Великая Лена осталась позади. Сергей сидел, удерживая левой рукой румпель ровно работающего мотора и вглядывался вперед через спины брата и отца, выискивая глазами наиболее глубокий проход на обмелевшей в ожидании скорой зимы реке. Монотонность, однообразность движения настраивала на воспоминания.
Плавный ход длинной груженой «пироги» баюкал сознание, воскрешая почти забытые картины детства и юности. Он вспоминал, как рождался в нем спортивный рыбак на спиннинг и «санки». Как страстно все рыбаки поселка мечтали о рыбной ловле здесь на Чудной Большой, куда ходили тайгой через перевал, и рыбы тогда было «немерено». Как, облавливая его, брат горланил с мальчишеским задором песню: «Идет охота на ленков!», переиначив только что услышанную песню Высоцкого. И они радовались такому обилию рыбы, оставляя себе только «матерых пятнистых хищников» и отпуская на волю «их щенков».
И как удивлялись они тогда, что кто-то «бил рыбу током» на притоке Большой — Медвежевке. Как потом, всю Чудную Большую, до самого устья, они проплыли с другом Санькой на плоту, и едва-едва не погибли, когда стремнина разбила плот о камни порога, а в другой раз едва не угорев от дыма в зимовье.
Он вспоминал и детское ощущение близости с природой и глубокой зависимости от нее, в охватывающей человека тоске, при нескончаемом, казалось, прощальном гагаканье осеннего пролетного гуся над поселком, и от радости его возвращения весной.
Думал о том, что изрядно уже истребили «из-под фары» гусей, которых, как и уток, осталось немного. Что нет уже поселковых озер со своими традициями охоты, куда он бегал пацаном, и давным-давно нет многих друзей — трагически погибших и просто спившихся мужиков, которые те традиции блюли.
О рыбалке
— Ну, че молчишь-то? Че не расскажешь, как рыбалка! — спрашивает Леонтьича Петрович.
— Да, кака теперича рыбалка, — машет тот рукой и задумчиво продолжает свою работу.
Сегодня они ночуют у старого охотника. На его базе, где, кроме большого зимовья, есть и баня, и гараж для «Бурана», и даже уличная пекарня. Вся поездка идет по плану, и это уже вторая ночевка в пути.
А пока варится ужин, они сидят вокруг потрескивающего большого костра и ощипывают добытых уток. Вокруг них, в сполохах высвечивающихся деревьев и строений, непроглядная таинственная тьма. А сверху, в вершинах кедров и сосен, негустом дыму и гаснущих искрах костра — по-осеннему яркое звездное небо.
Сергею вновь вспоминаются рыбалки юности, их с братом «охота на ленков», когда тот облавливал его днем на блесну, а он его после захода солнца — «на мыша». Как шли они в лунную ночь берегом, а рыбины, рассекая воду словно торпеды, убегали в реку из-под ног.
— Три заброса — два ленка! — говорит он.
— Эх, паря, забудь! Коды это было — отвечает старый охотник. — Нонче у нас рыбалка друга!
Леонтьич вновь замолкает. Молчат и гости, не настаивая, по таежной привычке, чтобы он рассказал им о том, что за «друга нонче» рыбалка. Такова традиция мест, где любой человек редок, и если надумает что-либо рассказать, то сделает это без принуждения.
— Энти-то — на «Крымах»-то, вас где обогнали? — вдруг спрашивает Леонтьич.
— Да вот! Километрах в семи, в перекате, — отвечает Сергей, вспоминая, как красиво, в кильватер, обошли их две лодки «Крым», подпрыгивая на волнах и разбрызгивая из-под днищ иссиня-белые струи воды. В каждой сидели по два мужика, торчали стволы ружей и карабинов, а сзади длинно выступали какие-то снасти.
— Вот энто главные рыбаки теперича у нас и есть! — зло сплевывает Леонтьич.
— Не понял.
— Ну, те, которы нонче рыбу на электроудочку ловют.
— Как это? Они че, небольшую речку током перекрывают? — возмущенно встрепенулся Виктор. — Так рыба должна уже вроде спуститься.
— Не-е, паря! Энти дело погнуснее придумали. Станцию заводют, опускают что-то в воду и плывут— токо рыбешку собирают, котора вверх брюхом всплыват, — сердито отвечает Леонтьич и вновь надолго замолкает.
И вдруг Сергей начинает понимать, что те снасти, которые он разглядывал на обгонявших их лодки действительно были сачками и трепетали от скорости, словно флаги на ветру. И, удивляясь наглости браконьеров и внезапно осенившей его догадке от виденных шапок с кокардами, задает свой вопрос:
— А куда инспекция смотрит?
— Кака инспекция? Инспекции! Оне любой инспекции инспекция! Это же менты с соседнего району! Да ишо и прокурор, наверное, с имя! Наши-то далеко, а энтим — рукой подать, — прикуривая сигарету от головешки, жестко отвечает Леонтьич. Он замолкает, и на какое-то время воцаряется тишина, нарушаемая только хрустом выдираемого пера го уток и потрескиванием костра.
— Стрелять надо, — со вздохом, но убежденно произносит Петрович.
