Занималась заря. Хотя в фанзе было еще темно, но Апокенидзе, привыкший встречать восходящее солнце, уже проснулся и принялся будить своего товарища, что было задачей далеко не легкой. Курганов, спавший всегда очень крепко, и теперь не отступил от этой похвальной привычки, почему, не обращая внимания на толчки князя, повернулся на другой бок, пробормотал что-то и снова заснул.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — В № 12 (139).
Спали еще и остальные обитатели фанзы. Через бумажные окна постепенно прокрадывался чуть заметный свет, обрисовывая предметы неясными очертаниями. Вот в одном углу на нарах что-то зашевелилось; проснулся мандза, протер ладонью глаза и, натянув на ноги унты (китайская обувь, похожая на опорки из кожи. — Прим. автора), вышел из фанзы. Курганов все еще спал, пока не получил преизрядного толчка от своего начинавшего уже терять терпение товарища.
— А? Что?!!. — бормотал молодой человек, с трудом раскрывая глаза.
— Да ну же, Курганов, вставайте, пора!.. Ну, посмотрите же, совсем светло… — и Апокенидзе опять начал тормошить сонного товарища.
А свет все сильнее и сильнее забирался в фанзу. Уже можно было различить висевшие под крышей шкуры коз, оленей и резанное длинными, узкими ломтями вяленое мясо. Мандзы один за другим поднимались и выходили на двор. Уже в соседней комнате затрещал огонь, очевидно, разведенный в печке для варки завтрака. Наконец, Апокенидзе удалось растормошить Курганова.
— Брр… Как холодно, — проговорил Курганов и быстро сполз с нар. Мухтарка, подбежав к своему господину, визжал и лизал ему руки.
— Пошел, пошел, Мухтарка! Дай мне очухаться… видишь, я еще и глаз не могу протереть, — ласково отстранял собаку Курганов.
— Крепко спите, товарищ! Вот что значит молодость… А я сегодняшнюю ночь провел прескверно: эти проклятые нары с вечера до того были горячи, что я теперь удивляюсь, как мы не изжарились?! Этакое безобразие: снизу жарко, а сверху холодно! Пойдемте, однако, на улицу, поищем воды и промоем глаза.
С этими словами Апокенидзе надел фуражку и направился к выходу; Курганов последовал его примеру. Шагах в пятнадцати от фанзы пробегал ручей с водой, прозрачной, как воздух. В это время утренники были уже порядочные, и у берегов ручеек покрылся тонким льдом. Наши охотники с наслаждением освежили свои головы холодной водой и за неимением полотенец вытерлись носовыми платками.
— Ну-с, а теперь пойдемте в фанзу и закусим на дорожку, — промолвил Апокенидзе.
Между тем в чашах мандзовской кухни уже бурлила и клокотала вода, и мандза-повар старательно промывал буду. Жаровня тоже уже была наполнена горячими углами, над которыми висел большой медный чайник.
— Чин Лю, чаи кушая, ю (китайское слово «ю» означает «есть». — Прим. автора)? — спросил мандзу Апокенидзе.
— Ю, ю, капитана, кушая, — ответил Чин Лю и, открыв крышку чайника, посмотрел на кипевшую жидкость.
Убедившись, что чай был готов, мандза снял с огня чайник и поставил его на нарах перед охотниками; потом принес небольшие чашки из простой белой глины с рисунками в китайском вкусе и немного дикого меду. Сахар считается роскошью для жителей лесов; мед же можно найти в любой фанзе. Южно-уссурийские леса изобилуют дикими пчелами, устраивающими свои улья в дуплах деревьев.
— Меда. капитана, шангао (слово китайское «шангао» означает «хорошо», «шапшангао» —«очень хорошо». — Прим. автора)! — прихваливал мандза свое угощение.
Охотники не церемонились и с чисто волчьим аппетитом принялись завтракать.
