Пришла, наконец, на Васюган осень, а вместе с ней и скоротечное бабье лето. Бесконечно раздвинулись дали в прохладном хрустально-чистом воздухе, затканном тончайшими серебристыми нитями плывущей паутины.
Поголубел небосвод. Ярко запылали в солнечных лучах, засветились золотом, прихваченные первыми утренними заморозками, лиственные кроны берез и осин. Воздух был пропитан неуловимым бодряще-кисловатым запахом перезревшего травостоя, точно забродившая хмельная брага. Казалось, этот запах проникал во все поры организма, пьянил человека и в то же время навевал какое-то необъяснимое тревожное чувство. Хотелось куда-то бездумно лететь; как тот журавлиный клин, который пролетал над деревней, высоко в небе. Печальные трубные голоса птиц, сопровождавшие пролетающую стаю, постепенно затихали, навевая неизъяснимую сладкую грусть.
Колька и Котька
Посреди деревенской улицы стояли два пацана. Через плечо у каждого висела самодельная матерчатая сумка с учебниками и пришитым маленьким кармашком для чернильницы-непроливашки. Бока у сумок около кармашка были измазаны до черноты многократно пролитыми чернилами. Мальчишки возвращались из школы. Остановленные журавлиным клином, они стояли посреди дороги, провожая взглядом улетающих птиц. Уже давно скрылись птицы за синим горизонтом, а мальчишки все стояли с затуманенным взглядом, напряженно вслушиваясь в затухающие отголоски серебряных труб.
Первым очнулся Колька, белоголовый с черными бровями подросток. Он легонько толкнул рукой товарища:
— Слышь, Котька! Ты меня утром разбуди. А то мамка ни в жисть не подымет!
— Лады, — ответил очнувшийся Костя. Сверкнув черными глазенками в сторону своего дружка, деловито предупредил: — Учти, рано встанем. До восхода солнца…
— Ясно дело! — согласился Колька.
Ребятишки разошлись по домам.
Поздно вечером перед сном Колька повесил на гвоздь около входной двери старенькую одностволку, достал из ящика с припасом несметное свое богатство: три позеленевших латунных гильзы, заряженных самокатанной дробью.
— Опять с Котькой на охоту собрались?! — недовольно проговорила мать. — Как в школу — так не добудишься, а на дурь свою — ни свет, ни заря соскакиваете…
— Мамк, завтра же воскресенье!
— Вот и отсыпались бы, обормоты… — сердито загремела посудой мать.
Колька юркнул в горницу, быстро разделся и нырнул под одеяло.
— Ага… Отсыпались бы… — пробурчал мальчишка под одеялом.
Матерая птица
На улице раздался условный свист. Чутко спавший Колька мгновенно проснулся и, стараясь не шуметь, стал быстро одеваться.
— Несет тебя нелегкая в такую рань, — проворчала спросонья мать.
Сын, не отвечая, пулей выскочил на улицу.
Свежо. Иней, обильно выпавший на городьбу, на крыши домов, на засохший бурьян в огородах, все высветил вокруг. На робко алевшем востоке четко проступает темная гребенка тайги. Поджидая напарника, Котька нетерпеливо топтался около крыльца.
— Чего так долго копаешься! — недовольно проворчал дружок.
Гуськом, закинув ружья на плечи, пошли они огородом к яру. Схваченная заморозком земля слабо похрустывала под мальчишечьими чирками. Вздрагивая и поеживаясь от ночной свежести, Колька шагал за Котькой. Ружье приятно оттягивало плечо. Глаза и уши обострены до предела: улавливают малейший шум и любое движение, попавшее в поле зрения охотников. На краю яра они остановились. Под горой, насколько хватало глаз, раскинулась лива. Сразу от подножия горы начинались заросли краснотала, а за ним — заливные луга с петляющей узкой проточкой. Справа чуть виднелся в предрассветных сумерках орлиным клювом врезавшийся в ливу Лисий мыс. Вглядываясь в посеревшее небо, Колька заметил над ливой черную точку. По характерному прямолинейному полету инстинктивно определил — глухарь. Кровь бросилась в голову. Сорвав с плеча ружье, Колька присел и сдавленно зашептал:
— Котька, глухарь!
