В первых же числах сентября текущего 1888 г. в качестве начальника охотничьей команды был командирован с командой охотников на охоту по хищному зверю в Бельский уезд Смоленской губернии — в село Паникли, расположенное в 9 верстах от города Ржева.
В Паниклях
По прибытии в село на следующий же день я велел оповестить сельских старост соседних деревень о цели моего приезда с охотничьей командой и просил их прислать ко мне деревенских охотников, чтобы собрать от них все необходимые сведения относительно медведей и пригласить их принять участие со мной в охотах.
Внушительный вид этого леса радовал мое охотничье сердце: так и тянуло меня поскорее войти в мир моего отдыха и разрядить там мою двустволку, давно страдавшую хронитом бездействия.
Был восьмой час вечера; последние лучи заходящего осеннего солнца купались еще в зеркальной поверхности озера; прибрежный густой, высокий тростник лениво покачивался из стороны в сторону. Со стороны леса доносилось до меня кряканье утки, кругом была тишина. Глубокий мир и спокойствие проникли в мою душу, и я долго, молча, без движения сидел на берегу озера, боясь нарушить очарование. Ох, недаром эти места называют Смоленской Сибирью.
Бабы и охотники
— Ваше благородие! — раздался вдруг сзади меня голос солдата, заставивший меня вздрогнуть от неожиданности.
Он подал мне записку товарища. «Приходи скорее; четыре охотника и две бабы тебя ждут. Радуйся, узнаешь про медведя», — прочел я в записке. «При чем тут бабы?» — подумал я с удивлением. Прочитал во второй раз: действительно, написано «бабы».
— Какие там бабы пришли с охотниками? — спросил я солдата.
— Охотники, ваше благородие!
— Да я тебя спрашиваю про баб, а не про охотников.
— Так точно, ваше благородие.
— Ну, какие же там бабы и зачем они?
— Охотники, ваше благородие.
— Фу ты, бестолочь какая! А еще охотник! Я тебя спрашиваю про баб, а не про охотников.
Я рассердился не на шутку на бестолковость солдата.
— Так точно, ваше благородие, — попрежнему с невозмутимым спокойствием отвечал солдат. — Баба с ружьем — охотник, а другая изволит быть с собакой.
— А! Вот дело в чем! Значит, эти бабы — они же и охотники?
— Так точно!
Недолго думая, я направился к дому.
Подходя к избе, где была моя стоянка, я увидел свою команду, собравшуюся в кружок.
Крестьянская команда
Посредине стоял охотник из крестьян, сильно жестикулируя руками: то поднимая, то опуская их, он о чем-то с увлечением рассказывал окружающим его солдатам и, по-видимому, о чем-то очень интересном, судя по тому, что многие солдаты оставались еще с разинутыми ртами и с вытаращенными глазами, даже тогда, когда я уже подошел к команде.
Крестьянская охотничья команда представилась мне в полном охотничьем вооружении. Ружья для большей прочности перевязаны были по стволам веревочками; у одного из мужиков был даже за поясом пистолет. У каждого с боков висели сумки, заменявшие ягдташи, сшитые из рысьих шкур, а у одного — даже из шкуры барсука. За поясом был у каждого топор, довольно солидных размеров, с длинными топорищами, напоминающими собой старинное украшение наших блюстителей порядка — будочников, стоявших в былые времена у застав с алебардами. Выделялся среди этих охотников дядя Максим: высокого роста, коренастый и довольно пожилых уже лет, с одним левым глазом и с глубоким шрамом вдоль правой стороны всего лица.
Бабы-охотники, одна из которых была с ружьем, а другая с собакой, как выяснилось, пришли продавать мне свое имущество — медведя, доставшегося им в наследство от недавно погибшего мужа одной из них, охотника Петра, который погиб в борьбе с медведицей, бросившейся на него во время сна, когда Петр был на сенокосе. По мнению мужиков, покойник Петр погиб потому, что пошел косить в праздничный день — Ильи-пророка, тогда как никто у них в деревне в этот день не работает; к тому же Петр лег отдыхать в полдень, повернувшись к солнышку не головой, как это следовало бы сделать, а задом, что у охотников считается большим грехом.
Из беседы моей с охотниками-крестьянами я достаточно познакомился с их храбростью и удальством на медвежьих охотах; но что меня поразило, так это то, что многие из них стреляют медведей не пулями, как я предполагал, а, представьте себе, стреляют двухвершковыми железными гвоздями, обвитыми крученой пенькой, вымазанной салом. Они уверяли меня, что это самое вернейшее средство, чтоб положить на месте зверя одним выстрелом в грудь.
Наделив мужиков порохом и пулями, я распростился с ними до утра, решив общим советом сделать рано утром облаву на медведя в лесной даче землевладельца Гливка.
Ровно в 12 часов ночи я потушил свечку и попытался заснуть.
Несмотря, однако, на все предоставленные мне удобства, я почему-то не мог уснуть в эту ночь; встав с постели, я открыл окно. Тихо выплывшая из-за макушек черного леса луна заблестела на поверхности озера золотой, дрожащей полоской света. Невдалеке от села послышался квартет воющих волков.