— Ну, я сыт, — проговорил Апокенидзе, вставая с места, — теперь поторопимся, товарищ! Чтобы дойти до места, нам нужно пройти еще верст десять.
Потом вынув из кошелька немного мелкого серебра, он подал его Чин Лю.
— Пасибо, капитана, — говорил, низко кланяясь, мандза. — О, капитана, шапшангао!..
Но Апокенидзе не слушал его любезностей, а занялся осмотром своего ружья. Окончил пить чай и Курганов и молча всунул в руку мандзы какую-то монету. Остатками завтрака полакомился Мухтарка.
Спустя четверть часа наши охотники бодро вышли из фанзы. Мухтарка, подняв хвост трубой, как бомба, понесся вперед, и лощина огласилась его веселым, задорным лаем. Солнце плавно подымалось из-за гор и золотило верхушки холмов и дремучего леса. Свежий ветерок пахнул в лица охотников, заглянул в им за воротники и мурашками побежал по телу, заставляя быстрее шагать, чтобы согреть продрогшие члены.
Полуживая природа очнулась от дремоты и заговорила на различные голоса: то слышался шелест травы, побелевшей от инея, то шуршали уцелевшие еще на деревьях листья, то ручеек, скованный у берегов тонким прозрачным льдом, как-то несмело, не по-весеннему, журчал, быстро пробегая по камешкам. В воздухе опять, как и вчера вечером, слышалось пронзительное карканье воронья, покинувшего ночлег.
Вот солнце выкатилось из-за гор и мгновенно осветило всю природу, не жалея своих чудных красок; иней исчез, и только капельки росы, блестя всеми цветами радуги, точно бриллиантами, унизали все окружающее предметы.
Продвигаясь по узкой тропинке, змейкой вившейся по лощине, наши охотники подошли к горной речке Чу-Фан-Хе. Речка в осеннюю пору бывает неглубока, так что по камням, торчащим из-под воды, можно перейти ее, даже не замочив ног; зато весной, во время весенних разливов или летних дождей, она превращается в могучий поток, который со страшным ревом катит свои мутные воды, увлекая за собою и камни, и столетние деревья. В такую пору лишь крайняя нужда заставляет людей и животных, рискуя жизнью, перебираться на другой берег речки.
По другую сторону реки, куда перешли наши охотники, тропинка была еще уже и в иных местах — в густом поблекшем папоротнике и прочих лесных травах совершенно терялась. Лес с каждым шагом становился все гуще и гуще; кроме голубого неба да тысячи серых стволов, охотники не видали ничего. Над верхушками деревьев изредка пробегал шаловливый ветерок, и покачнувшиеся великаны обдавали путников обильной росой.
Глубокая лощина, по которой шли наши охотники, постепенно суживалась; почти отвесные края ее подымались на несколько десятков саженей. Апокенидзе в этих местах был уже несколько раз; он поминутно всматривался то в ту, то в другую сторону и, наконец, остановился.
Выбор пути
— Скоро эта дорожка разобьется на две, — проговорил он, обращаясь к своему товарищу, — одна пойдет налево, другая — направо. Левая-то дорожка мне хорошо знакома: она ведет к дальним фанзам; по правой же я ни разу не ходил, но слыхал от охотников и мандз, что она идет к звериным ямам и что по ней же можно попасть и в фанзы, но только немного подлиннее будет путь. Знаете, я ни разу не видел ям, а хотелось бы посмотреть; не пойти ли нам по правой тропинке, как вы думаете?
— Мне все равно, — ответил Курганов, — лишь бы не заблудиться и не проплутать до вечера; у нас провизии ничего не осталось, а в лесу-то нечего взять.
— Э, друг, идем на охоту и говорим о том, что будем есть!.. Может быть, убьем козулю или кабана, да и, наконец, зачем это нам нужно будет заблудиться? Вот пустяки!.. Ну так как же вы?
— Пойдемте по правой, — решил Курганов.
