На рыхлом голубоватом снегу четко вырисовывались три свежих следа. Они то расходились и шли друг подле друга, то вытягивались в одну извилистую цепочку. Следы вели вдоль заснеженных кромок полей и полянок, на которых осанисто стояли стожки сена и скирдушки соломы в белых беретах.
Вот все три следа сошлись возле золотистого бока скирды, образуя неровные утоптанные площадочки. На одной из площадок валялась темная стреляная гильзочка от тозовки-мелкашки. Еще правее, в снегу, виднелись три маленькие дырочки, оставленные точно такими же гильзами.
От скирды следы побежали вразброс к большой ветвистой березе, что была метрах в сорока от нее. Береза стояла на отшибе, зазнаисто отдалясь от других деревьев, плотно обнимавших поляну. С верхних веток березы были сбиты снежные одежки, а внизу снег будто поперчили шелухой от почек и сережек. А еще под березой виднелось с десяток ямок с застывшими возле них светло-коричневыми шматочками — косачи ночевали, оставив свои нехитрые автографы. Шагах в четырех от шершавого ствола березы просматривалась еще одна ямка с матовыми бусинками крови.
От березы следы повели дальше, сперва к краю поляны, а потом и вовсе — в рямный лесок. Похоже, охотники гнались за табунком косачей, перелетевшим в согру и рассевшимся по нестройным осинам да сосенкам. Следы опять перешли в короткие, осторожные, крадущиеся.
Стояла вторая половина ноября. Стремительно сужающийся ноябрьский денек торопился в долгую сибирскую зиму, шестнадцатую послевоенную.
Родившаяся после войны детвора все еще играла в наших и немцев.
После вчерашнего снегопада установилась тихая погода с морозцем градусов под двадцать. В рямном редколесье перепархивали синицы и какие-то серые птахи, изредка посвистывая и обклевывая заплутавшиеся рябинки.
Следы охотников пересекались то со стежками лисьих, то с петельками заячьих. Косачи раз пять уже подпускали к себе азартных охотников, но бдительные стражи уводили табунок дальше, не дав сделать больше ни одного выстрела.
Лека, Сидор и Мишка
Из согры трое подростков снова вышли на поля, остановились, разопревшие от ходьбы по бездорожью. Валенки и штаны навыпуск у всех троих были выбелены сухим снегом. И лишь на пузырчатых коленках штанов образовались ледяные коросты.
Старший из ребят, четырнадцатилетний Лека, снял из-за спины обшарпанную тозовку, присел на корточки, поставив приклад винтовки между коленей; громко по-лосиному хоркнул и смачно сплюнул.
Второй паренек, лет двенадцати, со старомодным именем Сидор небрежно отбросил в сторону убитую тетерку, которую таскал за лапки от той самой березы, снял рукавицу, набрал в горсть снега, скомкал его и откусил. От снега заныли зубы.
— Не ешь, — посоветовал самый младший, Мишка Штырбу, — горло заболит.
Как и все, Мишка был одет в полинявшую фуфайчонку. На руках коробились шерстяные вязаные варежки, обшитые сверху темно-синей фланелью. Ноги были обуты в теплые легкие катанки, подошвы которых на днях он впервые подшил самостоятельно капроновыми нитками, надерганными из комбайновых ремней. Голову Мишки украшала новая магазинная черная ушанка из длинной кучерявой овчины. Мишка снял шапку с головы. Шапка слегка парила своим нутром. Он стал завязывать тесемки, завернув на затылок шапки ее лохматые уши.
— Лека, давай хоть в цель постреляем, — предложил Сидор. — А то скоро стемнеет. Я у папки стырил из пачки десять патрончиков.
Сидор залез правой рукою в карман штанов и вытащил оттуда горстку патрончиков. Они отливали красной медью, а на самой шляпке четко проступала чеканная звездочка.
— Спортивные, — компетентно заявил Мишка. — У нашего папки тоже такие были — из Новосибирска мамин брат присылал. Ништяк бьют! Летом мы ими щук глушили. А попадешь — так полторушку запросто пополам рассекали, четвертушку — и подавно… Не то, что твои пукалки, — добавил он, намекая Леке на плохие патроны, у которых, видать, вышел срок годности или вовсе порох отсырел.
— Куда стрелять-то будем? — поинтересовался Лека, опять с шумом харкнув в снег.
— Как куда? По косачу! Что, я зря его таскаю все время? Ты же мне его не отдашь, так хоть пальнуть по нему дай, — отозвался Сидор.
— Ну да! Так я и дал вам свою тятерку портить… Опосля все зубы свинцом переломаешь…
— Зато нашпигуем ее, как колбасу салом, — хохотнул Сидор-книгочей. — Будем влет стрелять по ней. Мишка подбросит — я пальну!
