приведу сына живым и невредимым. На меня уж положитесь.
Пошли мы со Степаном Михайловичем по озерам, а по дороге он на всякий случай еще выспрашивает:
— А ты, парень, действительно хорошо плаваешь? Ведь тонуть будешь — спасти некому.
Было мне тогда тринадцать лет, плавал я действительно хорошо, без хвастовства ему говорю:
— Буй туда и обратно переплываю и любое озеро могу.
— В кувшинках поаккуратнее, чтобы не запутали тебя.
— Так я же плаваю голый, хорошо проскальзываю. Одежду мочить жалко, а трусов у меня вообще нет.
— Ну, ладно, парень, я стреляю только влет, не бойся — в тебя не попаду, на воде не бью.
И так мы с Михайловичем хорошо приспособились. Иногда он посылал меня в обход, чтобы спугнуть из камышей уток. Довольнехонек, только нахваливает:
— Ну, ты, парень, лучше собаки работаешь!
Убил он в тот вечер пять штук. Четыре из них попали в воду, и довольно далеко от берега. Четыре раза я плавал, доставая убитых уток под четким присмотром охотника. Когда окончательно стемнело, Степан Михайлович дал команду:
— Все, шабаш, на сегодня хватит, поработали очень хорошо. Бери двух самых больших уток и порадуй мать.
У меня радостное настроение. Это был голодный послевоенный 1947 год. С другой стороны, впервые довелось увидеть, как стреляют дичь. Да еще так метко. Вот в таком настроении я и пришел домой. Увидев двух уток в моих руках, мать ахнула от изумления, всплеснула руками. А стоявший сзади Степан Михайлович улыбался, глядя на всю семью.
— Вот что, Нюра, — проговорил он, когда страсти улеглись, — разреши сыну на утреннюю зорьку сходить да на вечернюю. А от работы на денек уж освободи его. Как-нибудь справитесь сами. Уж больно шустрый мальчик. Любую собаку заменит. Да что там говорить! Скажу откровенно: не каждая собака так работает! А условия те же остаются.
Мать тут же дала полное согласие, только спросила:
— А не простынешь, сынок, в воде?
Я отвечаю:
— Что ты, мать, я в воде-то несколько минут бываю, потом одеваюсь и замерзнуть не успеваю.
На том и порешили. Так я работал вместо собаки еще два раза. И все удачно. В итоге принес домой еще трех уток. Это был праздник для семьи, еще какой! Спустя много лет мать еще вспоминала:
— А помнишь, как за утками плавал?
Еще бы не помнить! Разве такое забудешь?!
Борис Лебедев, Удмуртская Республика
