Выбираем стороны залива: я — одну, Алексей Васильевич — другую. Делим червей и становимся; поплавки наши должны сходиться среди залива. «Что Вы суетитесь-то так? — замечает с другой стороны залива Алексей Васильевич, степенно снимающий с себя лишнее платье и сумку с припасами. — Вы бы хоть пот-то утерли, так и течет!».
ОКОНЧАНИЕ. НАЧАЛО — В № 5 (120).
Первые поклевки
Да! Хорошо ему говорить, когда для него предстоящая охота — приятное и отчасти не безвыгодное времяпровождение. А тут от одной мысли, что наплав в первый раз ляжет на воду после долгой зимы, трясет лихорадка.
Дрожащими руками надевается червяк на любимую удочку-кубышку, названную так по форме наплава совершенно шарообразной пробки. Кубышка налажена, пущена. Рука чувствует легкий, безукоризненно прямой удильник. Муха, кажется, сядет на конец его — и то слышно.
Но пока истым знатоком смакуешь удовольствие, кубышка несколько раз вздрогнула, потом ее зачастило и тихо, но решительно, повело в сторону!.. Быстрая засечка… Из воды выскочил только червяк, наполовину оторванный и вздернувшийся на лопаточку крючка… Должно быть, хорошо было мое лицо, потому что Алексей Васильевич расхохотался.
— Большой, должно быть! — говорю я в отчаянии.
Скорей поправляю червя и забрасываю еще три удочки. Клев начинается баснословный. Одна за другой взвиваются пустые удочки, второпях бросаются на землю, потому что на следующую удочку берет, и, наконец, все четыре лежат на берегу спутанные и перепутанные.
С досады гимназическая фуражка летит на землю и скатывается в воду. Алексей Васильевич хохочет, схватив себя обеими руками за колена. Опытный рыбак наделал глупостей; делать нечего, надо поправиться.
Фуражка поднята. Лески начинают терпеливо распутываться. Но руки дрожат, нет-нет да и затянут новый узел. Пот катит в три ручья, а на высокой березе, как раз надо мной, сел зяблик и хохочет на весь лес звонким, серебряным голоском.
А между тем Алексей Васильевич не спеша вынул тоненькую леску с легким гусиным перышком, аккуратно навязал ее на удильник, закурил папироску, надел червя и пустил удочку. Красиво и стройно стал наплав, но сейчас наклонился, и потянуло его в глубь.
Легкий свист лески, и на берег к ногам Алексея Васильевича выскочил карась, не большой, не малый, а, что называется, ровный, вершка в 3 длины (свыше 13,3 сантиметра. — Прим. редакции).
Не спеша Алексей Васильевич вынул заранее заготовленную нить, нанизал карася, привязал конец с иглой к ракитовому кусту, поправил червя, и опять наплав на прежнем месте, около куста травы, торчащей из воды, опять его потащило от травы в глубь, и опять такой же карась. Когда я кончил распутывать лески, у него было уже шесть штук.
Большой трофей
Наконец, мои удочки поставлены. Пока я слежу за кубышкой, скрылся из виду поплавок вырезанный рыбкой: одно мгновение — и тяжело, нехотя выскочил из воды фунтовик (карась весом около 400 граммов. — Прим. редакции).
— А-a! — раздается с моей стороны. Яркий, серебряный на весеннем солнце бьется первый пойманный мною карась. Глаз не отвел бы от этого красавца, но некогда. Карась пущен в ведро с водою, и поплавок опять на месте.
— Вот это так большой! — говорит спокойно торжествующий голос Алексея Васильевича, и чарующая картина представляется моим глазам: вся леска вытянута, удильник поднят высоко, и нитку ведет в глубь.
— Не помочь ли? — кричу я, готовый бросится в обход на другую сторону заливчика.
— Есть чего помогать! Ловите, ловите себе. Не с такими еще справлялись.
Но куда тут ловить! Следишь за нитью. Алексей Васильевич обвел леску за мысок, за которым начинался материк пруда, подвел карася к чистому песку и руками извлек одно из лучших украшений наших прудов, попадающееся лишь десятками в течение лета, — трехфунтового карася (весом около 1,23 килограмма. — Прим. редакции).
— Вот это так большой! — говорил Алексей Васильевич, держа рыбу двумя пальцами: одним — в рот, а другим — под жабры. — Вот это так большой! — снова повторил он, отсадив его на особую нитку, когда скрылся под водою широкий хвост и над тем местом образовалась маленькая водяная впадина.
Я молчал, но при каждом клеве чудилось, что вот-вот сейчас же попадется и мне большой. Большого все не было. Но счастье переменилось. Как ни ставил Алексей Васильевич свой наплав, у него не взяло ни разу в течение долгого времени. Зато я довольно успешно стал потаскивать ровных карасей.
В ведре уже слышался знакомый плеск, приятно ласкающий слух. Пришлось даже один раз переменить воду, для чего ведро относилось подальше от воды и высыпалось на траву мое богатство — случай лишний раз полюбоваться им.
Голова остыла и добрые чувства взяли перевес над злыми. Истинному охотнику или, лучше, охотнику, настроенному надлежащим образом, по-охотничьи, противно чувство соперничества. Оно слишком мелко сравнительно с охотничьим чувством.
