Моя первая охота

Первый раз на охоту

Насколько себя помню, я с самого раннего детства был страстным слушателем рассказов деда о природе, охоте и его трофеях. Когда чуть подрос, я стал его постоянным спутником на охоте. Но это стало возможным, когда научился более стойко переносить походные тяготы по болотам и таежным тропам. А до этого я, полураскрыв рот, слушал дедовы байки и постоянно надоедал ему просьбами взять с собой в лес или на озеро.

Бывало, с вечера, если замечал, как дед начинал готовить свою походную одежду, патронташ и вещмешок, я кидался к нему:

— Дедуля, возьми завтра на охоту! Ну возьми-и, — начинал я хныкать.

Дед ласково улыбался и неизменно отсылал к матери:

— Я что? Я не против. Вон у матери спросись. Отпустит — пойдем.

И так почти весь вечер: от деда — к матери, от матери — к деду. Слезы, рев и мольбы. Первой не выдерживала мать, сжалобившись, сокрушенно вздыхала и соглашалась:

— Хорошо, хорошо! Не реви! Да возьми ты его, дед! Все сердце он мне изорвал…

Я кидался собирать свои вещички к предстоящей охоте. Хватал и валил в кучу рядом с дедовым шмотьем свою шубейку, шапку, стоптанные сапожки, выструганное из дощечки деревянное ружье, свистульки-манки, которые смастерил когда-то и подарил дед, а также еще с десяток ценных для меня предметов, как я полагал, крайне необходимых на охоте.

Но, как обычно, я просыпал. И что только я не придумывал, чтобы дед не ушел утром без меня: и телогрейку его клал себе под голову вместо подушки, и сапоги его прятал, и привязывал крепкой ниткой свою руку к дедовой ноге — ничто не помогало. Проснусь, а деда опять нет. И снова час-полтора рев, горькие слезы и на два дня, не меньше, обида на деда.

Мать с дедом оправдывались:

— Мы тебя будили, будили, да куда там, спишь как убитый. Вот и пришлось деду идти одному…

Проходило время, и обида утихала.

Дорога к озеру

Но однажды случилось невероятное — дед сам разбудил меня. Был конец лета. Мы с дедом спали на сеновале, и когда он затряс меня за плечо, я ошалело вскочил, точно подброшенный внутренней пружиной. И еще ничего не соображая, испуганно уставился в предрассветном сумраке на склонившегося деда.

— Ну, проснулся, внучек? Вот и хорошо. Давай быстренько оболокайся, я вон тебе одежку припас. И мы с тобой двинем на охоту. Ты ведь хотел сходить?..

Повторять дважды не требовалось. Буквально через пару минут мы с дедом спустились по скрипучей лестнице с сеновала и зашагали к околице.

На востоке расширялась светлая полоска горизонта, но было еще довольно темно, и деревня сладко спала. В курятниках то там, то здесь начала перекличку между собой петушиная братия. Нас с дедом провожали до околицы редкие и ленивые взбрехи собак во дворах. За поскотиной встретил зыбкий туман, стелющийся над самой землей. Клубясь, он медленно поднимался вверх и вскоре поглотил окружающие кусты и низкорослый осинник, в который мы с дедом вступили и двинулись по тропке к ближайшему озеру. Туманная сырость и утренняя прохлада легким ознобом пробежали по телу. К ознобу прибавились крупные капли росы, падающие за воротник при каждом прикосновении к свисающим над тропкой ветвям.

Пробуждались пернатые обитатели окружающего леса. Вначале робко и как бы спросонья где-то рядом с тропинкой несколько раз пискнула желтогрудая овсяночка, ей ответила своим треньканьем черноголовочка, им в поддержку защелкала, залилась соловьем иволга. А вдалеке истерично, будто испугавшись чего-то, закричала сойка, и тут же почти над головой, напугав меня до смерти, застрекотала сорока-белобока, застрекотала противно, оповещая всю округу о нашем вторжении в их владения. Перелетая с дерева на дерево и стрекоча, она провожала нас почти до самого озера.

Лес кончился. Тропка вывела на опушку, в редколесье, переходящее в кустарниковые заросли, густо поросшие по кочкарнику и постепенно спускающиеся в болотистую низину. Дед все чаще оборачивался ко мне, подбадривающе подмигивал, улыбался и тихо спрашивал:

— Ну как, внучек, не устал еще? Потерпи, скоро будем на месте.