Долго слушал я эти за душу хватающие звуки; эти звуки отчетливо напомнили мне давнишнее пребывание мое в Сербии, так как мотивы сербских народных песен смело можно сравнить с волчьим воем. Длинной вереницей потянулись воспоминания; как живые встали в воображении знакомые образы… и я уснул уж только перед самым утром.
За медведем
— Ну! Довольно спать-то! Вставай! Пора и за дело, — разбудил меня мой товарищ около 6 часов утра.
На дворе была в сборе уже вся команда; в ней мелькали новые лица пришедших деревенских охотников. Вся команда моя состояла из 60 человек; из них 10 человек были полковые охотники, а остальные — местные крестьяне.
В веселом расположении духа тронулись мы к лесу, который был не более как в двух верстах от села; не доходя четверти версты до его опушки, я остановил свою команду и стал объяснять им, вычерчивая на дороге палкой движение их по лесу.
Убедившись, что все поняли, я отделил к себе троих человек, а остальных послал на правый фланг леса, приказав старшему своему охотнику обогнуть лес дугообразно цепью и по сигналу начинать двигаться на мох — к левому флангу, где должны были стоять я и мои три спутника.
Со мною были мой помощник — поручик Шеринг, отставной офицер господин Крылов, местный учитель и сторож этого леса — Федор. Впереди всех шел я, за мной шагах в 15 — поручик Шеринг, а за ним — остальные. В лесу нам пришлось пробираться узенькой тропинкой, которая была буквально загромождена свалившимися от бури деревьями и вся заросла густым кустарником, так что двигались мы положительно черепашьими шагами. Две версты прошли мы по этой безобразной дороге; через каждые пять шагов приходилось нам применять знание гимнастики, перелезая через упавшие деревья, кусты и наваленный хворост; я страшно устал, путешествуя по такой дороге, но не решался сесть отдохнуть, боясь опоздать на мох.
Правый ствол моего ружья, признаюсь, был заряжен дробью №2, а левый — пулей-экспресс. Пробираясь таким образом по тропинке, которая шла поперек леса, делая небольшие изгибы то в правую, то в левую стороны, я перешагнул через небольшое упавшее дерево и заметил на тропинке у орехового куста не более как в расстоянии одного шага от себя громадных размеров гнилой пень, у подножия которого шевелилось что-то черное и пушистое.
Затруднительное положение
Быстро вскинув ружье, я остановился, всматриваясь, что бы это было, и — о ужас, а в то же время восторг! — вижу, что это зад громадного черного медведя, который почти наполовину своего туловища влез под корни гнилого пня и усердно вырывал что-то (как оказалось впоследствии, он вырывал дикий мед).
Задумался я над тем: что мне делать? Правый ствол у меня заряжен дробью; вынимать револьвер из кобуры — как бы не спугнуть зверя, тем более что шагах в 10 слышу разговор идущих охотников; стрелять в зад — рискованно, так как у меня всего одна только пуля в левом стволе. Досадно! А тут еще руки, точно нарочно, от волнения начинают дрожать, и им вторит поджилка левой ноги. Между тем Михаил Иванович и не думал показывать из-под пня свою голову и таким образом не давал мне никакой возможности выстрелить так, чтобы положить зверя на месте. Однако и ждать делается уж невмоготу; опять приходит мысль: не вынуть ли револьвер?.. Нет. Прозеваю и, пожалуй, не успею всадить ему в голову пулю наверняка… Решил сам побеспокоить Мишу.
Медведь уходит
Отодвинувшись шага на два от пня, я крикнул: «Мишка!». В один момент с треском свалился пень и предо мной с приподнятой левой лапой и с разинутою пастью вырос, как из-под земли, медведь. В ту же секунду раздался мой выстрел и смешался со страшным ревом зверя, которого отбросило шагов на 15 в правую сторону от меня.
— Медведь! Стерегите! — крикнул я сзади подходившим ко мне охотникам; сам же вынул из-за пояса турецкий ятаган и револьвер в ожидании нападения на меня зверя. Медведь, видимо, тяжелораненый, так как из груди его фонтаном брызгала кровь, с усилием стал подниматься на задние лапы, но, увидев подходивших охотников, быстро встал и совершенно неожиданно пошел не на меня, как надо было думать, а на поручика Шеринга и стоявших с ним охотников.
— Не стреляйте, дайте зверю подойти к вам ближе. Он ранен, — крикнул я Шерингу.
В ту же минуту медведь, быстро опустившись на лапы, повернулся кругом и, сделав два больших прыжка, скрылся в ближайших кустах. Шерингу все-таки удалось пустить зверю пулю в угон.
Собрались мы все к тому месту, с которого я стрелял в зверя, и решили идти по кровяным следам, в уверенности найти медведя мертвым или неподвижно лежащим. Обошли мы два небольших круга, делая на стволах деревьев заметки, но медведя не нашли.
Тогда я решил позвать всех людей, бывших в облаве, чтобы с собаками по кровяным следам найти медведя.
