Красноселка радовала нас своими дарами и запоминающимися рыбалками. Но иногда случались и неудачные выезды. Решительно не везло в рыбалке ни нам, ни другим рыбакам в пору июльской жары.
Вода в реке и в заливе темнела, затягивалась у берегов противной желтой пленкой, зацветала. Поплавки удочек часами неподвижно стояли в воде, и водоемы казались вымершими. Ничто не шелохнется в них, не плесканет.
У рыбы свой режим
— Сдохла вся рыба, что ли? — ворчал сердито Валентин.
В один из таких дней от нечего делать я побрела с пустым садком и удочкой с насиженного места в поисках другого, может быть, более удачного. Поднялась на высокий пригорок, глянула с него вниз, на воду, и остолбенела. В неподвижной, цвета чая, воде, насколько охватывал взгляд, стояли косяки сонных, должно быть, обалдевших от зноя рыб. Их спины казались полузатопленными черными щепками различных размеров, от десяти-пятнадцати до тридцати и более сантиметров длиной.
О том, что это были живые рыбы, а не щепки, свидетельствовало легкое, еле заметное с такого расстояния шевеление плавников. Но вот что-то вдруг вспугивало на момент, тревожило это сонное царство. Тогда небольшая часть рыб в одном каком-то месте, вильнув хвостами, ныряла в глубину. Мгновение спустя рыбы снова поднимались к поверхности воды и замирали в неподвижности.
Я как бы заключила в невидимую рамку небольшой участок водной поверхности — от затопленного пня до нависшей над водой ветки на берегу — и принялась считать рыбу в этом воображаемом квадрате. Раз, два, три… десять… двадцать… тридцать… И поразилась тому поистине несметному количеству рыб, которые стояли неподвижно у поверхности воды. А не клюют, паразиты, хоть ты плачь.
После этого мы, наученные горьким опытом, уже не выезжали из дома в такие жаркие дни. Чего ради зря жечь бензин и напрасно прожигать время.
А когда спадала жара, небо затягивали облака и изредка моросил дождь, мы, вдохновленные самыми радужными надеждами, вновь спешили в милую нашему сердцу Красноселку. Как правило, надежды наши оправдывались.
И на рыбалке бывают соседи
Наряду с заезжими как мы рыбаками — «гастролерами», здесь можно было всегда встретить с удочками в руках местных жителей. Особенно часто удили рыбу трое красносельцев. По крайней мере, мы заставали их на облюбованных ими местах в каждый свой приезд. Были это старик и старушка, как выяснилось — супружеская чета. Которой на двоих перевалило уже за полтора века. А еще пожилой мужичок лет примерно пятидесяти с приличным довеском.
Старушка обычно сидела на берегу, неподалеку от того места, где мы ставили свою машину. Ее супруг уплывал на деревянной лодчонке за поворот и удил рыбу на глубине. А мужичок, которому было, на мой взгляд, под шестьдесят, перебирался на противоположный берег на сомнительном плавучем средстве, сооруженном из накачанной автомобильной камеры, перетянутой в нескольких местах веревкой. Внутри камеры, видимо, было устроено какое-то днище, так как отважный «водоплаватель» сидел на нем сам, да еще рядом с ним стояло голубое полиэтиленовое ведро, из которого торчал пучок удочек.
Мы с Валентином привыкли ко всем троим настолько, что при встрече здоровались с ними как с добрыми знакомыми. Все трое, включая старушку, нещадно дымили самосадом.
— От комаров хорошо помогает дым, — пояснила мне Митревна (как называл ее муж). — А ты не куришь?
— Нет, — улыбалась я в ответ.
— Худо. Тогда хоть костерок какой-никакой сообрази, а нет — сожрут кровопивцы начисто.
— Ладно, посмотрю, — обещала я. И, конечно, интересовалась: — Как клев?
— А ничо, терпимо. Мы с дедом тоже недавно сели. Но с пяток карасиков я уже вытянула… Хорошие, грамм по пятьсот. А один сорвался: здоровенный, килограмма полтора, наверное, весом. Ну, может, килограмм.
— Жалко, — сочувствую я бабушке.
А сама думаю о том, что это всегда так у нас, рыбаков: самая большая рыба та, что сорвалась… У писателя Рытхэу я когда-то прочла и запомнила фразу: «Самый красивый тот корабль, который проходит мимо». Вот и с сорвавшейся с крючка рыбой дело обстоит так же.
Я уплывала на своей лодочке в полюбившийся мне заливчик, но все трое красносельских рыболовов оказывались в поле моего зрения. Митревна и ее дедок ловили рыбу молчком. А обладатель надутой автомобильной камеры молча не мог посидеть и нескольких минут. Если у него клевало, он радостно приветствовал каждую выловленную рыбку. То и дело слышалось:
— Ах ты, красавец какой, идрит тя в корень! Ждал я тебя, а как же! Вот ты и приплыл. Молодцом. Ступай в ведерко. — А немного погодя слышалось еще: — Ты чего, сопливый такой, шляесси без мамки-папки? Сигай-ка в воду, да без родителев не возвращайся.