А я до того был возбужден предстоящей охотой и захвачен просыпающейся окружающей природой, что усталости совершенно не чувствовал, хотя мы и прошагали не меньше пяти километров.

Утки прилетели!

Наконец начинается камыш, сквозь который поблескивает гладь озера. Мы углубляемся по шаткому настилу на несколько метров вглубь камыша и заползаем в шалаш, сооруженный дедом задолго до нынешней охоты. Дед кивает мне на охапку сухого сена опускается рядом и, скинув рюкзачок, аккуратно опускает ружье на колени. Он заранее сделал над водой настил, на котором и сплел из камыша этот нехитрый скрадок. Перед скрадком открывалась широкая водная прогалина, по кромке которой вдоль камыша росли кувшинки и рогоз. Обзор из скрадка через его узкое окошечко отменный.

Туман рассеивается, но над гладью воды все еще стелется легкий парок. Совсем рассвело, однако солнце из-за горизонта еще не показалось, но его лучи уже окрасили позолотой плывущие над горизонтом перистые облачка и вот-вот брызнут на окружающую природу. Тихо, ни одного порыва ветерка, недвижны метелки камыша. В разноголосие птичьего хора время от времени вплетается кряканье уток в камышах. При их кряканье я вздрагиваю и с замирающим сердцем начинаю вертеть головой в надежде увидеть нарушительниц моего сердцебиения. Нетерпеливо поглядываю на деда, но он невозмутим, сидит, полуприкрыв глаза, будто дремлет. Меня так и подмывает толкнуть его в бок, разбудить и возмущенно зашептал на ухо:

— Ты чего, дед, оглох что ли? Не слышишь, как крякают утки?

Но дед не дремлет, он косится на меня, подмигивает. Это меня успокаивает, и я продолжаю вертеть головой по сторонам.

Дохнул слабый ветерок, сморщил зеркальную гладь, зашуршал, зашептался между собой камыш. И тут над головой что-то с присвистом зашумело, и я увидел, как низко над камышом, описав широкий полукруг, пронеслись и плюхнулись на воду прямо перед скрадком три крупные утки. Я непроизвольно пригнул голову и зажмурился, мелькнула мысль, что утки могут увидеть меня и улетят. Спохватившись, приоткрываю глаза и замечаю, как дед поднимает ружье. Грохот больно бьет по ушам, и я вновь на мгновение зажмуриваюсь. Когда открываю глаза, успеваю заметить, как одна из уток, вспенивая воду, забилась на месте, а ее подруги взмывают вверх. Грохочет второй выстрел, но на этот раз он меня не пугает, и еще одна утка, перекувыркнувшись в воздухе, падает на воду.

Звенит в ушах, однако моему восторгу нет предела, и я кидаюсь деду на шею.

— Дедуля, какой ты молодец!

— Ну-ну! — успокаивает он меня. — Давай посидим еще немножко. Может, подлетят еще… А потом перекусим.

Но больше к нашему скрадку утки не подлетают.

Мы и не заметили с дедом, как взошло солнце и как заискрились в его лучах росинки на листьях камыша. Заиграли блики на воде, и дыхание ветерка усилилось. На камышинку рядом села мухоловочка, закачалась вместе с ней, как на качелях. Наклонив голову, пичужка с любопытством уставилась на нас своими бусинками глаз и, видимо, разобравшись, что к чему, упорхнула.

Дед развязал рюкзачок, достал и расстелил на сене тряпицу, разложил на ней хлеб, свежие огурцы, зеленый лук и кусок сала, нарезал его ломтиками. И я такой еды ни до, ни после того утра, запомнившегося мне на всю жизнь, никогда не ел — было божественно вкусно.

Мы не спеша возвращаемся через лесок в деревню. За спиной у меня, как у заправского охотника, висит на ремешке кряковый селезень — так называет его дед.

— Пусть посмотрят твои друзья, какого красавца мы с тобой добыли, — заговорщицки подмигивает он, приторачивая трофей за моей спиной.

Показались дома деревни и ворота поскотины. И мы с дедулей ускоряем шаг.

Владимир Неунывахин

Оцените автора
www.oir.su
Добавить комментарий