— В случае чего пульки те можно будет и на грузила использовать, — подыграл Сидору Мишка.
— Молчи уж, Кнобзя! — обидно обозвал Мишку Лека.
Лекина тозовка
…На охоту с Лекой Мишка не собирался. Сидор сманил. Сидор первым заметил, как Лека, крадучись, с тозовкой под фуфайкой, прошмыгнул огородами к колхозным амбарам, что стояли на самом обрыве. Между амбарами и обрывом узкой тропинкой Лека вышел к силосной яме, а от нее вела тропинка вниз, вдоль согры к кузне. А уж от кузни, что была на самом краю деревни, куда хочешь иди — никто не заметит.
Кроме Лекиной тозовки ни у кого из охотников другого оружия не было. Да и Лекину-то тозовку, что нашли они как-то на чердаке в пустом доме уехавшей молдаванки Дуки, милиционер Ламинов едва не отобрал, когда приезжал из райцентра в их Краснояр. Ладно, тогда спрятал ее Лека в сеннике — участковый все углы обшарил в их доме, даже в баню заглядывал. Соседи на Леку донесли: озорничает пацан — кошек стреляет, собак, куриц, почти всех голубей поизвел.
В тот день Сидор с Мишкой и Толькой Кичигиным после уроков жуланов ловили решетом от веялки под навесами колхозных амбаров. Насыпали горку овса с пшеницей на ровный стылый земляной пол; над ней палочкой настроили квадратное, в метр, решето с продолговатыми дырочками. К той палочке веревку привязали, а сами в укрытие спрятались. Серенькие воробьи, зеленобокие синицы-жуланчики, малиновые снегири спархивали с любопытством поодиночке к решету. Мелкими прыжочками сбивались под решето к насыпанному зерну-приманке, сторожко клевали дармовщинку.
По очереди ребята дергали за палочку, когда под решетом оказывалось с пяток пташек. Решето падало и накрывало их. Подержав в руках пойманных жуланов и снегирей, отпускали их снова на волю, высоко подбросив вверх.
— Айда со мною, — предложил Лека Сидору, — косачей за кузней видели.
— Что, прямо за кузней? — засомневался Сидор.
— Ну, не за кузней — за могилками… Можно за Овраг сходить или на Попово… Там-то уж верняк!
— Пойдем с Лекой! — предложил Сидор Тольке. — Жуланы надоели уже. У меня и патрончики есть, хоть постреляем там!
— Не, я не пойду, — сразу отказался Толька. — Я еще дров не наколол дома. И стихотворение не выучил…
— Миха, а ты? Тоже не выучил стишок?
— Да ладно, идем…
Мазила
Оставляя косые длинные тени от деревьев, стожков и перепирающихся охотников, солнце падало к горизонту. Скоро темнеть начнет.
— Давайте тогда уж по шапкам стрелять, — перепаснул Лека предложение Сидора. — По убитой тятерке неинтересно… Сидор, ты хотел стрелять своими… спортивными. Бросай свою шапку!
Сидор стащил с головы суконную шапчонку, близоруко оглядел ее и снова нахлобучил на голову.
— Че, жалко? — ехидно спросил Лека. — Или боисся, что из нее решето сделаю? Будете тада с Кнобзей жуланов ловить ею… Тада пусть он свою кидат.
«Издевается, паразит! И зачем только согласился идти с ним на охоту? Свяжись только с этими Кубеками… Знает ведь, что шапка новая, всего неделю, как привез ее мне папка из Парабели… Дразнить начнет еще, что боюсь папки», — подумал Мишка, а вслух произнес:
— Тогда уж и стрелять я буду в нее сам.
Для себя Мишка решил, что нарочно будет мазать по шапке, пусть хоть забросается губошлеп Лешек. Он снял свою шапку, кинул Леке. Тот зачем-то развязал тесемки. Уши шапки снова повисли, как у гончей собаки.
Мишка взял тозовку, щелкнул снизу вверх затвором, взял у Сидора патрончик, вставил его через щелку справа, легко подал вперед и вниз никелированный шарик затвора, взял навскидку.
— Бросай!
Лека размахнулся и со всей силы подбросил вверх лохматую ушанку, похожую теперь на черного косача, расправившего крылья. Мишка специально выждал, когда шапка пойдет вниз, и нажал курок. Словно сучок сломанной ветки в морозный день хрустнул. Мишка уловил едва заметный запах пороховой копоти. Сидор подбежал к шапке, поднял ее, осмотрел и передал Леке:
— Промазал…
— Мазила! — язвительно произнес Лека. — Стрелять сперва научись… А еще в мою тятерку хотел…
— Сам-то кто? Сколько раз по сидячим косачам мазанул?
