Пока дед поил корову у колодца, я напихивал сено в ясли, едва различая в темноте стены закута. Сено пахло лесными травами, летом, тревожило, будя воспоминаниями. За думами я едва различил глухой стук промороженной калитки, и тут же с жадной торопливостью вбежала в хлев корова. Выбравшись из ее стойла, я вышел в ограду и услышал за воротами разговор деда с соседом Степиным. Что-то в услышанных словах показалось мне интересным, и я притаился за углом сеней, навострив уши.
Из торопливого, чуть-чуть приглушенного их диалога стало ясно, что Степин предлагал поохотиться ночью с поросенком на волков. Что это за охота, я не знал, но тут же в радостной тревоге еще пуще напряг слух.
Старик Степин ходил в заготовителях сырья от какой-то райцентровской конторы и имел на руках казенную лошадь. На ней он и предлагал деду покататься по лесным дорогам, как луна поднимется. Были у Степина и поросята, и какое-то заграничное ружье, привезенное с финской войны…
Под покровом ночи
Поняв, что все условия этой необычной охоты оговорены и дед уже торкается в ограду, я шмыганул под навес за дровами. Набирая на руку сухие поленья, я обкатывал невесть откуда налетевшие мысли о том, как попасть на эту заманчивую, отдающую риском и страхом охоту, понимая, что у деда туда проситься бесполезно. И будто кто-то стал направлять мои действия. Свалив дрова возле печки, я отпросился у матери поиграть со сверстниками, а сам переулком пробрался на задворки к Степиным и спрятался в сеннике. Мороз был легкий, а в душистом сене почти не ощущаем. Мысли несли меня по заснеженным лесам и полям, по которым рыскали хищные звери, поднимали мечты на диковинные свершения, и в таких трепетных грезах прибывал я не меньше часа, когда хлопнула сенная дверь и в ограду вошел Степин. Он прошел в конюшню, вывел оттуда лошадь — стал запрягать. Меня потрясывало от волнения. Брякнула калитка — появился дед. Они вдвоем засуетились возле саней-розвальней. Степин принес из сарая большущую овчину, зачем-то привязал ее на длинную веревку за розвальни. Потом они скрылись в закуте. Я уже хотел было ринуться на сани, чтобы укрыться под овчину, но услышал пронзительный визг поросенка и усидел в пригретом гнездышке. Дед и Степин, кинув мешок с поросенком в розвальни, пошли в дом. Тут я и выскочил из своего укрытия, залез под густой слой сена по самому краю саней, улегся на брюхо и натянул, как мог, поверху овчину. Расчет был на темноту — луна только-только подбиралась к макушкам ближнего леса — и на ширину розвальней, в которых не только вдвоем — вшестером можно было разместиться. И понятно, что Степин усядется в самые головашки саней, чтобы удобнее править лошадью, а дед по своей привычке рухнет на них поближе к нему, с правой стороны. Я и спрятался слева по борту этих глубоких, напоминающих огромную лодку саней. Так оно и вышло: открыв и закрыв ворота, когда Степин выехал на улицу, дед упал в сено с правой стороны, ничуть не задев меня.
— Ну, с Богом, поехали! — крикнул он Степину. И лошадь ходко взяла с места.
Обнаружение
Откуда-то забрызгал мне в лицо снег, и я подгреб сена под голову медленными расчетливыми движениями. Сани плавно покачивались, раскатывались поперек дороги туда-сюда, но я всем телом ощущал их тяжелую устойчивость. Так прошло с полчаса. Охотники все это время молчали. Лишь лошадь изредка всхрапывала, продувая ноздри.
— Бросай овчину! — донесся голос Степина. — За поворотом Клочково болото. Их тут завсегда видели…
Дед стал стягивать овчину и коснулся моего локтя. Я почувствовал, как он вздрогнул и непроизвольно отдернул руку.
— Стой, Семен, что-то тут неладно, — попросил он Степина.
Лошадь, взявшая привычный ритм, не сразу успокоила раскатившиеся сани, и я, поняв, что прятаться дальше бессмысленно, сбросил с себя сено и сел.
— Ах, едрит твою в корень! — выругался дед. — Это ты, малый?!..
И пошло, и поехало: как, да зачем, да почему… Сперва решили вернуться и сдать меня матери, но, потолковав по поводу того, что возвращение не сулит удачи, поглядев на наливающуюся яркостью луну, поехали дальше, и я посунулся деду под тулуп. Как не слаб был мороз, а от долго ожидания в сеннике и езды на грядке саней тело мое продрогло, и я сразу почувствовал это, прижавшись к деду. От него пахло табаком и еще чем-то близко знакомым, родным… И сразу ушла неясная тревога, все это время державшая меня в напряжении.
