Набродившись досыта по кочкарникам Еланских болот и расстреляв по полтора десятка патронов, мы с Виталькой к концу дня едва держались на ногах от усталости.
Следопыты
Виталька — друг детства и, по выражению моей матери, тоже «оглашенный и помешанный» на охоте. Спит чуть ли не в обнимку с ружьем. И мамка права: охота для нас — все, она как воздух; лиши нас его, и мы задохнемся. С открытием охотничьих сезонов на водоплавающую дичь и на зайцев все выходные мы пропадаем на озерах и в перелесках, где гоняем длинноухих по чернотропу. Одним из любимых мест охоты на водоплавающих всегда были для нас Еланские болота, куда частенько мы и наведывались.
Сегодняшняя вылазка оказалась не очень удачной: подстрелили всего парочку вальдшнепов и пяток чирков, которых из-за малогабаритности я всегда считал сорной дичью. Это, конечно, мое мнение, и многие мои собратья по охотничьим тропам категорически не согласны с таким утверждением. Спорить не буду, но сравнивать крякуху с каким-то чирком-свистунком, по-моему, не стоит…
Наконец, мы выбрались из болота на прогалину, где нашему взору открылась играющая бликами под лучами заходящего солнца гладь небольшого озера, обрамленного с противоположного берега густым черемушником вперемешку с тальником, а с нашей — невысоким, начинающим желтеть камышом. Не успели миновать кусты на кромке болота, как Виталька, что-то прошипев, молниеносно присел и даже пригнулся к примятой осоке.
— Ты чего? — автоматически приседаю я следом и кошу глазами на друга.
— Утки, — свистящим шепотом выдыхает Виталька и кивает в сторону озерка.
— Где? — вытягиваю я шею.
— Куда ты смотришь? Вправо… Вправо смотри… Видишь, у кромки воды камышей четыре крякухи плавают? — продолжал зло шипеть на мою бестолковость товарищ.
И точно — через редкие метелки камышей замечаю покачивающиеся на водной ряби темные силуэты довольно крупных уток.
Чуть ли не по-пластунски, с ружьями наизготовку мы начинаем подползать к камышам. И когда до них остается метров тридцать, вдруг раздается смех, и из гущины одинокого тальникового куста у береговой кромки появляются два парня в пятнистых маскхалатах.
— Привет вам, следопыты суровых Еланских болот, — хохоча, приветствуют они нас. — Вы случайно не соплеменники Чингачгука — уж больно классно подкрадывались к нашему вигваму?
Их появление было так неожиданно, что мы в какой-то момент, застыв в несуразной позе, очумело таращимся на парней, будто на водяных, вынырнувших из озерного омута.
— Тьфу! Чтоб вам… — ругнулся Виталька. — Так замаскировались. Еще бы мгновение, и я бы стрельнул по вашим чучелам.
— Вот поэтому мы и выскочили, чтобы спасти их от неминуемой гибели, — вновь засмеялись парни. — Ну, милости просим к нашему шалашу, вернее пристанищу, потому как в шалашик мы в таком количестве не влезем.
Я сразу узнал собратьев по охотничьим тропам. С Лешкой Ганжой и Димкой Пимкиным (наши же, поселковые парни и такие же друзья-напарники, как я с Виталькой) мы часто встречаемся на ближайших от поселка озерах — Малиновом, Тогуле, Черном и других безымянных озерцах, подобно этому на окраине Еланских болот.
Рассаживаемся под сенью молодого ольхового куста и с аппетитом дымим сигаретами.
Чей выстрел?
— Ну, что-нибудь взяли, шастая по мочажинам? — интересуется Ганжа, кивая на тощие рюкзаки, брошенные у ног.
— Хвалиться особо нечем. По паре чирков и по вальдшнепу, — небрежно отмахивается Виталька.— А как у вас?
— Да тоже не очень. Подлетела пара свиязей. К тому же один подлец сумел благополучно удрать. Потом молодого крякаша подманили. Вот и все.
— Ну, на безрыбье и рак рыба, — сочувствую я.
— Кстати, что-то на открытии сезона вас не видно было? Куда-то ездили? — вмешался в разговор Пимкин.
— В Алтай, на одно из озер, — бросаю я.
— Ну и как?
Ответить я не успеваю, боковым зрением вижу, как на той стороне озерка над тальниковыми зарослями появляется точка летящей птицы. Она быстро приближается, и уже нет сомнения — это утка и довольно крупная. Наши ружья лежат в стороне. Я бросаюсь к ним одновременно с Ганжой.
Кряковый селезень на приличной скорости пересекает озеро на высоте тридцати-сорока метров, и вот он уже почти над нами. Я не ахти какой стрелок влет, но бывают и удачные выстрелы. Вскидываю двустволку, делаю упреждение и нажимаю на спусковой крючок. Крякаш, будто споткнувшись, пытается взмыть свечой вверх, но срывается и беспомощным комком падает на землю в каких-то десяти метрах от нас.
Я подпрыгиваю в экстазе и ору, оборачиваясь к друзьям:
— Во! Видал, как я его срезал! — и в три прыжка оказываюсь у добычи, поднимаю селезня над головой. — Красавец! А с какой скоростью шел! Неплохой выстрел, правда?
Подхожу к товарищам, небрежно кидаю к ногам селезня и только тут замечаю их глаза. Все смотрят на меня как-то конфузливо-грустно и даже с некоторым недоумением.
— Вы чего? — поперхнулся я.
Ганжа, опустив глаза, переламывает свою двустволку, вынимает из патронника гильзу, тихо бросает:
— Так стрелял-то я.
— Чего-о-о? — обалдело переспрашиваю я, переводя взгляд поочередно то на Ганжу, то на Пимкина, то на Витальку, на которого вдруг, будто он в чем-то виноват, начинаю беспричинно орать. — Ты-то чего молчишь? Ты что, не видел, как я стрелял?
Виталька понуро смотрит куда-то вбок, мямлит:
— Лешка стрелял… Твоего выстрела я не слышал…
— Да вы что? Я же отдачу в плечо ощущал…
— Ты патроны-то в стволах проверь…
Я переламываю ружье, вынимаю из патронников патроны… Оба заряжены. На капсуле одного — вмятина… Осечка! Мама родная… Выходит, Лешкин выстрел я принял за свой?.. Но ведь было ощущение отдачи…
Позорище-то какое! Так опростоволоситься…
Владимир Неунывахин, г. Новокузнецк