По кровавому следу
Мы стали стрелять и кричать загонщикам, так что те, догадавшись, в чем дело, стали быстро приближаться к нам. Когда они были от нас на расстоянии шагов двухсот, я стал кричать им, чтоб они стерегли медведя.
Не прошло и трех минут, как мы услышали выстрел и вслед за тем страшный рев зверя и не менее страшный, раздирающий душу крик человека. «Барин, спаси! Медведь дерет! Ой, батюшка мой, спаси! Медведь дерет!!!» — явственно доносилось до нашего слуха.
— За мной! Вперед! — крикнул я стоявшим возле меня охотникам. Схватив в правую руку ятаган, а в левую револьвер, я бросился к тому месту, откуда слышался крик, перескакивая через кусты и сваленные деревья; помню, я бежал так же быстро, как в атаку на Шипкинские ложементы в минувшую кампанию.
— Здесь я, не робей! — кричал я несчастному, задыхаясь сам от усталости. Но вот крики человека стали затихать. «Конец, — подумал я, — поздно, не спасу беднягу»… И сердце сжалось мучительной тоской.
Обежав куст, заслонявший мне дорогу, я вдруг увидал, что на небольшой полянке, у корня сваленного бурей дерева, стоит крестьянин: голова его буквально облита кровью, правой рукой он придерживал свой затылок, с волос которого лилась черная запекшаяся кровь; левая рука была голая; лохмотья оборванного рукава были выкрашены кровью. Увидав меня, мужик бросился ко мне и, прячась за мою спину, закричал: — Пропал я, батюшка барин, ни за что! Умру, кажись, сейчас! — выговорил он голосом, прерывавшимся от рыданий.
— Ну что ты, что ты? Зачем умирать? — успокаивал я его. — Умирать надо Мишке. Он где у тебя оставлен-то?
— Да вон он, там, — указал мой раненый правой рукой на куст. — Вон тут смотри.
Я бросился вперед по указанному направлению; поручик Шеринг — за мной. Но, о ужас! Пробежав не более десяти шагов, моя персона спотыкается обо что-то и летит через голову; та же печальная участь постигает немедленно и Шеринга с тою только разницею, что Шеринг проделал свой «кувырок» еще с большей силой и быстротой, чем я. Вскочили мы оба на ноги, и можете себе представить наше удивление: причиной нашего падения оказался медведь, лежавший уже мертвым за небольшим кустом.
Выстрелив зверю в голову из револьвера, я поспешил поскорее вернуться к несчастному раненому крестьянину, подать ему возможную помощь, сделать перевязку, средства для которой были мною взяты из Москвы благодаря заботливости обо всех нас командира нашего полка.
«Крестьянин ахнуть не успел, как на него медведь насел…»
Сделав пострадавшему перевязку, я убедился, что ни одной смертельной раны у него не было; сам же он подтвердил мое убеждение тем, что на другой день пришел ко мне из деревни полюбоваться убитым медведем. Тут он рассказал нам всем подробно и те условия, при которых он попал в объятия медведю. Привожу здесь подлинный его рассказ:
— Только, значит, я до Федькиного стога добежал, слышу, как ты кричишь: «Медведь, стерегите». Тут я вспомнил, что ружье-то мое, кажись, дробью заряжено, а не гвоздем. Вот я и давай на ходу втискивать гвоздь, как вдруг слышу, братец ты мой, сзади он как заревет, окаянный, да из-под дерева-то и встал на дыбки и попер прям на меня. Я сперва-то не оробел, ведь не впервой… Вижу я, как из груди его брызгает кровь фонтаном, я и давай ему в морду-то совать ствол, чтоб, значит, выстрелить в башку, и хочу курок взвести. Да нет, брат, не тут-то было!.. Как ухватил это он зубищами мой ствол поперек да и давай жевать. Я хотел было вырвать, а курок сдуру и бацни. Выстрелило оно, да не в морду, а мимо.
Вижу это я, что дело-то неладно будет, и хотел было от него наутек, да нет, брат: не от бабы, видно, это бегать-то… Даром что ранен, бес его возьми, догнал меня у елки да и цап лапой за затылок. Я сначала увернулся, голову подогнул да под его брюхо и марш; и ловлю левой рукой своей ему язык… Он руку мне помял да и давай зубищами затылок мне скоблить, аж мороз по коже пробежал. Тогда уж я и давай кричать. Спужался он что ли, али так уж самому тошно стало, только бросил он скоблить-то да и лег брюхом своим на меня. Совсем ведь было задавил: еще, кажись, минутку — и шабаш! Прощай, думаю, мои сиротушки-детушки. Хочу крикнуть еще разок, да не могу. А он вдруг встал да и пошел в кусты, словно пьяный. Прибеги ты, батюшка, чуть порань, тогда мы бы ему с тобой, пес его возьми, не так бы затылок почесали, как он мне… А хорош, барин, медведь-то! Пудов 17 будет, — закончил мужик.
Медведь действительно был хорош, но всего лучше было благополучное окончание всех необычайных приключений этой охоты, подробности которой я рассказал здесь по неотступной просьбе товарищей.
Е.А. Юрьев, Москва