Если он позволяет себе иногда завидовать более счастливому товарищу, то это только из сожаления, что ему самому не пришлось насладиться таким же счастьем, а совсем не потому, что другой взял перевес над ним. После первых порывов наслаждения удачею он всегда жалеет товарища, менее счастливого, и эта жалость даже несколько уменьшает полноту наслаждения.
Удачный лов
Великое дело — товарищество на охоте! Всякая удача чувствуется вдвое живее, когда ваше удовольствие разделяет другой человек, настроенный в тот же тон. Всякая неудача легче переносится при тех же условиях. Зато и диссонанс в тонах заметнее, чем где-либо.
Показалось мне, что Алексей Васильевич иначе настраивается, чем я: начинает говорить о лесе, об усадьбе и семье, живущей в ней, — словом, о материях посторонних. Каждое слово так и режет ухо, противореча всему моему настроению. Я великодушно предлагаю ему потесниться и стать со мною рядом.
— Нет, я лучше подвинусь подальше.
Мы удили, как уже сказано, в маленьком заливчике, составляющем часть верхнего конца пруда. Этот конец получал обильную снеговую воду из главного лесного оврага и, следовательно, находился относительно всего пруда в тех же условиях, как и наш залив.
Как в конце пруда, так и в нашем заливе приходилось отпускать удочки очень мелко, на половину аршина (около 36 сантиметров. — Прим. редакции), не более, при трех четвертях аршина (свыше 53 сантиметров. — Прим. редакции) крючок лежал на дне.
Алексей Васильевич устроился так: он переместился за мысок к тому месту, куда был вытащен им большой карась, развернул налаженную леску подлиннее, отпустил крючок на дно, наладил другую такую же, закинул их далеко от берега, сел на берег и, воткнув удилища по обеим сторонам, очутился среди них.
Лов вообще шел очень удачно. Рыба обрадовалась притоку свежей воды и вся собралась в верховья пруда. У меня клевало хорошо, и я ловил много. Но что значили мои подвиги с тем, что выкидывал Алексей Васильевич?
Не отдыхая ни минуты, он работал обеими руками: то правое, то левое удилища выбрасывали карасей попеременно, как отлично заведенная машина, почти без промаха; он едва успевал поправлять червя и нанизывать рыбу. Да какую рыбу! Все, как одна, средней величины.
Каждому дорого свое
Солнце стало низко спускаться, когда Алексей Васильевич вынул удочки, обтер лоб платком и закурил папироску.
— Фу… устал… обе руки намахал! Пора домой.
— Сейчас, сейчас, дайте только доловить карася последнего…
За последним следовал еще последний, а там еще последний… и так далее. Алексей Васильевич успел уже снять лески, замотать их на доску, собрать все припасы в сумку, обмыть концы удилищ, связать их вместе и забросить червей и пришел на мою сторону помогать мне. Делать нечего, надо расстаться с милым местом. Все готово, а идти не хочется.
Целый день мы ничего не ели; я предлагаю Алексею Васильевичу закусить пирогом, захваченным из дома. Предложение принято, и мы садимся на пригорок и едим молча. Вот когда только досужно посмотрели на окружающую природу. Вода — как зеркало; тишь в воздухе такая, что различаешь течение ручья по лесу и шум далекого ската воды.
Камыши на противоположном берегу — в густой тени, а наш берег освещается мягкими лучами заходящего солнца. В лесу раздается мелодичный свист черных дроздов. С громким густым хохотом над березками проносится стая рябинников и обсыпает верхушку ближайшей березы, не замечая нас.
— Эх, ружья не захватили! — жалеет Алексей Васильевичу. — Штук десять свалить бы можно.
Но мне не до того: я испытываю дорогое по редкости ощущение охотничьей сытости. Медленно, лениво курится после еды папироска — для меня запрещенный плод.
— Ну, однако, пойдемте, а то поздно будет, — зевая, говорит Алексей Васильевич.
Взялись за рыбу. Алексей Васильевич надел свою вязанку, как барыни носят боа, кругом шеи, и оба конца ее чуть не волочатся по земле; в правой руке он держит сверх того еще вязанку особо крупных карасей. У меня было втрое меньше, но все-таки порядочно. Нес я их в ведре, вылив предварительно воду. Дорогой, конечно, пришлось часто останавливаться и поправлять вязанки из опасения растерять добычу.
Усталые и голодные, но счастливые вернулись мы домой. Конечно, мне было не до уроков, и, добравшись до постели, я заснул, как убитый. Последняя мысль: «Скоро май и наслаждение изо дня в день в течение целых трех месяцев. Сначала — караси, а там — поездки на речки и озера: пескари, окуни, а может быть, и щука попадется!». И во сне все слились: караси, пескари, окуни и щука.
Алексей Васильевич продал рыбы на два рубля и сам питался остатками два дня. Большой карась не миновал его желудка: продав его за тридцать копеек семейному столоначальнику, он был приглашен его отведать, выпил при этом на счет хозяина пропасть вина и в презент выпросил у хозяина же, под хмельком, изломанную медную пистонницу, починив которую домашними средствами, с успехом употреблял на охоте. Всякому дорого свое.
А. Л., 1881 г.
