Тяга вальдшнепов

большой вальдшнеп

Вечер… Солнце садится, и, по мере того как его прощальные лучи багряцем и золотом обливают засыпающий бор, болота и просеки, лес и его опушка принимают все более и более фантастические образы… Тихо и угрюмо стоят могучие сосны: их густые и широкие вершины, их узловатые ветви, как чьи-то безнадежно протянутые руки, замерли и застыли в воздухе… Мелкие поросли орешника и ольхи боязливо жмутся и с трепетом обхватывают подножия горделиво величавых собратов…

И все это постепенно погружается в сладкую, таинственную дремоту; все это будто засыпает… Вот потянулись ощутимые для глаза тени и мягко ложатся на все: на засыпающий бор с его угрюмою, задумчивою прелестью; на болота, с которых поднимается навстречу им легкий призрачный туман; на журчащую речку и ее зеленые берега.

Но жизнь еще кипит в лесу… еще слышится в нем какой-то лепет, громкие голоса: это лес засыпает, это его дыхание, его борьба со сном… Вот резкий голос дрозда, веселая и задорная трель малиновки… с поля или, вернее, из темнеющей синевы небес несется прощальная песнь жаворонка…

Из недр болота вскипает и вырывается неясный вздох, за ним — другой, как резкие и торопливые аккорды… Прислушайтесь к этой мелодии, к этому поражающему концерту… Болото будто стонет, будто клокочет, а над ним тянутся суровые тени вечера; туман клубится и свивается в дивные, неуловимые образы, и они поднимаются все выше и выше, цепляясь своими призрачными одеждами за вершины деревьев и за молодую зелень кустов…

Последний, как бы прощальный, луч скользит по засыпающей окрестности… Лес еще раз открывает свои отяжелевшие, смыкающиеся вежды (глаза. — Прим. редакции) и сквозь дремоту шепчет какие-то таинственные и непонятные речи. Под беглым сиянием этого луча корявые пни и кусты разрастаются и свиваются в фантастические образы… тени местами убегают в синеватую глубь леса…

А небо горит и пышет… Огненный горизонт бросает на все предметы багровое зарево, торопливые и бледно-розовые отблески…

Томительное ожидание

Я стою у самой опушки леса, передо мною расстилается целое море кустарника, затянутое волнами тумана; холод и сырость вечера обхватывают меня, потухающая заря обдает и меня своими горячими отблесками…

Сумерки надвинулись так быстро, что я уже не могу различить силуэт брата; я не вижу его фигуры, по последнему впечатлению, прислоненной к стволу березы. Мой верный Пират с удивленною мордой, насторожив уши, сидит у ног моих; его печальные взгляды будто спрашивают меня: «Чего ты ждешь? На кого думаешь охотиться?!..».

По временам он взвизгивает, нервно вздрагивает всем телом и с беспокойным, сосредоточенным видом, торопливою рысцой бежит в ту сторону, где остался мой брат… Его фигура, сначала ясно обрисовывающаяся и ныряющая между пнями и кустарником, принимает постепенно все более и более неуловимые формы и, наконец, совершенно поглощается туманом… только слышны хруст и шелест раздвигаемых ветвей…

Где-то недалеко раздаются неясные звуки, то приближающиеся, то удаляющиеся… над моей головой с резким криком и свистом крыльев проносится запоздавший селезень, лавируя между стволами деревьев… Я хочу стрелять, прицеливаюсь; но новый поворот… и птица, поглощенная сумерками, грузно опускается в нескольких шагах от меня на реку, с шумом расплескав воду…

Встревоженный этими звуками, лес снова погружается в сладкую дремоту… Багрянец неба подергивается золотистыми жилками, пурпуровыми нитями; легкие облака кажутся цепью драгоценных камней; из болота по-прежнему несутся могучие аккорды; чья-то гигантская грудь беспокойно вздымается, и клокочут в ней сонные звуки, страстные и глубокие… в воздухе пролетает с бурчанием навозный жук… в мертвой тишине вечера долго слышится его неверный полет…

И вот, наконец, раздается давно ожидаемый звук — звук, от которого спирается дыхание в груди у охотника, а кровь приливает к вискам… С воспаленными, полуоткрытыми губами я весь превращаюсь в слух с каким-то томительным ожиданием и тревогой… Но звук проносится стороною и замирает в воздухе.