Охотники молча снова зашагали. В воздухе немного потемнело: осеннее солнце, хотя и скупо, но все-таки пригревало землю. Щеки лощины подошли друг к другу еще ближе. Впереди прямо перед охотниками виднелась скала, а за нею — облитые лучами солнца потянулись крутые и довольно высокие горы.
Лощина снова расширилась и, как бы испугавшись этих громад, разбежалась в различные стороны. Действительно, как говорил Апокенидзе, в одном месте тропинка разделилась на две, и та, которая побежала вправо, была еще глуше; но охотники смело пошли по ней. Вдруг при одном повороте тропинки они наткнулись на плетень.
— Ямы, — радостно вскричал князь и, остановившись, начал осматривать плетень, отыскивая глазами яму, но ее в этом месте не было. — Пойдемте дальше; там мы яму найдем непременно, — говорил Апокенидзе. Только идите осторожнее, а то, пожалуй, вместо козули да сами попадетесь в западню.
Пошли. Но вот в плетне мелькнуло небольшое отверстие; приблизившись, Апокенидзе заметил яму и наклонился, чтобы посмотреть туда. Каково же было его удивление, когда он заметил на дне что-то живое…
— Курганов, Курганов, скорее сюда! Здесь что-то шевелится… — закричал он, пристально глядя на дно ямы. — Да это, батюшка, коза! Ей-Богу, коза! Посмотрите вы, Курганов, у вас глаза моложе; в этой яме темно, как в могиле!
Курганов заглянул в яму; сунул туда нос и Мухтарка, понюхал и залаял. Апокенидзе не ошибся: в яме сидела дикая козуля — самец: на маленькой красивой головке животного виднелись небольшие прямые рога.
Гуран, так называют козулю-самца, по-видимому, уже давно сидел в яме: слыша голоса людей и лай собаки, он не заметался в испуге в яме, а только поднял голову, очевидно, обессиленный, и его черные, выразительные глаза как бы молили о спасении. Вся морда, грудь и передние ноги его были исцарапаны, должно быть, во время отчаянных, но бесполезных попыток вырваться из ужасной ловушки на волю.
— Знаете, князь, — говорил с несвойственною живостью Курганов, — убить животное в лесу, в степи — я убью, не сожалея о нем, но поймать такими образом и заставить его умереть с голоду в этой яме — это бесчеловечно!
— Вполне с вами согласен, товарищ, но что же делать?!
— Я уже и сам не знаю; мне жаль козулю, но вытащить ее из ямы будет крайне трудно и займет, быть может, напрасно много времени, оставить же так животное жаль.
Курганов задумался и через минуту вдруг приподнял ружье и прицелился в гурана.
— Что хотите вы делать? — живо спросил его князь.
— Просто хочу его пристрелить — все-же лучше, чем голодная смерть, — с этими словами Курганов спустил курок.
Грянул выстрел и тысячеголосым эхом разнесся по тайге. Пуля попала прямо в голову гурана, и жизнь прекратилась моментально.
— Зарядите теперь, Курганов, ружье и пойдемте скорее: пора уж обедать, и мне порядочно-таки хочется есть, а в дальней фанзе мы что-нибудь найдем съедобное.
Курганов зарядил ружье, и охотники снова пустились в путь вдоль плетня, зорко всматриваясь в чуть-чуть обозначавшуюся тропу. Прошли еще верст пять; плетень все еще тянулся; во многих местах его чернели отверстия, но ямы были прикрыты, следовательно, пусты.
Наконец, и плетень пропал из виду. Далее идти было несравненно хуже: кочки, полуобгорелые пни, громадные, сваленные на землю деревья, густой кустарник затрудняли движения охотников. В некоторых местах тропинка совершенно исчезала. Кругом глаз только и видел горы, утесы и бесконечный лес.
Сомнение начинало закрадываться в душу охотников, но роковое слово «заблудились» не срывалось с их уст, и они смело продолжали продвигаться вперед. А между тем местность, чем дальше, тем становилась глуше и пустыннее. Мертвая тишина царила кругом: ни движения, ни звука, точно заколдованное царство.
