Над скованной льдом Обью навис холодный туман. Сквозь туман тускло маячит огнями Новосибирск. Из города изредка доносятся фабричные гудки, свистки паровозов. Город еще спит. По другую сторону реки, где от железнодорожного моста широкой полосой растянулся Голопуповский залив, начинается трудовая жизнь рыбаков.
Чуть брезжит. С обоих берегов небольшими группами быстро идут рыболовы. За ними, волочась по снегу, по обломкам льда, позвякивая, тянутся проволочные черпаки и пешни.
Я спустился на лед. Иглами ползет за шиворот и в сапоги утренний холод. В лицо дышит морозный ветер. Чтобы согреться, я прибавил шагу и скоро настиг первую группу остановившихся рыболовов.
Черными точками, прикрытыми от ветра мешками на паре копьев, растянулись они далеко по Оби, за виднеющийся от Новосибирска остров. Над некоторыми прорубками гулко стучали пешни, прорубая замерший за ночь лед, слышалась отборная брань.
Бывалый рыболов
Один из старых рыбаков быстро очистил свою прорубку. Укрепил на копьях пару распоротых мешков. Не торопясь, нацепил на удочки приманку — тесто, вынутое из-за пазухи, размотал и спустил в воду леску.
Потом рыбак подстелил под ноги третий мешок, сел на корточки и стал терпеливо ожидать клева.
Маленькая полоска воды между неподвижными грудами льда Оби казалась живой. Рыбак зорко следил за поплавком. Вот поплавок чуть колыхнулся.
— Должно, окунь берется, — сказал дед и взял в руки леску.
Поплавок выпрыгнул раз, еще раз и скрылся под водой. Рыбак ловко вытащил окуня.
— Пожалуй, на полфунта будет, — сказал дед, снимая окуня и бросая его в снег.
Поправив наживу, рыбак снова терпеливо уставился на поплавок.
Неподалеку от старика удил мужик с рыжей бородой. Он беспрерывно курил трубку, пуская густые клубы табачного дыма, и ходил вокруг своей проруби.
Временами рыжий с завистью глядел на деда, у которого хорошо брались окуни.
Потом рыжий, не торопясь, вытаскивал леску, привязывал наживку и, спустив удочки в воду, опять дымил трубкой.
Дед долго смотрел на беготню соседа. Что-то надумав, он пошел к нему.
— Не идет, видать, окунь-то до тебя, сосед? — участливо спросил дед.
Рыжий молчал, продолжая топтаться вокруг прорубки.
— Не бегал бы ты. Поди, стучишь об лед. Рыбу пугашь. Зимой-то подо льдом стук идет далеко, — добродушно добавил старик.
Рыжебородый остановился. Сердито взглянул на деда и пробормотал:
— Ты истуканом сидишь, а много ли нарыбачил?
— Хошь немного, а есть. Поди, глянь, 10 окуней да чебачишки замораживаются… Авось, до полудня на полпуда накидаю в сумку и айда до дому, — недовольный встречей, старик медленно зашагал к себе на прорубку.
Что почем
— Есть ли толк зимой рыбой промышлять? — спросил я у деда, когда он вернулся от рыжего.
— Как же нету толку? Рыбой живем и хлеб жуем. Обижаться нечего.
Дедушка оживился.
— Ты вот подсчитай сам, — размахивая руками, доказывал он. — Седни наловил с полпуда окуней. Значит, по 20 коп. фунт, по-вашему 400 грамм, выйдет четыре цалковых. А иной окунь всю килограмму тянет — это уже полтина. На это обижаться не приходится… Кажись, клюет, — и дед схватил леску, поплавок нырнул, рассекая синюю гладь прорубки.
Вот он потянулся влево, потом вниз по течению и вдруг вновь забился на одном месте.
Рыбак подсек и стал вытаскивать леску.
— А ловко я его, — улыбнулся дед, показывая на снег, где, замерзая, бился крупный окунь.
— Ну, с чебаками, — продолжал он прерванную беседу, — дело хуже, потому не дорог он. Мелкий — 16 коп. килограмм, средний — 30—35, самый крупный — 45. Ежедневно добываю с десяток фунтов окуня и чебака около того. Жить можно.
— Дед, а чего вы наживляете на удочки? — поинтересовался я.
— Больше на тесто ловим. Приготовишь его дома покруче. Засунешь за пазуху поближе к телу, чтоб не мерзло оно, и с ним идешь рыбачить… Есть которые ловят на мормаша, но нам не приходилось. Не знаю, как идет на ево рыба — сам не ловил, а у людей не пытался узнавать.
— Что же это за штука мормаш? — полюбопытствовал я.
Дед недовольно заворчал. Охота разговаривать у него, по-видимому, пропала, и он грубо сказал:
— Мормаш есть мормаш…
— В озерах под самым льдом он живет. Мормаш-то этот… — уже мягче повторил он.
Больше я его не расспрашивал.
Рыбаки с перекинутыми через плечи сумками, набитыми добычей, расходились с Оби. Разложенные у некоторых прорубок костры догорали.
Н. Амурский, 1929 год