«Быть может, это был обман чувства?!». Лес опять погружается в сладкую дремоту… Где-то далеко-далеко раздается выстрел, за ним — другой, еще дальше… Тяга началась…

«Там стреляют… Значит, уже вальдшнепы тянут… а здесь ни одного!… Верно, ничего и не будет!?..» — шевелится в разгоряченной голове… Откуда-то, как могучий и цельный аккорд, доносятся лай собак, звук рожка, мычание коровы и песня возвращающегося с поля крестьянина… Звуки плавно несутся, сливаются и грустною мелодией замирают в тумане…

В соседней роще гремит выстрел… Весело и грозно, обгоняя друг друга, порывистыми волнами несутся в воздухе его отголоски; будто духи тьмы проснулись и, встревоженные, поднялись в сумраке леса, и летят… и шепчутся… А небо еще горит, горячие отблески дня еще борются с серыми тенями ночи…

Драма в лесу

Снова из синевы небес вскипает заветный звук, так близко, так задорно раздающийся. Сначала будто легкое покашливание, затем — все ближе и ближе, бурнее и бурнее… и вот весь, словно нарисованный на ярком фоне неба, с трепещущими от страсти крыльями и опущенной вниз головой, медленно выплывает из-за мелкого леса опушки красавец-вальдшнеп…

Я ясно вижу его силуэт, слышу его страстный шепот… и выжидаю удобного мгновения… Полон любви и надежды, летит он, питомец лесов и их краса и гордость… Там, может быть, даже за этим морем кустов ждут его страстные объятья, нега и наслаждение, тоска и забвение… Поэзия, любовь, все…

Сама земля, одетая тьмою и туманом, и небо, озаряющее его стыдливыми, чистыми и ласкающими отблесками; эта просека, наконец, этот расстилающийся у ног его безбрежным океаном лес… — все замолкло, все, сдерживая дыхание, приготовилось слушать его песнь, песнь призыва, свободы и любви…

И вот гремит выстрел: беглым багрянцем озаряются и близлежащие кусты, и корявые пни, и туманные образы… Могучим рокотом отвечает ему лес, отбрасывая упругие звуки; а они в смятении мчатся, сталкиваются, будто хотят куда-то вырваться, и торопливо замирают в страстном шепоте…

Роковой звук!!. Перестает биться на земле еще одно сердце; еще одна грудь перестает любить… Как подрезанная, сложив крылья, падает смертельно раненная птица, ломая на пути ветки, в ту самую чащу, над которой так гордо неслась минуту тому назад… Песня порвана, певец умолк; жизнь, и страсть, и тоска, и любовь — все исчезло, все умерло!..

И кому какое дело до всего величия этой свершившейся драмы, до этой поэтической и полной глубокого смысла смерти?!. Грозным, суровым молчанием встречает лес роковую для него новость; еще плотнее прижимаются кусты к столетним стволам, и быстрее и боязливее сбегаются тени ночи…

Ослепленный выстрелом, устремляюсь я туда, где последний раз, рассекая воздух, мелькнула птица. Еще миг неизвестности и страха… и красивый вальдшнеп, окровавленный, но даже и в минуту смерти красивый, бессильно трепещет крыльями у меня в руках…

— Тубо! (запретительная команда собаке. — Прим. редакции) — кричу я на Пирата, который, как бешеный, появляется на выстрел и с азартом, выпуская перья и пух, втягивает в себя широкими ноздрями запах дичи…

— Что — убил? — несется из сумрака вопрос брата, и по тону этого вопроса я как-то угадываю, что и брата охватило так же, как и меня, томительное ожидание, с которым знакомы только охотники…