На волков с поросенком
Дед зарядил двуствольную курковку Степина и пнул ногой поросенка — тот так и лежал в мешке под сеном, тоже привязанному к саням. И дед перекинул через нас толстую веревку, ловко завязав ее конец на левой стороне розвальней.
Поросенок дал такого визга, словно ему что-то защемили. Тонкий его крик прорезал не только болотную пустоту, но и лесные чащи, и черные тальники, и узкое поле, неприятно скребанул за душу. Даже луна вроде от него качнулась. Но никакого звука не последовало за ним. Лишь все также мягко бились лошадиные копыта о слабо накатанную дорогу и зудел под полозьями прессующий снег.
Овчина, привязанная на слишком длинную веревку, распахнувшись, подпрыгивала позади саней будто какое-то животное. Дед снова пощекотал валенком поросенка, и снова тишину пронзил его тонкий испуганный визг…
Я жался к деду, зыркал по сторонам, ничего не различая в запятнанном тенями лесу. Еще и еще взвизгивал поросенок, а лошадь все шла ровной рысцой, мирно похрапывая, бряцая удилами. Дорога плавно петляла среди лесов, легкой тенью моталась за санями овчина. И вдруг после очередного истошного визга растревоженного поросенка лошадь прибавила ходу, захрапела как-то по-иному.
— Гляди, Данила! — Степин обернулся. — Где-то звери…
Дрогнуло сердце, зачастило, напряглось тело… Но, как ни вглядывался я в проплывающие мимо лесные опушки, никого и ничего не замечал. А лошадь пошла еще быстрее, почти галопом. Сани, как лодка на волнах, запрыгали из стороны в сторону, раскатываясь и ударяясь в опасном наклоне о снежную обочину дороги. Еще взвизгнул поросенок. Вроде мелькнуло что-то сзади бьющейся в скольжении овчины. Легкие тени трепыхнулись близ дороги. И тут я заметил несколько белесых зверей, едва различимых в обманчивом лунном свете. Их и не уловил бы взгляд, если бы не тени, мечущиеся по искристому снегу.
Теперь сани мотались с неимоверной силой, ударяясь так, что внутри у меня екало — лошадь взяла галопом. Я увидел, как дед поднял ружье. Оно у него качалось при встряхивании саней. Вроде рык скребанул тишину где-то сзади. Овчина как-то странно закувыркалась, будто живая. Выстрел громыхнул громом — еще один. Сани подбросило так, что если бы не веревка, под которой мы полулежали, не удержаться бы в них!
— Что, Данила? — заорал Степин.
— Кажется, зацепил, плохо видно…
Лошадь неслась с храпом, выбрасывая из-под копыт ошметья снега выше саней, билась в испуге между оглоблями, унося сани с такой легкостью, будто это были не тяжелые розвальни, а легкая кошева. В этой шальной езде, круговерти бурных чувств, я боялся лишь одного: вылететь из не в меру раскачавшихся саней и держался одной рукой за веревкой, второй — за полу дедова тулупа.
— Направляй к деревне, выбросит! — крикнул дед Степину. — Звери лесом пошли, наперерез!..
У меня нутро похолодело. Как мог, косил я глаза на пролетающие мимо снежные заносы, но волков не видел. И все же искорка спокойствия теплилась в глубине сознания — у нас было ружье, которое дед держал наготове.
— Не бойся, — шепнул он мне в ухо, — на дорогу они теперь не сунутся, а лесом, глубоким снегом, им лошадь не перехватить…
Эти слова еще больше успокоили меня. С игривой веселостью высунулся я из-под полы и тут же получил в лицо отметок снега. Мелькнули в стороне огоньки. Сани покатились ровнее. Деревня! Еще немного, и лошадь почти уперлась оглоблями в ворота Степиного двора.
Первая и последняя охота
Первым соскочил я, резво вспрыгивая, чтобы размять ноги. Затем неторопливо вылез из саней дед, пошел открывать ворота. От лошади шел пар, густо пахло потом.
— Намылилась, — похлопал ее по крупу дед. — Ничего, по утрянке поедем смотреть подстреленных зверей.
— А почему не сразу? — не понимал я деда.
— Сразу — рискованно. Их я не меньше десятка видел. Навалятся скопом — не на нас, так на лошадь, — одним ружьем не отстреляешься…
Я еще не остыл от этой шальной охоты: звенела в душе радость, туго билось сердце, разгоняя разгоряченную кровь… Тогда я не знал, что это была первая и последняя за всю мою жизнь охота на волков с поросенком…
Утром, когда я был в школе, дед со Степиным подобрали в степи двух волков.
Лев Трутнев, г. Омск