— Где, где? — Костя отчаянно завертел головой и плюхнулся рядом с другом на землю.
Колька молча показал рукой. Ребята впились глазами в приближающуюся точку. Сжавшись, они заворожено следили за полетом птицы. Пролетев стороной, она с шумом села на одну из кедер в школьном саду.
Школьный сад — это кусок дикого кедрача на задах школы. Кто ему дал громкое название «сад», в деревне никто не знает. На горе росли исполинские кедры вперемешку с такими же соснами, а склоны яра заросли сплошным молодым кедрачом. Вот в этот молодняк и залетел глухарь.
Сжимая ружье, Колька бесплотной тенью скользил в предрассветном сумраке, не спуская глаз с темных вершин деревьев. Ноги, обутые в мягкие чирки, чувствовали каждый предательский сучок, способный взорваться оглушительным треском, и сами выбирали место, куда наступить. Глаза ощупывали каждый сучок на дереве, каждую ветку. Не раз, замирая на полушаге, Колька вскидывал ружье, но вместо заветной птицы был очередной причудливо изогнутый сук. Вдруг какое-то неясное шевеление в кроне дерева привлекло внимание мальчишки. На голой ветке, вытянув шею, готовый сорваться с места, совсем невысоко над головой топтался глухарь. Колька застыл на месте. В следующее мгновение птица как-то нелепо подскочила и, ломая тонкие ветки, покатилась вниз. Только после этого раскатисто прогремел выстрел.
— Попал, попал! — счастливый Костя скатился с яра. У ног охотников, изогнув шею, словно расправляя клювом сизые с вороным отливом перья, лежал матерый глухарь.
Лисий мыс
После того, как Костя отнес свою добычу домой, ребята, оживленно обсуждая происшедшее, весело шагали по направлению к Лисьему мысу. Незаметно за разговором кончилась деревня. Небо постепенно светлело, невдалеке виднелся брошенный смолзавод, заметный только по старым кучам древесного угля да смолевым пням, уже иструхнувшим от долгого лежания. Перейдя по кочкам неширокий ручей, ребята вышли на заброшенное поле, окруженное глухой тайгой. Недалеко от поля находился заготскот. Оглядываясь и держа ружья наизготовку, они быстро шагали, стараясь проскочить глухомань. Колька и Костя отлично помнили, как по деревенской улице четверо мужиков несли на жерди большого медведя, убитого здесь на заготскоте. Поговаривали, что в этих местах еще один бродит косолапый.
Наконец, опасное место позади, лес заметно стал реже, дорога суше — скоро Лисий мыс. Вот уже показались две приметные сосны, которые росли на самом мысу, одна — развесистая, курчавая, другая — высохшей вершиной. Взбежав на пригорок, Колька и Костя остановились под деревом. И словно в награду за то, что они рано встали, не поленились, из-за горизонта выкатилось солнце.
За Лисьим мысом вольготно разлеглась все та же лива, только была она еще просторнее, еще шире. Множество озер больших и маленьких, обкошенных человеческими руками, словно в травяном ожерелье из грубой темной осоки, живописно украшали равнину. Между озерьями крепко стояли приземистые, уже успевшие осесть, стога сена. Извилистая таежная речка Варыньога, потершись боком о конец песчаного мыса, устремилась, петляя между озерами и стогами сена, к самому горизонту, где неясно темнели непроходимые урманы. Первые солнечные лучи осветили верхушки стогов, темно-зеленые кроны деревьев, полыхнули огненным светом на золотистых сосновых стволах и рассыпались по земле, отражаясь в каждом кристаллике инея.
Ребята молча любовались знакомой картиной. Но убитый Костей глухарь не давал Кольке покоя. Он нетерпеливо переступил на месте и толкнул напарника в бок.