— Убил! — кричу и я, и мой голос сухо обрывается в тумане…

Еще один шанс

Проходят несколько мгновений… целая вечность… Опять несется, натыкаясь на стволы деревьев, дикий селезень; опять резкие крики его то удаляются и замирают, то дрожат над самым ухом… слышен свист крыльев; в соседней роще гремит выстрел…

Я тороплюсь зарядить ружье… руки дрожат, как в лихорадке… Недалеко, над низкими кустами опушки, раздается торопливое «пциканье…». «Верно, испугался брата», — успеваю подумать я. Яркий сноп огня и оглушительный выстрел… Мгновенно все опять погружается в режущую ухо тишину и мрак…

— Убил?! — кричу я в свою очередь, забыв всякую осторожность…

Молчание; только эхо повторяет последний слог…

— Ваня, убил ты?.. Кого?!

Опять молчание. Брат не отвечает. Я с внутренней завистью рисую в своем воображении молчаливую фигуру брата, окруженную туманом и дымом, с вальдшнепом в руках…

— Ваня?! — уже с оттенком досады кричу я…

Опять молчание.

— Упрям и как глупо упрям, — ворчу я и весь превращаюсь в слух.

«Еще могут лететь вальдшнепы!» — шевелится в мозгу… И вот… снова тоже «пциканье»… новая птица… Гремит выстрел, окутывая меня облаками дыма и обдавая светом и жизнью соседние кусты.

— Мимо!.. Упал!?. Нет, промах! Пират, ищи!.. Проклятая собака… Пират!? — кричу я, отчаянно раздвигая кусты и царапая себе руки и лицо…

Из темноты вырисовывается спокойная фигура брата:

— Идем домой! Уже совсем темно, и, вероятно, больше ничего не будет!.. Ты в кого стрелял?

— Да в кого же? Конечно, в вальдшнепа… и убил его… Вот если бы ты не сидел там, а пришел сразу, когда звали… Экая досада!.. Пират, ищи, ищи!!! — и я с азартом впиваюсь в уши бешено примчавшемуся Пирату; тот с визгом вырывается и бросается в сторону. — И какой большой вальдшнеп… и упал вот сюда!.. Я сам видел… Ваня, голубчик, помоги искать!

— Да не стоит, — равнодушно уговаривает он меня, и его фигура начинает удаляться, колеблется несколько минут и, наконец, сливается с кустами… слышен хруст ветвей, покашливание.

— Я уверен, что он упал… — шепчу я, продолжая шарить в кустах…

Пират выделывает чудеса храбрости и мечется, как угорелый…

— Идем! — доносится ко мне из мглистого сумрака голос брата…

Эхо резко обрывается и замирает…

— Иду! — отвечаю я, мимоходом еще раз обшаривая опушку…

— Что ты сидишь там?! Давно пора домой!

— Ах, Ваня! Но ведь большой вальдшнеп был такой, такой жирный… И я его убил, наверное, убил!.. Я такого большого никогда не видал!..

— Верно, такой же большой, как тот тетерев, которого ты убил на прошлой охоте?! — брат, наверно, намекает на случай, когда, выстрелив по неосторожности из ружья, я уверял всех, боясь насмешек, что убил громадного тетерева… и даже указывал место, куда он упал…

Я дуюсь и ничего не отвечаю… Мы вступаем в лес и, пройдя с полверсты целиком (свыше 500 метров по девственному лесу. — Прим. редакции), выходим на дорогу к дому… Ночь царит кругом… болото издает меланхолические звуки… Где-то недалеко раза два начинает подвывать и обрывается на горловых нотах волк…

Сырость пронизывает насквозь… Ночная птица бесшумно кружится над головою и, точно дух, проваливается во тьму. Грудь дышит легко, вбирая здоровую струю весеннего воздуха…

— А как жаль вальдшнепа!.. — начинаю я…

Брат не отвечает и молча шагает в темноте. Над лесом медленно всплывает луна…

А. Жирневич, 1881 г.

Оцените автора
www.oir.su
Добавить комментарий