В эти ранние утренние часы слабо курится Обь. Жиденький полупрозрачный туманчик низко повис над широкой речной поверхностью. Солнце еще не взошло. Серенькая предрассветная муть вытравила в природе яркие краски. Все кажется серым, промозглым и неприглядным.
Разогретое со сна тело бьет мелкий противный озноб. Невольно съеживаюсь, прячу глубоко вовнутрь остатки избяного тепла. Хочется замереть и не двигаться, так и стоять, ожидая восхода солнца и прихода вместе с ним тепла. Лениво и сонно нежится на прибрежном голубоватом илу речная волна. Равномерно и методично она закрывает илистую топь и, отступая, оголяет берег, по которому торопливо бегут иссякающие тонкие ручейки, не успев сбежать, они снова исчезают под накатившей очередной волной.
Дело покажет!
Все звуки мягкие, приглушенные. Слышно, как далеко за поворотом старательно сопит буксир-толкач. Где-то за тонкой завесой тумана-испарины неожиданно звонко заработал невидимый лодочный мотор. Его резкий звук, точно острая шпага, проткнул вязкую рыхлость раннего утра, и покатился по реке, быстро удаляясь вниз по течению.
Я повернулся к своему спутнику, низкорослому остяку, местному жителю.
— Слышь, Василий, браконьеры, однако, не спят! — и махнул рукой в сторону затихающего вдалеке «Вихря».
— Кто рано встает — тому Бог дает! — деловито ответил мне напарник.
Я улыбнулся:
— Значит, и нас с тобой не забудет?
— Не забудет! — уверенно бурчит в ответ Василий.
Рядом с нами на берегу лежит перевернутый вверх дном обласок с темно-серыми повлажневшими за ночь бортами. Положив на песок принесенные с собой немудреные рыбацкие вещи, я подхожу к обласку, переворачиваю и сталкиваю на воду.
Василий старательно укладывает в нос посудины рыболовные снасти — две удочки, банку с червями и небольшую корзинку, в которой лежал узелок с хлебом и свежими огурцами — наш завтрак и обед. Я поглядываю на напарника, мне вдруг стало весело:
— Первый раз вижу остяка с удочками, а, Васька?
Василий добродушно огрызается:
— Погоди, паря, смеяться. Дело покажет! — взяв кормовое весло, он полез в обласок. Я обеими руками придерживаю раскачивающуюся посудину. Наконец, Василий угнездился на сиденье и, воткнув весло в речное дно, приказывает мне:
— Садись, я придержу!
На переднее сиденье обласка уселся и я. Дружно отталкиваем от берега нашу «бригантину», и Василий двумя-тремя гребками своего весла разворачивает ее носом в реку. Старательно гребем с напарником, чтобы разогреться и прогнать остатки сна и внутреннего озноба. При слаженном движении весел обласок ритмично приседает на корму, устремляясь на речную стреж.
Наш путь лежит к озеру Монатка. Для этого нам нужно перевалить широкую Обь, добраться до устья протоки Старая Обь и подняться по ней вверх по течению.
Чем дальше обласок уходил от берега, тем глуше и глуше доносились посторонние звуки. Реденький туманчик, лениво стелющийся над водой, уплотняясь в отдалении, укрывал, смазывал очертания берегов, и где-то на середине реки остались только мы с Василием на утлой лодчонке.
Не видать ни берегов, ни неба, только зыбкое марево призрачного тумана, да неспокойная стреж могучей сибирской реки. Нашу скорлупку несет мощное течение. Мы усердно налегаем на весла, стараясь смирить обласок. Разогрелись…
Минут через тридцать-сорок неожиданно показалась противоположная сторона реки с илистой береговой чертой, за которой тусклым серебром серел плотно сбитый песок, упирающийся в густые заросли тальника вперемежку с черемушником. Около воды по топким закоскам деловито шныряли на тонких ножках-ходулях десятка два куличков. Не обращая на нас никакого внимания, они молча и деловито суетились, то и дело втыкая тонкое шильце клюва в сизо-голубоватую кормушку.
