Ночью, вернее перед рассветом, выпал снег. Мы с другом Гошей Мальцевым, давно ждавшие этого счастливого момента, уже в шесть часов утра были на ногах, а в семь, выбравшись в тайгу, которая подступала к нашей деревне вплотную, скользили на лыжах вглубь. Здесь преобладали лиственные деревья, они были не так густы, как в пихтаче, начинающемся через 200-300 метров от околицы.
Синий рассветный полусумрак, едва мы очутились под сенью леса, загустел, будто утро отступило и время приостановилось. Однако белизна пороши брала свое, она как бы осветлила окружающую природу: словно свежей ватой покрыла старый замусоренный и истоптанный снег, ветки деревьев и кустов, лапник пихт и сосен. А вот и первые следы местных обитателей. От дерева к дереву четко пролегала свежая строчка «росписи» небольшого зверька. Я склоняюсь над ней. Рядом останавливается Гоша и спрашивает:
— Ты чего?
— Белка. Обычно в рассветный час они еще спят, а эта, видимо, сильно проголодалась и пошла искать свои запасы. Где-то на этом дереве у нее или кладовка с запасом орешков, или засушенный гриб-боровичок на острой ветке наколот. У белки память хорошая, все свои «припрятки» помнит.
Я выпрямляюсь, расчехляю висящий на груди бинокль, начинаю обшаривать при помощи «семикратника» разлапистую сосну снизу доверху, но рассветный полусумрак не дает возможности разглядеть среди густой хвои зверька в серой зимней шубке. Махнув рукой и решив заглянуть сюда на обратной дороге, продолжаем путь.
Все чаще попадаются заячьи следы, причем еще «горяченькие», только что оставленные «косыми». Но мы пока не спешим распутывать их петли и «сметки» — пусть разоспятся. Они только что залегли и при скрадывании близко не подпустят, сорвутся с лежек заблаговременно, можешь и не увидеть их улепетывания.
Выходим на старую просеку. Здесь значительно светлее и свежего снега больше. Любая пороша бывает не глубже 5 сантиметров, она, согласно этимологии, означает «чуть прикрыть поверхность». Если сугробы получаются больше, то это считается уже снегопадом.
На просеке решаем передохнуть. Стоим, я оглядываю свежую «простыню» вблизи нашей лыжни и отмечаю множество цепочек мышиных следов. «Ишь ты, — отмечаю про себя, — как обрадовались новому снежку, выбрались наверх пробежаться по пуховику». И вдруг вижу, что одна из цепочек обрывается — с той и другой ее сторон снег взбит, будто кто-то пятерней, с пальцами врастопырку, ухватил рыхлый снежок и отдернул ладони, обжегшись холодом покрова.
«Все ясно, — осеняет меня, — это бегущую мышку подхватила и унесла сова себе на завтрак. Вот так. Не зевай!».
За крупным зверем
На востоке заалел небосклон — предвестник восхода солнца. С каждой минутой становится светлее и светлее, темнота уползает в глубь таежной чащобы. Скользим на лыжах, не спеша, по кромке просеки, ждем первых лучей солнца. Изучаем следы в надежде увидеть не только заячьи, но и какой-нибудь зверюги покрупнее и ценнее. Через сотню метров натыкаемся на новые отпечатки.
— По-моему, волки след в след прошли, — начинает гадать Гоша.
— Сейчас разберемся, — наклоняюсь я над «оттисками лап» и восклицаю удивленно: — Это не серые здесь протоптали дорожку, а большущая кошка продефилировала! И совсем недавно. Каких-то пять минут назад…
— Что за кошечка? — забеспокоился Гоша. — Ты можешь по-человечески сказать?
— Объясняю для недотеп. Кошечка — это рысь. Давай-ка быстренько перезаряжай ружье, и двинулись вдоль следа, зорче поглядывая по сторонам…
— Подожди, Максимыч. А зачем нам сдалась эта рысь? — вдруг заартачился Гоша. — Давай лучше зайчишек потропим.
— Это мы еще успеем. Пусть поспят, а вот доха для жены из рысьей шкурки может классная получиться…
— Не говори «гоп», не перепрыгнув речку. Можешь и скальпом поплатиться, если сильно рассердишь таежную, как ты выразился, «кошечку».
— Не дрейфь, парень! Она где-то совсем недалеко. Видишь, как вразвалочку идет. Сделает несколько шажков — приостановится, поозирается и дальше топает…
— Все-то ты знаешь, будто по ладони читаешь…
— Ну хорошо, если боишься сзади идти, давай перешагивай след и иди по другой стороне, то есть плечом к плечу. Ну и оглядываться не забывай — тыл всегда должен быть защищен.
Перестраиваемся и двигаемся дальше. След хитрой рыси наискосок пересекает просеку и углубляется в чащу, то и дело перескакивает через упавшие деревья, подныривает под низко висящие ветки, заглядывает в буреломы. Нам же все эти препятствия приходится огибать с той или другой стороны, так что теряем много времени.
Рассвело окончательно. След отчетливо виден уже на расстоянии, не нужно приглядываться.
— Смотри: ускорила шаг, пошла прыжками, — предупреждаю я Гошу. — Значит, учуяла наше преследование, старается оторваться. Будь начеку. Не затаилась бы где…
Продираясь через буреломы и чащобу, начинаем потеть и задыхаться от перенапряга. Через полчаса вдруг выбираемся на ту же просеку и пересекаем свой же след.
— Все ясно, — приостанавливаюсь я, — она пошла восьмеркой. Вот тут надо быть особо начеку, как бы где не затаилась на дереве или в завале сухостоя.
— Если засекла нас, близко не подпустит, — хрипит запыхавшийся Гоша. — Давай переключимся на рябушек и зайчишек.
— Да, по-видимому, ты прав. Но, может, рискнем? Сделаем еще круг, опишем восьмерку. Вдруг повезет?
— Ну и настырный же ты.
Через час, взмыленные и выбившиеся из сил, вновь выбираемся на просеку невдалеке от своего следа — входа в лесную чащу. Восьмерка замкнулась.
— Все! Ты как хочешь, а я за ней гоняться отказываюсь. Она же издевается над нами! — сипит Гошка и валится в пушистую и искрящуюся на утреннем солнце перину.
— Ты прав, — падаю я рядом, — но все равно достану эту хитрую рысь. Не завтра, так послезавтра. Измором возьму…
— Ага, так она тебе и далась. А разозлишь, наоборот, на тебя засаду устроит… И будет тогда и дамская доха, и шапка… с кисточками.
— Посмотрим.
К вечеру возвращались домой только с парой рябчиков в рюкзаках.
Владимир Неунывахин, Кемеровская область
