Голос тайги

Тайга фото

После полудня наша небольшая экспедиция по учету соболя достигла подножья высокой сопки, еще издали выделявшейся темной громадой среди светло-бурых ровных марей. Остались позади кочки и густые кустарники, в ветвях которых, как в петлях, застревали наши лыжи.

Под сопкой протекал ручей, сейчас замерзший и покрытый снегом. Берега его заросли тальником, черемухой и ольхой. Тонкие стебли лиан спиралями взбегали по стволам и свешивались с ветвей. Снег на льду ручья пестрел отпечатками множества копыт и копытец. Следы эти сходились, образовывали тропу, которая через густые прибрежные заросли уходила в темный кедрач.

Лямки нарт натягивались туже, люди сгибались — начинался подъем. Снег тропы кое-где был настолько плотен, что острые копытца кабанят лишь слегка отпечатались на нем. Такие очень утрамбованные и довольно широкие «звериные дороги» были в этих местах не редкостью — мы находились на водоразделе рек Бикин-Подхоренок в северной части Приморского края.

По «звериным» дорогам

Поднявшись по склону метров на 250, наш отряд оказался на небольшой площадке. Здесь следы копыт резко выделялись черными подтеками воды на белом фоне снега. По всем признакам в этом месте вытекал источник, чем-то привлекавший зверей, так как с краю площадки лед был как будто вылизан и в некоторых местах выскоблен зубами.

Выбрав место посуше и расчистив снег, мы поставили палатку и расположились на ночлег. Скоро из железной трубы, высунувшейся из задней стенки палатки, повалил дым, сначала тихо, затем все сильнее. Уходя дальше и дальше, он расплывался, бледнел, как бы очищаясь, и постепенно исчезал в воздухе.

Вода в источнике оказалась необычной. Она была солоноватой и к тому же с явным содовым привкусом.

Настала ночь. Кедры сразу сгустились, над палаткой еще ниже нависли их лохматые толстые ветви. Хмуро молчавшая тайга иногда сонно вздыхала под порывом ветра. В палатке висел полумрак. На ее закопченном потолке и стенах двигались и постоянно меняли форму черные лохматые тени человеческих голов. Звякали ложки — кончался ужин. Все молча доедали суп, закусывая свежеиспеченными лепешками. В железной печке слегка потрескивали дрова, снизу из-под палатки тянуло холодком. Снаружи топтались на месте и повизгивали собаки.

Внезапно откуда-то сверху послышался шум. Что-то треснуло. Все насторожились, прислушиваясь. Поскрипывали стволы старых деревьев, ветерок сбивал с кедров кухту, и она, шурша, сбегала со скатов палатки. Вдруг совсем рядом раздалось «Рряв! Рряв!». Что-то неповторимо жуткое было в этих ночных звуках. Они шли как будто из утробы глухой старухи-тайги. Собаки залились дружным лаем, сгибаясь, затрещали деревца, за которые они были привязаны. Зверь переместился подальше и снова недовольно рявкнул два раза.

Старик-удегеец Боучан, наш проводник, не выражал никакого удивления. Помолчав, он неторопливо заметил:

— Изюбрь приходил… Наша, однако, ихний место занял.

Проговорив это, он замолчал, уйдя в себя.

Знатная добыча

Кажется, ничто не могло нарушить спокойствия его каменного лица. Шрамы, следы от когтей медведя, покрывавшие его, внушали уважение, немигающий левый глаз смотрел сурово. Веко над ним было приклеено ко лбу тонкой лентой пластыря, менявшейся каждое утро. Когда старик говорил с кем-нибудь, то запрокидывал голову, чтобы неподвижное веко не мешало смотреть на собеседника. Наверное, тайга давно уже ничем не удивляла этого человека. Все здесь ему было знакомо, известно. Вот старик набил свою длинную и тонкую с медными ободками трубку, часто и глубоко затянулся, откашлялся и, сплюнув на боковую стенку печки, снова стал смотреть прямо перед собой, как будто вспоминать что-то давно прошедшее, забытое.

Долго еще слышался лай собак, но затем они заворчали, как бы оправдываясь, и, покружившись на месте, легли на подстилки из лапника.

Подложив в печку дров и потушив коптилку, мы уснули. Весь следующий день был посвящен охоте — необходимо было запастись мясом на дальнейший путь. Вернувшись вечером, второй наш проводник Каландзюга (он же Кампания) сказал, что убил крупного кабана, но тот оказался старым и больным. Кабан был очень тощ, тут Каландзюга продемонстрировал для большей убедительности согнутый указательный палец, поэтому он его бросил.

Ночевали на том же месте. К полуночи ветер начал дуть порывами, затем усилился и не прекращался до утра. Слышно было, как скрипели столетние кедры и пихты, гнулись и трещали стволы, падали ветки. Палатка вздрагивала и прогибалась под внезапными порывами ветра. Дым через трубу и печку задувало внутрь палатки, из дверцы печки во все стороны сыпались искры. От дыма щипало глаза.

Около трех часов ночи мы снова услышали настойчивое и угрожающее рявканье. Одна из наших собак, наиболее сильная и смелая, сорвалась и, налетев на оттяжку, отчего сильно тряхнуло палатку, с громким лаем исчезла в гудящей тайге. Лай ее раздавался все дальше и дальше. Из-за шума ветра мы скоро перестали различать его. К утру, когда спал ветер, вернулся Каштан — наш беспокойный пес. Он выглядел усталым и недовольным. На голове и боках его виднелись следы ран. По всему было видно, что изюбрь оборонялся успешно. В этот день проводники добыли белогрудого медведя, спавшего в дупле старой липы. Теперь можно было продолжать путь.

Вместо послесловия

Раннее утро. Солнце. Косые лучи его, золотя кору молодых кедров и пихт, искрят снег, играют на ветвях, оживляя мрачную тайгу. Все радует нас, идущих по глубокому снегу с ружьями за плечами. Позванивают синички, шуршат по коре поползни, резко, с надрывом кричат кедровки, назойливо кружась над нами, садясь и перелетая с дерева на дерево…

Снова протаптываем дорогу, шествуя друг за другом на широких удэгейских лыжах, обрубая ветви, сдвигая в сторону валежник, освобождая от снега нависшие арками молодые березки, с тем чтобы завтра по затвердевшей за ночь лыжне двинуться с нартами к верховьям реки Алчан — цели нашего путешествия.

Марк Смирнов, г. Красноярск

Оцените автора
www.oir.su
Добавить комментарий