Василий развернул обласок, и мы неторопливо поплыли вдоль берега. Скоро на песке показалась хорошо набитая колесная дорога, которая начиналась прямо от воды и исчезала в просвете между ободранными ветками тальника.
Напарник мотнул головой в сторону дороги и коротко заметил:
— Две воды.
— Какие две воды?
— Устье протоки, — пояснил рыбак и добавил: — Скоро и таска на озеро.
После слияния протоки и Оби картина изменилась. Низменный берег Оби уступил место глинистому крутояру протоки Старая Обь. Причудливые корни тонкими нитями сползали по отпотевшей за ночь красноватой глине к самой воде. Заросли черемушника, сплошь перевитые густым смородяжником, упирались в край обрыва, тяжело свисая с него, точно кустистые брови мудрого старика. Тонкие ветки кустарника, отягощенные перезревшей ягодой, клонились к земле.
— Сколько ягоды зря пропадает! — не утерпел я от замечания, задрав голову кверху. — Что не берете?
— Трудно брать. Рям — не пролезешь! — равнодушно заметил Василий.
На противоположной стороне протоки виднелись высокие горы крутого песка, а против них под яром едва заметная тропка, набитая обласками. Она карабкалась вверх почти по отвесной стене глинистого крутояра.
— Приехали, — Василий стал подруливать к берегу.
— Это туда? — я снова задрал голову.
— Туда, – подтвердил напарник.
На озере
Слегка разогнав обласок, мы ткнулись носом в берег. Опершись о борта, я вылез на берег, с наслаждением разминая затекшие ноги. Следом за мной вылез и Василий.
Обласок мы выдернули на крутояр гораздо легче, чем я предполагал. Он юркой змейкой скользнул вверх по влажной глине. Теперь можно и немного передохнуть.
Перед нами лежала узкая вытянутая поляна, покрытая высокой травой. Огрубевшие, перестойные стебли, покрытые обильной росой, гнутся к земле. Тишина и покой окружают нас. Дремлет черемушник, окружив поляну со всех сторон. Дремлют и вороны, рассевшись на верхушках осин, растущих грядкой в конце вытянутой поляны. Они кажутся черными каплями на золотистом фоне разгорающейся зари. От самого обрыва через поляну проложена узкоколейка. Я с удивлением заметил:
— А эта «цивилизация» откуда здесь взялась?
— На берегу озера засольный пункт. На узкоколейке рыбу на паузок вывозят, — объяснил Василий.
Здесь же находилась небольшая платформа. Василий скупо улыбнулся и довольным голосом проговорил:
— Однако на озере никого нет. Мы одни! — и уже нетерпеливо, подхлестываемый рыбацким азартом, заторопил: — Давай, Валька, обласок грузить на тележку скорее. Солнце вот-вот взойдет!
Мы быстро втащили обласок на тележку, чуть подтолкнули, и она легко покатилась по ржавым рельсам, погромыхивая разболтанными колесами. Колея, уложенная на вросших в землю, полусгнивших шпалах, упиралась в высокий осинник, под сенью которого спряталась рубленая из бруса изба, крытая потемневшим тесом. Сразу за избой берег полого спускался к озеру. Около засольного пункта колея закончилась. В нос шибануло густым, застарелым запахом солонины, к которому явственно примешивался тлетворный, сладковатый душок проквашенной рыбы.
— Ну и букетик! — не удержался я.
— Ниче, — проговорил невозмутимый остяк. — Когда привыкнешь — не замечаешь!
Не сговариваясь, сняли обласок с тележки и потащили его на озеро.