А то настроим все свои удочки — штуки три или четыре, — дядька начинал напевать. Голос у него был приятный, с легкой, едва приметной хрипотцой. А в репертуаре преобладали песни, мне в основном незнакомые, блатные, как окрестил их Валентин. Но чаще других «великий Карузо» напевал руслановскую «Окрасился месяц багрянцем». Я посмеивалась, слушая это колоритное исполнение: «Поедем, крас-со-тыка, кататься, давно я тебя-а поджида-ал».
Из-за такого вот произношения слова «крассотыка» и блатного набора песен я решила, что дядька этот — бывший зэк, но в общем-то, неплохой человек. Только, наверно, одинокий, вот и разговаривает то сам с собой, то с пойманной рыбой.
Впрочем, я тоже иногда грешила этим. Ну как тут не заговоришь в таком, например, случае. Закинула я удочку между двух коряжин, а поплавок лежит на воде, не встает… «Глубина не та, надо опустить немного поплавок», — решила я и дернула удилище. А на леске карасище, ну точно килограмма на полтора. Только заглотить крючок он как следует не успел, не дала я ему такой возможности. И едва показался он, красавец, над водой, как сорвался и тяжело, будто веслом по воде бухнули, упал в воду.
— Ах, черт, вот не повезло! Пять секунд каких-то подождать бы. Ну надо же! — Я разразилась такой громкой и бурной тирадой, что невидимый за кустами Валентин с тревогой в голосе крикнул мне:
— Люда, ты что там бормочешь? Что случилось?
— Да ничего! — ответила я не очень ласково.
— Смотри, осторожнее, в воду не свались!
Насадила червя, закинула удочку точнехонько в то самое место, где «лапоть» сорвался, жду. «Врешь, не уйдешь!», — говорю негромко, точь-в-точь как мой сосед по бережку, исполнитель народных и иных песен.
Ну вот, клюнуло. Теперь-то буду умнее. Нечего пытаться такую махину из воды резко поднимать. Теперь-то я вот так, по водичке, по водичке, удочку на себя, а потом — раз! — и на бережок! Выкинула, как задумала. А на берегу ощетинился, вытаращил глазищи и разинул рот колючий ерш. И бросила бы в сердцах назад, в воду, но не жилец он теперь. Крючок так заглотил, что еле-еле из его рыбьей пасти вызволила, причинив ершу серьезные телесные повреждения. Ладно, кошкам тоже что-то есть надо.
Перерыв на обед
Во время наших выездов в Красноселку мы отметили, что особенно интенсивным клев здесь был примерно с восьми часов утра до двенадцати — половины первого дня. Несколько раз приезжали мы сюда и в пять утра. Но в таких случаях два-три часа вываливались у нас в пустое времяпрепровождение. На рассвете клевали только мелкие ерши и окуньки. А настоящая рыба — сорога, крупный окунь и увесистые караси — начинали «играть» только после восхода солнца.
К двенадцати часам поклевки случались все реже, а к часу прекращались совсем. И возобновлялись только после трех. Рыба делала перерыв в еде, а мы — в рыбалке. Для того чтобы отдохнуть от нее в тени машины и перекусить.
Я расстилала на траве старое голубое покрывало, раскладывала на нем немудреную пищу: вареные яйца, хлеб, зеленый лук, редис, огурцы. Валентин открывал баночку рыбных консервов. Заканчивался обед чаем или кофе из термоса. Чем не царский пикник на свежем воздухе?
Мне было жаль прерывать рыбалку даже на время обеда. Я насадила наживку и закинула две свои удочки по соседству с нашим бивуаком. Закинула в таком месте, где никто никогда не удил. Был здесь обрывистый берег, и глубина вблизи него «с ручками».
— К чему зря ерундой заниматься? — проворчал недовольно Валентин. — Бесполезно. Не клюнет тут ни один дурак.
— Я что, перетрудилась, если удочки поставила? И сижу, и ем. Тебе-то что мешает?
— Мне-то ничего. Люди посмотрят — засмеют, — сказал Валентин и тут же резко приподнялся, вытянув шею, и крикнул мне: — Клюет, тяни!
Я вскочила на ноги и едва успела подхватить удилище, которое уже ползло к краю обрыва. Натянутая леска стремительно уходила под воду. Ого, солидное что-то. Я потянула леску вверх — тут, с обрывом этим, иначе не получится. Из воды вынырнул золотой красавец-карась. Как птица летел он на леске к берегу.
— Осторожней, не урони! — напутствовал меня муж.
Как будто такие советы могут иметь в подобных случаях какую-то цену. Карась подпрыгивал на траве — тяжелый, сильный, демонстрируя свою мощь и красоту. Поворачивался то одним, то другим боком.
— Отцепи с крючка, — торопливо попросила я мужа и кинулась к другой удочке, потому что на нее тоже кто-то клевал.
Тут же второй, точно такой же карась, для пары, шлепнулся на траву рядом с первым.
— Ты смотри, — сказал, поднимаясь с покрывала, Валентин, — на мелководье рыба клевать перестала. А здесь, в глубине, прохладнее, вот она и переместилась сюда.