— Во, во! Я тоже думаю! По божьим-то законам, энто как раз, угодное бы ему дело было! — говорит Леонтьич и через некоторое время добавляет: — Все о Косте думаю. Был бы он жив, такого бы не допустил. При нем бы оне не забаловали. Нынешние-то че! Сами, небось, тоже иной раз пользуются — где сетушки в нерест разбросать или мяса не пропустют. А как у самого-то рыло в пушку, так кому че скажешь, если хоть маленько совесть есть? Энто у энтих совести нет — вот оне и пользуются, демократы! — старик замолчал, сунув в рот сигарету.
— Тогда ведь, по советским временам, на Медвежевке тоже начальники были, так Костя до суда дело довел. По полной оне тода ответили. А на энтих уже который год управы нету. И други теперича, глядя на них, тоже так ездют! Подали пример!
Леонтьич, выговорившись, замолк и сидел, задумчиво глядя на огонь костра, держа и одной руке почти ощипанную утку, а в другой сигарету, про которую теперь, казалось, совсем забыл.
Сергей думал о том, что он, верно, был прав, и егерь Костя, работавший в этих местах в семидесятых, управу, пусть даже не по закону, на этих мерзавцев бы нашел. Вспоминал его самого — высокого, жилистого, спортивного и красивого, как артист. Как ночевали у него дома с Санькой, доплывши до устья с верховьев Чудной. Как горели его глаза, когда он показывал им свои готовые курсовые с охотфакультета, заочником которого был. И думал о его смерти, столь типичной для небольших таежных поселков, где во все времена не хватало женщин, и любовные драмы, случалось, были трагичнее и круче шекспировских страстей.
— Ты Светку мою там, в городах, не встречашь? — очнувшись от своих дум и глядя Сергею прямо в глаза, спрашивает Леонтьич.
— Да видал как-то. Давно уже, правда, — в тон отвечает ему. — У нее там нормально вроде все — говорила.
— Нормально. Да, — соглашается старик и вновь замолкает.
— Хорошо отцу-то! Нарожал вас, парней. Вы хоть к нему приезжаете. А у меня две девки — кака для них тайга? Никакой! Приедут с зятьями — поживут месячишку. Съезжу сюды с имя. А! Че толку? — машет он рукой. — Оне ребяты городски — интересу нету. Все внуков хотел приобщить — тайгу показать. Старший— Олежка походил с кораблем, поймал десяток белячков, пришел в зимовье — комары, говорит, заели. А какой на белячках интерес? Чтобы страсть-то проснулась, сел бы ему жигаленок! Или хотя бы пара ленков добрых! Вот тут бы огонь у него заполыхал, когда бы сам их на берег выташшил, — горестно вздохнул старик. — Поедем, деда, говорит, лучше домой молоко пить, а то комары меня заживо сожрут. Все равно рыбы нету.
Браконьеры
Леонтьич коротко несколько раз попыхал почти погасшей сигаретой и, втянув в себя остатки длинной затяжкой, бросил окурок в костер. Выпустив дым, продолжил:
— В Москве теперича аж самой учится. Не забыват, правда, — приезжают иногда с младшим — Светка посылат. Тот тоже теперича в институте. Был нонешней весной у них с глазами ездил. Таку домину кирпичну отгрохали — вдесятером потеряшся! Зовут к себе жить, а как поедешь? Старуха моя говорит: «Как поеду, так помру!» А подумать оно и впрямь так. Все, кто стариками ни уехали, смотришь, поживут год-два — и в яшшик. Никто не может долго на новом месте жить. Молоды ишо как-то приживаются, а старики ни в каку! И Аленка к себе зовет в Краснодар там-то и подавно сразу крякнешь. Така смена климату!
Леонтьич замолчал, задумался и полез в карман за новой сигаретой. Образовалась долгая пауза, но вдруг все разом взревели собаки, замелькав в сполохах костра, в сторону берега.
— Во! Легки на помине! — негромко произнес Леонтьич. — Плывут, однако!
Они стояли на высоком угоре над рекой. Сзади них сквозь густоту леса просматривалось желтое зарево костра. Над ними было чистое, в мириадах звезд небо, а перед ними — тихое плесо, по которому неспешно и совершенно не таясь, параллельно друг другу плыли две лодки с глумящимися над природой людьми, по должности призванными блюсти законность и эту природу охранять. Шуганутые собаки молчали, лишь негромко друг на друга порыкивая. Звездное небо отражалось в воде, были видны фигуры двуногих, стоящих в лодках. Метались лучи мощных фонарей и доносился слабый рокот электростанции. На его фоне время от времени явственно слышалось: «Вон, вон, вон большая! Не надо эту мелочь! Не бери!», и раздавались всплески воды с радостным гомоном.
Кулаки сжимались сами собой, и Сергей поймал себя на мысли, что прикидывает свои возможности.
«Расстояние сто двадцать — сто семьдесят метров! Нормально, можно даже с руки! Промахнуться не должен! Хотя, вероятно, какой подранком и уйдет! Но мотор завести точно не успеет! Начать надо с дальних — станция в ближней! В ней сразу не поймут, что происходит!»
С братом они шли к зимовью рядом, подсвечивая себе фонарем. Сзади все раздавалось «Вон, вон, вон!..», звучали радостные голоса.
— И что скажешь? — спросил он брата.
Тот помолчал, а потом процедил сквозь зубы: Жаль, лицензий на них не выдают!
Ничего Сергей ему не ответил.
Андрей Карпов
