Всю ночь валил тихий и мягкий снег. Его хлопья, как большие бабочки, мельтешили на фоне темных дворов и близкого леса, заслоняя дали…
— Некстати разошелся, — возвращаясь с улицы, посетовал егерь. — Завалит приметное место — не сразу найдешь, а зверь еще не разоспался, подшуметь можно…
Мы сидели в уютной и чистой кухне егерьского дома, ужинали и вели спокойный разговор о предстоящей охоте.
— Да, рановато трогать медведя, — в тон ему отозвался местный охотник-таежник. — Недельки бы две-три помешкать — в самую бы пору было.
Но егерь не согласился с ним:
— В те места, где берлога, только пешком и можно пройти, а снег взматереет — не пролезешь даже на лыжах, и собаки будут вязнуть в случае чего…
— Пожалуй, спать надо, — подытожил их разговор мой приятель — опытный охотник, — а то дело предстоит серьезное, и зверь серьезный — надо быть в лучшей форме…
Долгий путь
Утро было хмурым и тихим, молочно-белым от свежего снега. Оно застало нас на краю сухого безбрежного болота, густо забитого тальником и ракитником. Едва заметная просека, в два шага шириной, угадывалась среди этого буйства травостоя и кустарников, прикрытых хлопьями легкого снега.
Впереди двигался егерь, за ним — местный охотник с двумя собаками-лайками, взятыми для подстраховки, на всякий случай, а мы с приятелем пыхтели сзади. Снег выше щиколотки хотя и был мягким, но грел спину, и, отмахав от деревни пару часов без отдыха, мы отяжелели.
— Все, — егерь утер влажное лицо, — дышим минут десять и — в остров, к берлоге. Тут не больше километра осталось…
За весь долгий путь ничто живое не встрепенуло эту снежную мглу, не встревожило звуком неподвижный воздух. Только чуть присыпанные следы бродивших ночью лосей раза два пробороздили просеку и все. Даже собаки на поводках не проявляли никаких признаков беспокойства, не тыкались мордами в снег, видимо, нюхать было нечего. Первое время они пытались отвалить в сторону от просеки, но, дернув привязь, останавливались, а потом и вовсе шли спокойно. Лишь пересекая лосиные следы, псы яростно тащили поводыря с просеки — запах лося будоражил их.
Лесной остров поднялся за кустами неровными террасами засыпанных снегом деревьев, заслонил свою таинственную глубину хаосом валежника и чащи. Здесь и колодины всевозможных размеров, и вздыбленные вместе с дерном щупальца корневищ, и гнутые дугой макуши с изуродованными сучьями, и расщепленные кряжи высоких пней, и деревья — хвойные, безлиственные…
Тихо, короткими шажками обходили мы всю эту немую мощь дикого леса, приглядываясь и прислушиваясь. Вернее, все это делал в основном егерь — как я понял, ему удалось найти знакомые приметы.
На берлоге
Наконец егерь остановился возле кряжистой сосны, сделал нам знак рукой, подзывая к себе. Впереди чуть-чуть светилось небольшое пространство, и егерь без слов показал на него кивком головы. Внимательно приглядевшись, я различил под наметами снега какую-то кучу не то хвороста, не то дерна с травой и понял, что это и есть берлога. До нее было не больше тридцати шагов. Поняв, что мы заметили берлогу, егерь тихо, нащупывая при каждом шаге место, куда поставить ногу, тронулся дальше, поманив нас с приятелем кистью руки. Мы, тая дыхание и душевный трепет, повторяли все его движения, не отнимая взгляда от берлоги, и прошли еще шагов десять-пятнадцать.
Егерь коснулся рукой темного пня выше человеческого роста и потоптался возле него, показывая, что это место за мной.
Я снял карабин с плеча и остановился. Еще на подходе к лесному отъему мы зарядили оружье, и я лишь передвинул предохранитель на боевую готовность.
Приятель спрятался за сосну, шагах в десяти от меня. Охотник с собаками оказался между нами, чуть сзади…
И вот он, момент, редчайший в жизни, когда тесно сочетаются чувство трепетного риска, почти страха, со жгучей неуемностью охотничьей страсти!
Егерь медленно обошел валежник сбоку, достал из-за спины топор и несколько раз грохнул им по стылой колодине. Гул коротко метнулся среди деревьев и погас. Залаяли собаки, вздыбились на поводках — или поняв наши намерения, или уловив запах звериного логова.
Я внимательно и неотрывно следил за козырьком из хвороста, под которым, вероятно, был лаз в берлогу — чело. Но ничего там не изменилось. Еще удар топором, еще… И вдруг козырек хвороста стал медленно заворачиваться, что-то темное мелькнуло там, раз, другой… Собаки захлебнулись в лае и злобном рыке. Острота момента утончилась до щемящей боли в груди: я понял, что зверь в берлоге, и он проснулся от нашего шума, но, услышав собак, вряд ли выйдет наружу. И уже по этому можно было судить, что медведь опытный, а значит, и крупный.
По поведению собак егерь тоже все понял и тут же стал рубить звонкую березку на щуп, чтобы им поднять зверя. Карабин у него стоял рядом, воткнутый прикладом в снег.
Опять что-то мелькнуло под козырьком из валежника и снега, и я едва удержался, чтобы не выстрелить туда. Но такой выстрел опасен: в какое место зверю ударит пуля — неизвестно, а раненый медведь может вынестись из берлоги в один миг, и прицелиться не успеешь.
Егерь глубоко просунул щуп-слегу в кучу валежника, стал им резко двигать вперед-назад. Низкий, глухой рык поплыл из берлоги, как бы забираясь под шапку, в волосы, еще и еще, гуще, злее. Нанос снега на валежнике заколебался, козырек поднялся дыбом…
Матерый
Собаки оглушали яростным лаем. И тут и снег, и хворост развалились по сторонам. В неразберихе этого хаоса я увидел огромного зверя и быстро поймал на мушку его лопатку. Выстрел ударил в плечо, еще один. Оглушительный рев потряс. Мне показалось, что я не только услышал его, но и ощутил всем телом, даже ногами. В мгновение я уловил, как в густом всплеске снега забился косматый зверь, загребая лапами все, что под них попадало. Не успел я снова поймать в прицел его убойное место, как раз за разом грохнуло рядом — это стрелял приятель.
Собаки, тут же спущенные с поводков, ринулись к медведю, в ярости забивая свои пасти вырванной шерстью.
Зверь доходил, подрыгивал лапами, тянулся. Голова его глубоко всунулась в снег. Один крутой затылок с широкими округлыми ушами торчал из него, и видно было, как хлещет из пробитой шеи кровь, прожигая темную дыру в молочно-белом сугробе.
— Готов! — егерь потрогал зверя щупом на всякий случай. — Матерый, центнера на два с лишним.
Собаки все бесновались вокруг медведя, и егерь стал отгонять их пинками.
— Шкуру попортите, злыдни, пошли, пошли!
Погас момент напряженности, остроты восприятия, душевного трепета, все входило в свое обычное состояние, но что-то изменилось в нем, в этом состоянии, выстрадалось, связалось в ином качестве, более светлом и сильном.
А впереди нас ждали новые охоты, новые мгновения жгучей радости.
Лев Трутнев, г. Омск