— Кто, я?
— Ну не я ведь.
— Дак до них, кажись, метров сто было, — оправдывался Лека.
— Ка-ки-е сто?! Пятьдесят шагов разве… Спорим!
— Спорим! Только на… — Лека замялся. — Спорим, что попаду… в твою шапку с первого разу.
— Нашел дурака!
— А шапка будет у тебя на голове, — неожиданно добавил Лека.
— Как Вильгельм Телль — в яблоко на голове своего сына? — хихикнул книгочей Сидор.
— Не знаю, какой там Хель стрелял… А я — попаду! Ну, давай, давай — на спор! — распаляясь, шлепал губами Лека. — На что хошь?
— Промахнешься — тозовку отдашь?! — вдруг сказал Мишка, еще не веря своей дерзости. — Насовсем!
— Я разбиваю, — подбежал Сидор.
Двадцать пять шагов
«Зачем это я согласился? Все равно ведь не отдаст тозовку, даже если и промахнется, это ж — Кубека!»
О том, что пуля может угодить в него самого, Мишке сперва и в голову не пришло. К тому же он все еще надеялся, что Лека не станет, сам побоится стрелять.
Лека шумно вдохнул в себя, схаркнул, взял у Мишки тозовку.
— Только твоими патрончиками, Сидор.
— С одного разу, — уточнил Сидор. Потом засомневался: — А, может, не надо?.. Еще в Миху угодишь…
— Да он ведь все одно сдрейфит, — подначивал Лека.
— Кто сдрейфит?
— Ты, конечно… Или забыл?
«Гад, припомнил. Теперь всю жизнь изгаляться будут», — горькая досада и обида за себя глодала Мишку. И тут вырвалось:
— Да ты и сам, поди, не выстрелишь… Мазила…
Лучше бы не говорить этого Мишке, а задиристому Леке не слышать, глядишь — и обошлось, авось.
— Сидор, ну давай свои патрончики, — настаивал Лека. — Посмотрим, кто не выстрелит.
Сидор нерешительно разжал руку. На красноватой от холода руке Сидора покоились свинцово-пунцовые смертинки. Маленькие такие, сантиметра по два с половиной в длину. Стреляными их можно было хорошо присасывать на язык.
— Так, значит, с первого разу? — уточнил Сидор. — А со скольки метров?
— Меряй двадцать пять шагов, — подумав, сказал Лека.
— А, может, метров с трех, да с подбегом? — съязвил Сидор. Он стоял в нерешительности и смотрел то на Леку, то на Мишку.
— Черт с ним, — произнес Мишка, — отмеряй двадцать пять шагов.
Сидор побрел по целине, отсчитывая шаги. Каждый про себя считали шаги Сидора и Мишка с Лекой. Улегшееся на горизонте солнце с любопытством наблюдало за происходящим, высвечивая спину Сидору. Тот остановился, повернулся к Леке с Мишкой.
— Двадцать пять! Хватит?
— Хватит, — ответил Лека. — Иди к Сидору, — кивнул он Мишке.
Мишка побрел Сидоровой тропинкой. Дошел до него, остановился.
— Миха, не дурачься, не давай по себе стрелять, — тихонько посочувствовал Сидор. — Давай, деру дадим! Лесочек — вон рядом…
— Я вам удеру! — пригрозил Лека. — Че, сдрейфили?
«Неужели и вправду будет стрелять по шапке? А что как понизит? С него станется… Или все ж испытывает он меня? Ну, постращал, попугал — и будет», — вертелось в голове Мишки.
Он потоптался на месте, повернулся лицом к Леке, приподнял на своей голове повыше шапку. Она едва держалась лохматыми вислыми ушами.
Сидор отошел от Мишки в сторонку, шагов на десять. Его взгляд лихорадочно близоруко бегал от одного к другому. Впервые любопытство и озорство сменились искорками испуга. Даже страха.
Морозное солнце огромной раскаленной сковородой коснулось деревьев. Мишка глянул прямо на него. Солнце ослепило. Мишка зажмурился, а когда открыл веки, сперва было совсем темно, а потом в глазах забегали мурашки. Он уже не воспринимал Леку целиком, проявлялись лишь фрагменты: то мочка его уха с отвисшей бородавкой, то толстые губы, то нерешительно-дрожащие руки, то темный зрачок тозовки…
— Стреляй же! — осипши, выдавил Мишка.
У него все еще теплилась надежда, что этого не случится, что Лека не выстрелит, что можно стряхнуть все это, как в кошмарном сне, и проснуться с чувством свалившегося с тебя давящего кома.