Заблудились!
Наконец, исчезли и последние следы тропинки, идут уже целиной, не зная, как и ориентироваться. Надежда, однако, все еще не покидает их: с минуты на минуту ждут они увидеть фанзу. Но вот уже более двух часов бродят они по тайге, а фанзы все нет, все не видно.
— Однако мы, кажется, заблудились? — решился, наконец, произнести Апокенидзе. — Нужно вернуться обратно, а то этой тайге нет ни конца, ни края.
— Не лучше ли будет отдохнуть, а потом и идти обратно? — проговорил Курганов.
— И то правда, я порядочно-таки устал, — и князь осмотрелся кругом.
Заметив невдалеке лежавшее дерево, он подошел к нему и тяжело опустился. Курганов поместился рядом. Мухтарка, ничего не подозревая, спокойно улегся у ног своего господина. Приятели сидели молча, каждый погруженный в свою думу. Да и было о чем задуматься! От бывалых охотников не раз слыхали, что значит заблудиться в тайге.
Молчали охотники, молчала и тайга: ни шороха, ни звука! Кто не видал сибирской тайги, тот не может себе и представить этой глуши — даже птицы не заглядывают туда; и человек, и зверь одинаково боятся этих серых утесов, этого мрачного леса. Даже солнечный луч и тот лишь чуть-чуть заглядывает в тайгу, скользя только по поверхности ее вершин.
Вдруг тайга как бы проснулась, заговорила, зашумела. Сильный порыв ветра промчался над вершинами леса. В вышине, как парус надувшись, быстро бежало облачко и на мгновение закрыло собою солнце. Тень легла на окружающее и придала картине еще более мрачный, неприветливый колорит.
Лес опять затих, и только вдали слышался неясный гул от затихшего здесь, но неудержимо мчавшегося вперед ветра. Вновь заблистало солнышко; вновь ярче заиграло оно в небесной лазури; бойко луч его прорвался сквозь чащу, облив мягким светом охотников, успокоил и оживил их.
— Не будет ли нам отдыхать-то? Пойдемте! — предложил князь.
— Да куда же мы пойдем? Нужно подумать и сообразить, в какую сторону идти, — заметил Курганов, встав и лениво потянувшись.
— Мы вот что сделаем, Курганов: поднимемся на тот вон утес, и вы, как помоложе и посильнее меня, вскарабкаетесь там на дерево и осмотрите окрестность. Может быть, увидите что-нибудь утешительное.
— Ладно, пойдемте, — проговорил Курганов.
И они направились к большому утесу, высоко поднимавшему над всем окружающим свою серую вершину. Тяжело дыша, цепляясь за ветви кустов и царапая руки, подымались охотники все выше и выше.
Курганов первый всполз на верхушку утеса; положив ружье на траву и немного передохнув, он полез на одиноко стоявшее здесь дерево. Апокенидзе с замиранием сердца следил за движениями товарища.
— Ну что? Смотрите хорошенько, видите ль что-нибудь, не видно ли где дыма?
Курганов и без этого наставления пристально вглядывался вдаль своими зоркими глазами, повертываясь во все стороны, но напрасно: нигде ни признака жилья… С одной стороны горизонта грузно надвигалась прямо на них тяжелая свинцовая туча; с другой приветливо улыбалось голубое небо и недвижно стояло целое море леса, безбрежное и безграничное. Но, как ни белило, как ни румянило солнышко осеннюю природу, эта отцветающая красавица все же глядела невесело и сумрачно… Без яркой зелени какая красота?!..
Апокенидзе изнывал от нетерпения. Наконец, Курганов спустился с дерева и в коротких словах сообщил свои наблюдения князю; тот только развел руками и безнадежно глядел по сторонам.