Он быстро сбегал к лодке, принес свои удочки и пристроил их по соседству с моими. Надо отдать должное — великого клева на глубине не получилось. Мы с Валей вытянули еще по одному крупному карасю, а потом и здесь наступила в рыбалке продолжительная пауза.
Любовь — отдельно, черви — отдельно
Мы даже вздремнули часок, пристроившись все на том же покрывале в тени машины. А когда надумали вернуться к лодкам, выяснилось, что черви в моей баночке погибли и потеряли всякую ценность для меня и рыбы, плавающей в водоеме. Дело в том, что я поставила перед обедом баночку с червями в тени около колеса машины. Но пока мы дремали, солнышко не стояло на месте. Вернее, земля-то вращалась. И повернулась она таким образом, что тень сместилась в сторону, банка попала под солнечные лучи, нагрелась…
— Валь, дай мне немного червей, — попросила я вкрадчивым голосом, не слишком рассчитывая на успех.
Мои сомнения меня не подвели.
— Тебе отдам, а сам буду сидеть и смотреть на тебя? Не дам, мне самому, может, не хватит до вечера. Думать надо головой, а не…
— Ах, так? Больше никогда, слышишь, никогда не говори мне о своей любви.
Я вытряхнула из баночки дохляков, промыла ее речной водой и отправилась в село. Неужели я деревне не найду червей?!
Шла по улице, осматривалась по сторонам. В одном месте у забора увидела большую кучу навоза, перемешанного с сеном. Подняла валявшуюся на земле щепку и стала разгребать ею навоз. Нет, червями здесь и не пахло. Пахло другим. Слишком свежей была эта куча, не успели еще завестись в ней желанные червячки.
Тут я поднялась с корточек и увидела человека. Он стоял и с улыбкой смотрел на меня. Был этот человек мужчиной лет, может быть, на пять постарше меня, довольно симпатичным, но не вполне трезвым.
— Девушка, что вы тут делаете? — спросил он все с той же улыбкой.
— Вы не подскажете, где здесь можно найти червей для рыбалки? — вопросом на вопрос ответила я.
— Пойдемте со мной, — предложил мужчина, — я тут рядом живу. У меня этих червей — море. Море! Понимаете?
— Понимаю, — обрадовалась я. И пошла за мужчиной к ближайшему кирпичному одноэтажному дому. Их у нас теперь стали повсеместно именовать коттеджами.
Вот и мой новый знакомый сказал, сделав широкий жест в сторону дома:
— Вот мой коттедж. Ну, не совсем мой, казенный. Но я в нем живу. Я, жена Маша, дочка Даша и зять Саша. Складно получается? — и рассмеялся по-доброму. — Да, надо познакомиться. Вас, девушка, как зовут?
Я назвала свое имя.
— А меня — дядей Колей, — сказал житель Красноселки.
— Ну, какой вы мне дядя? — возразила я. — Возраст у нас с вами почти одинаковый.
— О-о, — «дядя Коля» рассмеялся. — Мне-то уже сорок пять. А вам тридцать есть или нет?
— Есть, — сказала я коротко, но уточнять не стала, что минувшей зимой стукнуло мне сорок два, и что наша с Валентином старшая дочь Оля в этом году собралась осчастливить нас, сделать бабушкой и дедом.
— Ну вот, девушка, вам вилы, вот навоз, действуйте! Или помочь?
— Нет, спасибо, я сама.
— Потом прикроете калитку, как пойдете, чтобы скотина в огород не забрела, а я спать пошел.
— Хорошо, прикрою, — пообещала я.
— Да, и если еще нужда какая появится, можете снова ко мне в любое время обращаться. К трактористу дяде Коле. Поняли?
Червей не пожалел
Я с улыбкой кивнула доброму хозяину и принялась за работу. Это ж надо, какое богатство под рукой у людей! Нам бы такое. Червей в перепревшем навозе, который годами, наверное, копился под окном стайки в огороде, было видимо-невидимо. Стоило перевернуть вилами слежавшийся пласт перегноя, и хоть лопатой их греби — вертких., красных, ядреных, лоснящихся от хороших условий жизни.
Набрала я полную баночку червей и пошла к речке, унося в сердце благодарность к хорошему человеку — трактористу Николаю. Благодарность за червей и за то, что упорно называл меня девушкой и дал на вид не более тридцати лет.
Вообще-то у нас на Руси так уж повелось: сколько бы женщине ни было лет, а все: девушка да девушка. Да что там женщина! Есть такой замечательный мультик под названием «Котенок с улицы Лизюкова». Так вот там этот самый котенок, очутившись в Африке под видом бегемота, обращается к огромному гривастому льву со словами: «Девушка, вы не подскажете, как пройти в Воронеж?». Ну не прелесть ли? Сильна же русская привычка. Ну и пусть. Мы, женщины, на нее не в обиде. По крайней мере, мне не довелось встретить ни одной, которая бы закричала с такой яростью, как тот лев из мультика: «Ты разве не видишь, что я не девушка!»
Черви дяди Коли очень пригодились. Я еще и с мужем ими поделилась. Клев после четырех и до позднего вечера был отменным.
Людмила Яковлева