Лека клацнул затвором, зарядил патрончик, вскинул тозовку. Его правая щека прижалась к облупившемуся прикладу мелкашки. Зажмурил левый глаз, веко которого стало тут же дергаться. Правый глаз через прорезь планки прицела искал мушку и, совместив их, стал выцеливать шапку на голове Мишки, как совсем недавно черного косача на самой верхушке березы. Руки Леки от волнения предательски дрожали, и мушка плясала, перескакивая с шапки на освещенное красками солнца лицо Мишки Штырбу. Мерзлый курок пощипывал подушечку вспотевшего указательного пальца Леки.
— Сейчас, дай дыхание перевести, — произнес Лека, отводя ствол от Мишки.
Он опустился на правое колено, на левое поставил локоть с винтовкой и опять стал выцеливать шапку. И опять что-то внутри помешало Леке нажать курок. Он отлепил мелкашку от щеки, глянул на планку прицела. Стояло 100 метров. «Понизит», — подумал Лека. Указательным и большим пальцами одной руки он слегка нажал на щечки планки и передвинул на отметку 25.
Попал
«Упасть, что ли? — думал Мишка, пока Лека возился с прицелом. — Зарыться с головою в снег, как те косачи под березой. Черт с ними, с Кубеками, пускай обзывают трусом… Ну, че он копается?»
Щелчка тозовки Мишка Штырбу не услышал. Просто кто-то незримый мягко шлепнул по его шапке спереди, а в самое темечко будто шершень жегнул…
Мишка театрально упал на снег, раскинув руки. С головы его свалилась шапка. Он заметил, как наутек кинулся Сидор, а к нему уже бежал Лека, держа в руке винтовку дулом вниз. А еще до него донесся истошный, испуганный вопль Леки:
— Стой! Сидор, стой! Назад! Обоих порешу! В снегу зарою!..
С перекошенным от страха лицом Лека подбежал к Мишке, упал подле него на колени в снег, бросил тозовку в сторону, стал тормошить его:
— Живой?! Живой?! — шлепал губами. Лицо Леки было невиданно бледным. Даже бородавка-серьга отливала теперь не рубином, а мерцала тускло-матовой сизоватой ледышкой.
— Да живой, живой я, — пытался улыбнуться Мишка. — По-па-а-ал… Тозовка у тебя останется…
Он снял варежку, дотронулся правой рукой до темечка, где пощипывало слегка. Почувствовал под рукой в волосах что-то мягкое, склизкое. Поднес к глазам руку — липкие пальцы были в крови.
— Че это? — спросил он Леку.
— Кажись, задел малость, — испугался тот. — Ну-ка, покажь…
Он осмотрел голову Мишки, потрогал пальцами ранку, прошлепал губами:
— Ерунда! Царапина всего лишь…
— Больно?! — поинтересовался у Мишки подошедший Сидор.
— Не шибко.
— Надо снег приложить, — посоветовал он, — кровь остановить.
— Только дома помалкивайте! — в приказном тоне заговорил Лека.
— А что сказать, если увидят? — выдавил Мишка. Он уже поднялся со снега и искал глазами свою шапку.
— Скажем, что сучком поцарапал, — выдумывал на ходу Лека. — Гнались за косачами, у тебя слетела шапка, ты запнулся и поцарапался сучком…
— Думаешь, поверят? — засомневался Мишка. — Ты плохо знаешь нашего папку.
Лека первым поднял шапку Мишки. Осмотрел ее. Две дырки — спереди и сзади. Спереди было почти не заметно, прикрыто лохматой черной шерстью, в аккурат над самым козырьком, что был оттопырен, как у фуражки. Если пришить козырек на место — дырку никто и не заметит. А вот сзади… Сзади дырка была что надо! Вырвало клок овчины вместе с ватой от подкладки. Лека вертел в руках шапку и пытался замаскировать обе дырки клочьями шерсти.
— Попал ведь? Попал?! А вы сомневались, мазилой обзывали… Я ж говорю — патрончики мои были дрянь… — нервное напряжение Леки перешло в издевательский смех.
— Попал-попал! Герой! Теперь тебя значком наградят! «Ворошиловский стрелок»! А кабы чуть ниже? — наседал осмелевший Сидор. — Да Мишкин батяня, Тодорыч, тогда тебя самолично бы придушил…
— Кабы да бы — да не растут во рту грибы, — зубоскалил Лека. — Ладно, Миха, шапку твою мы у нас дома зашьем, никто и не узнает… Только чур — помалкивайте!
Домой шли в сумерках, молча, понуро. Каждый размышлял: как скрыть от взрослых произошедшее, как отговориться, в случае чего…
Виктор Арнаутов, г. Кемерово