Перед нами привольно раскинулось озеро, точнее старица. Клубится над водной поверхностью легкий туман, словно вьется парок над остывающей кастрюлей. По всему озеру редко разбросаны заломы из затопленного тальника. Точно ондатровые хатки, они невысоко возвышаются над водой. Сбегает по топкому берегу, сплошь сочащемуся рыжей накипью ключей, низкорослая осока. Упершись в воду, она уступает место царству кувшинок. Их восковые темно-зеленые листья, свободно плавающие на темной воде, кажутся еще более сочными и яркими. Глядишь в такой озерный омут с агатово-черной загадочной водой и невольно берет оторопь. Так и кажется: раздвинутся сейчас кувшинки-лодочки, вынырнет из темных глубин какая-нибудь кикимора озерная и загогочет, расшиперится навстречу непрошенному гостю…
Над лесом медленно выплывает солнце. И заиграли розовые блики на воде…
Я стою и не могу оторвать глаз от такой привычной и такой неповторимой картины.
— Эй, Валька, ты уснул, че ли?! — привел меня в чувство голос напарника.
Василий сидел уже в обласке. Я виновато улыбаюсь и тороплюсь занять место рядом с напарником.
Василий неторопливо гребет, направляясь к одному из заломов. Бесшумно подплываем к торчащим из воды ободранным веткам. Хватаюсь рукой за жесткий прут, торможу слабый бег обласка. Василий берет удилище и рядом с обласком меряет глубину озера. Он что-то бормочет про себя, на лице недовольная гримаса. Подняв голову, он коротко буркнул:
— Отпускайся — мелко!
Я выпустил из рук прут, и мы поплыли к следующему залому. Здесь гораздо глубже — удилище полностью скрылось под водой.
— Тут лучше, — проговорил напарник и размотал леску.
Насадив жирного червя, он рядом с обласком опустил наживку в воду. Я внимательно слежу за рыбаком…
— Василий, почему нет поплавка?
— Зачем? — в свою очередь спросил он.
Я неопределенно пожал плечами. Тут сразу же появился ответ; мелко задрожал конец удилища, от лески побежали едва заметные волны. Напарник сделал подсечку и выдернул из глубины средних размеров окуня.
«Плохая рыбалка!»
Торопливо разматываю удочку, суетливо насаживаю на крючок червя… Василий тем временем уже выдернул второго окуня. Наконец, моя снасть готова. Тихо чмокнув о воду, наживка устремилась на дно. Я сразу же рукой почувствовал поклевку… Подсек — и мой окунь забился на дне обласка.
Василий же, неторопливо сняв с крючка очередную рыбу, стал сматывать удочку. Я с удивлением посмотрел на него.
— Плохая рыбалка. Шибко мелкий!
— Ну ты даешь, Васька! Окунь нормальный и клев хороший!
— Плохая рыбалка! — сказал снова остяк, и мы поплыли к следующему залому.
Неторопливый в движениях, Василий и тут оказался быстрее меня. Характер поклевки изменился; конец удилища уже не дрожал мелкой дрожью, а медленно неотвратимо гнулся к воде. Леска со звоном натянулась… После упорной и короткой борьбы крупный окунь вылетел из воды. Остяк невозмутимо снял с крючка рыбину и равнодушно бросил на дно обласка. Поправил червя, забросил наживку в воду и коротко заметил:
— Однако, ниче — хороший окунь!
Я, как завороженный, смотрю на рыбу, прикидывая на глаз ее размеры, и думаю про себя:
«Вот так хороший, креста на тебе нет! Не хороший, а великолепный — грамм семьсот-восемьсот, пожалуй, потянет!»
Подгоняемый азартом, тороплюсь. Червь крутится в пальцах, никак не хочет насаживаться на крючок и вдобавок запутал леску. Васька хитровато поглядывает на меня, снимая второго окуня. Наконец, я справился с нехитрой снастью. Еще не успев утонуть, леска безвольно повисла. Через мгновение я понял: на крючке сидит рыба. Судорожно подсекаю — в обласок залетает мелкий окушок. Я брезгливо снимаю его с крючка, искоса поглядывая на напарника. Васька молчит, снимая с крючка крупного окуня, на лице у него неприкрытая снисходительная улыбка.
Снова поклевка — и снова мелюзга. Не скрывая раздражения, я, размахнувшись, закидываю его далеко в воду.