Едва успел Курганов сообщить товарищу печальные результаты своей экскурсии, как вдали послышался гул, с каждым мгновением увеличиваясь. Закачался лес; сильный ветер завыл, пробегая по верхушкам деревьев, спустился и вниз, схватил в свои объятия кучу желтых листьев, закружил, расшвырял их в разные стороны и с жалобным воплем помчался вперед.
— Никак начинается пурга?! — с ужасом вымолвил князь.
— Да, и, кажется, будет здоровая, — согласился его спутник, указывая по направлению виденных им облаков. Вся та сторона заволоклась тучами.
Глава четвертая
Они не ошиблись. Действительно начиналась сибирская пурга. Ветер все крепчал и крепчал. В лесу уже слышался грохот падающих деревьев. Тяжелые тучи все шире и шире охватывали горизонт, окутав в свои холодные саваны и бедное солнышко; половина неба теперь была в их власти, но они все двигались еще все вперед и все дальше.
Да, в такую погоду хорошо сидеть в теплой комнате и прислушиваться к плачу ветра, подсмеиваться над его бессилием: не сорвать ему прочной крыши, не прорваться в окна комнаты, где тепло и уютно… Но не дай Бог в такую погоду быть в положении наших охотников, голодных, плохо одетых, а главное — заблудившихся в непроходимых дебрях, где каждое падающее дерево грозит раздавить их и где голодная смерть не есть одна простая случайность!
— Господи! — упавшим голосом говорил Апокенидзе. — Пойдемте скорее, быть может, еще успеем засветло выйти из этой Богом проклятой трущобы!
— Засветло вряд ли мы доберемся до жилья; но попытка не пытка… Пойдемте…
И они зашагали целиком напрямик, как говорится, куда глаза глядят. Мухтарка, вероятно, чутьем угадывая печальное положение своих господ, понурясь поплелся сзади.
А буря становилась все страшней и грозней: то жалобно выла, точно голодный зверь, то, на минуту затихая, она с новой силой напирала на горы и лес. Недвижно стояли великаны-утесы, но глухо стонал, трещал и гнулся исполинский лес, почти до земли склоняя свои вершины. Закурились верхушки некоторых высоких гор, и снег, постепенно усиливаясь, посыпался на землю.
Мокрые хлопья, гонимые бурей, хлестали в лицо наших охотников, залепляли им глаза, но они, напрягая все силы, продолжали подвигаться вперед, то подымаясь, то спускаясь с круч, пуская в ход руки и ноги. Курганов пробовал несколько раз взлезать на деревья, но только напрасно утомлял себя; метель, бешено кружившая в воздухе, не позволяла рассмотреть предметы даже и в близком расстоянии.
Отчаяние придавало охотникам сверхъестественные силы: ни всюду разбросанные камни, ни целые кучи сваленных бурею древесных стволов — ничто не служило им препятствием, ничто не останавливало их. Не унимавшаяся пурга в некоторых местах навалила целые сугробы мокрого, рыхлого снега. Охотники вязли по колено в снегу, падали, спотыкаясь о камни, бревна и пни, подымались и падали вновь, но все шли и шли дальше…
Но вот и стемнело… Последний луч света унес с собою и последнюю надежду, а с нею ослабели и напряженные до нельзя силы несчастных.
— Ох! — прохрипел Апокенидзе и полумертвый повалился в сугроб снега. Курганов, не давая себе ясного отчета в своих действиях, тут же присел и забылся. Тяжелый кошмар начал давить его: он переставал сознавать, где он, что с ним… Не выдержали и молодые силы…
Мухтарка, облепленный снегом, с расцарапанными об острые сучья и камни ногами, понуро остановился около сугроба, полизал лицо и руки своего хозяина и, видя, что тот не замечает его собачьей ласки, жалобно завыл, и вой его слился и затерялся в вое бури, страшно грохотавшей и неудержимо мчавшейся от утеса к утесу, от дерева к дереву, ломая и уничтожая все, что мешало ее дикой пляске…
М. Малинко, 1882 г.