— Котька, пошли, че глаза зря пялить. Солнце уже встало!
— А я че… Пошли, — согласился покладистый товарищ.
Волнительный момент
Ребята разошлись каждый по своей тропе. Колька осторожно шел по набитой песчаной тропке, внимательно осматривая каждое дерево. Взлетевший из-под носа глухарь поверг мальчишку в смятение, он никак не ожидал, что обгорелый до черноты пень на обочине дороги, окажется птицей. Чуть не плача с досады, безвольно опустив ружье, Колька провожал глазами летящую над ливой птицу.
Глухарь, удаляясь, превратился почти в невидимую точку, потом, вдруг сменив направление полета, стал заворачивать и, описав широкую дугу, полетел назад в сторону мыса. Глухарь опустился на вершину сосны, под которой только что стояли маленькие охотники. У Кольки от волнения вспотели ладони, сердце забилось где-то около горла, стесняя дыхание. Он крепко сжал ружье и шагнул вперед. Прикрываясь стволами деревьев, Колька быстро приближался к заветному дереву. Он превзошел самого себя. Ни один сучок не хрустнул, ни одна веточка не дрогнула, но подкрадываться согнувшись уже было нельзя, и, прильнув к земле, Колька змеей пополз вперед, намечая глазами путь. Он осторожно переползал от одного укрытия к другому, сдерживая дыхание в груди. Колька даже собственным дыханием боялся потревожить чуткую птицу. Пот застилал глаза, руки покрылись царапинами, но маленький добытчик упорно полз вперед.
Уже недалеко дерево, от которого можно стрелять, но перед мальчишкой лежал поваленный ствол ели. Осторожно протискиваясь между сучьями, перекладывая ружье из руки в руку, Колька вдруг почувствовал, как за голяшку чирка зацепился острый еловый сучок. Попробовал освободить ногу, ничего не получилось. Тогда, весь изогнувшись, он ухватился рукой за зацеп, сучок оглушительно треснул. Колька обмер, ткнувшись носом в землю. Лежал, чутко прислушиваясь — не взлетит ли потревоженный глухарь. Все было тихо. Мальчишка поднял голову, глухарь спокойно сидел на толстом суку огромной сосны.
Последние метры до заветного рубежа были особенно трудны. Сердце от волнения готово было выскочить из груди. Наконец, и невысокая сосенка, намеченная охотником. Осторожно приподнявшись на ноги, Колька выглянул из-за дерева. Глухарь сидел на старом месте. Черная шея с фиолетовым отливом, белые пятна, густо рассыпанные по тушке, и рубиновая бровь в лучах утреннего раннего солнца делали его похожим на сказочную жар-птицу. Охотничья страсть затопила все чувства Кольки. Запотевшими руками бесшумно взвел курок своей старенькой одностволки. Прижавшись к шершавому стволу, стал медленно поднимать ружье. Мушка, сверкнув золотистым огоньком, застыла на белом пятне крыла. Нажал курок — и сухой щелчок, осечка. Глухарь беспокойно завозился на суку, вытянув шею, готовый сорваться с места в стремительном полете. Тогда, потеряв всякую осторожность, Колька судорожным движением взвел курок, сунул ствол в сторону птицы и, почти не целясь, нажал на спуск. Резко ударил выстрел, и мальчишка бессильно опустился к подножию сосны. Улети сейчас глухарь, он, наверное, бы заплакал. Но ни с чем несравнимый шум падающей дичи и глухой удар о землю музыкой прозвучали в Колькином сознании. Еще не веря своему счастью, мальчишка медленно подходил к дереву. На переплетенных узловатых корнях лежал он — черный, могучий, с пурпурной каплей крови, застывшей на кончике белесоватого клюва. В безудержном восторге Колька исполнил дикий танец охотника. Затем схватил теплую тяжелую птицу и высоко поднял ее над головой…
— Ко-о-тька! Ко-о-тька!
Валентин Решетько, г. Томск