Васька откровенно хохочет, снимая очередную крупную рыбину.
— Дай посмотрю! — и тянусь всем телом к напарнику.
— Посмотри! — добродушно соглашается остяк.
Я взял его удочку: крючок как крючок, такой же, как у меня, — десятый номер, грузило свинцовое…
— Посмотрел?
— Посмотрел.
— Ну и че?
— Да все как у меня! — раздраженно ответил я.
— Э-э, паря, то — да не то маленько! — улыбнулся Василий и, наконец, сжалившись надо мной, достал из кармана куртки плоскую лепешку свинца. — Добавь грузило! — и уже серьезно объяснил мне: — Снасть легкая… Мелочь успевает перехватить наживку! — мой учитель снова замолчал.
Берет досада на свою оплошность. Вот простофиля, ругаю себя, все так просто! Быстро добавляю грузило на свою леску, и началась рыбалка…
Пора домой
Солнце все выше. Разгорается жаркий августовский день. В знойном мареве колышутся береговые заросли. Уже давно наступил полдень, а окуни, как обезумели, все клюют и клюют. Разморенный полуденным жаром, я смотал удочку и откинулся в нос обласка. Блестит на солнце матовая поверхность озера. В спокойных водах прибрежных заливчиков, под покровом нависшей осоки, неподвижно застыли на воде многочисленные утиные выводки… Под тяжестью пойманной рыбы обласок глубоко осел в воду, а мой напарник все еще продолжает ловить. Наконец, я не вытерпел:
— Слышь, Васька, еще пара окуней, и мы пойдем ко дну.
Остяк поднял голову, оглядел громоздившуюся на дне обласка кучу рыбы, довольно улыбнулся:
— И правда, паря, хватит! — Василий помолчал немного и спросил: — Как ты думаешь — с центнер будет или нет?
— Будет, будет, — соглашаюсь я.
Мое внимание привлек монотонный шум в зарослях по берегам озера. Раньше мы с Василием не обращали внимания на него, захваченные рыбацким азартом. Теперь же, присмотревшись внимательнее, я вдруг обнаружил тысячи и тысячи береговых ласточек, которые зовутся у нас в Сибири стрижами. Прибрежный тальник буквально кипел. Таловые ветки гнулись от множества птиц, усевшихся на них. Воздух был заполнен гомоном птичьих голосов, которые сливались в сплошной рокочущий фон.
— Васька, глянь — сколько стрижей в кустах.
Напарник повернул голову, посмотрел на берег, в глазах его блеснул неподдельный интерес:
— Однако к отлету готовятся! — уверенно заметил остяк.
Словно услышав команду, птичья тьма вдруг сорвалась с места и разом поднялась в воздух. Точно смерч прошелся по кустам. Закрученная спиралью живая черная лента, медленно раскручиваясь, вонзилась в голубое небо. Шум удалявшейся стаи доносится все тише и тише, пока совсем не растворяется в волнах полуденного марева, повисшего над таежным озером.
Я молча, с легкой грустью смотрю вслед улетающим птицам, понимая, что расстаемся мы до следующей весны. Василий тоже молча провожает взглядом быстрокрылых стрижей. И вот уже на горизонте только слабое призрачное мерцание, в котором трудно было уже угадать наших беспокойных соседей.
Наконец, оторвавшись от наблюдения, я неожиданно для себя спросил у напарника:
— Васька, а какое сегодня число?
Остяк посмотрел на меня отсутствующим взглядом, потом, словно очнувшись, неуверенно проговорил:
— Однако, восемнадцатое седни, — и потом уже увереннее закончил: — Точно, восемнадцатое! А че?
Я неопределенно пожимаю плечами:
— Да так… На всякий случай запомнить надо!
— Зачем?
— А-а, не знаю… Может, пригодится! — махнул я головой, взял в руки весло и предложил напарнику: — Правь к берегу, пора домой.
…Наш обласок медленно заскользил к засольному пункту…
Валентин Решетько, г. Томск
