Неудачи

неудачи на охоте

Редко кто пишет о своих неудачах на охоте; да оно и понятно: удачи как-то лучше сохраняются в памяти, ими поддерживается самая страсть к охоте; они так часто приходят на память, что поневоле запечатлеваются в ней надолго и самые эти воспоминания доставляют удовольствие. Но совершенно справедливо кто-то заметил, что было бы полезнее описывать неудачи; что эти описания могли бы предостеречь охотников от промахов и уже тем сослужить им добрую службу.

Я хочу здесь рассказать про две неудачи, особенно меня огорчившие. В одной я не виноват: все обстоятельства сложились неблагоприятно для меня; в другой я виноват кругом, сделав непростительный промах.

Новый «друг» лучше старого?

Первый случай был 18 сентября 1878 года. Брал я места по речке Беспуте, верстах в 30 (около 32 километров. — <b>Прим. редакции</b>) от дома. Пришел я сюда накануне на выводок волков, но оказалось, что его дней за пять тронули уже другие охотники и взяли двух молодых; поэтому выводок с логовов сошел и на подвывку не отозвался. Надежда на успех была сомнительная, но я все-таки решил пройти угор, где вывелись волки и затем несколько небольших соседних островов.

Мне подарил мой товарищ по охоте Д. В. Н. кривой черкесский нож, которым он зарезал во время своей охоты более 50 волков и который и мне вот уже пять лет служит с честью. Я всегда езжу с ним на охоту? и не было ни одного случая, чтобы принятый им волк жил более нескольких секунд; он имеет прекрасное свойство: от усилия, которое делаешь, чтобы проколоть кожу, он уже сам «вбегает» в тело по рукоятку и тем наносит смертельную рану.

Но в описываемый мною день, забывая пословицу «Cтарый друг лучше новых двух», я взял только что купленный мною по случаю, в великолепной оправе прямой черкесский нож; хотел его попытать в деле.

Итак, мы бросили гончих в Михоновский угор; волков не нашли, затравили двух лисиц и, не мешкая, вызвали стаю и пошли в соседний остров, небольшой, но очень крепкий отъем. С одной стороны к нему довольно близко подходят два отрога от большого оврага, спускающегося к Беспуте.

Я стал в одном из этих отвершков в низине, к другому отвертку, правее меня, стал мой охотник; остальные своры разместились с других сторон. С моего лаза мне видно было поле левее меня, правая же сторона поля закрывалась от меня бугром? и я видел только голову охотника, стоявшего на нем саженях в 200 от меня (около 430 метров. — <b>Прим. редакции</b>). У меня в своре были два злобных кобеля — Карай и Черкес — и резвая сука Красотка.

С Черкесом я затравил в предшествующую осень переярка и матерого, и теперь очень желал потравить «старика», по правде сказать, сильно рассчитывая на победу. Только что набросили гончих, они горячо повели в противоположную от меня сторону; доезжачий подал голос по волку и почти в тот же миг я увидал моего охотника, подвигавшегося ко мне.

По быстрому движению его головы за бугром я, хотя не мог видеть его самого, понял, что он пустил лошадь во весь мах и, следовательно, показал уже зверя собакам; тогда я выдвинулся из лощины и увидал бегущего ко мне навстречу, очевидно, шумового, огромного матерого волка; с попереку спели к нему, но еще в очень дальней мере три кобеля моего охотника. Я быстро отвернул лошадь и проскакал несколько саженей влево, чтобы не спускать собак прямо в лоб зверю, затем повернул на волка, указал его и сбросил свору.

Собаки зло, с визгом заложились к нему почти с попереку, но волк повернул прямо вниз, легко разъехался с ними и, не покосив ничуть от почти наскакавшей на него лошади, бурей пронесся мимо меня по направленно к оврагу; но еще быстрее, как птицы, пролетели оправившиеся уже собаки, и ухо в ухо Черкес с Караем доехали к нему с левой стороны; Черкес с броска захватил его в шиворот; и волк, и собаки покатились на землю…

Когда я подбежал, собаки лежали под волком, не держа его, но, напротив, стараясь вывернуться из-под него; волк с поджатым поленом (хвостом. — <b>Прим. редакции</b>), прижатыми ушами и оторопелым видом лежал совершенно неподвижно, вероятно, оробев от такой небывалой с ним передряги (вот почему и матерого волка нетрудно зарезать в первый момент, как его положили собаки. — Прим. автора), но, увидав меня, и — так как, повторяю, собаки его не держали, очутившись внизу, — он вскочил и опять побежал к оврагу.

Красотка сейчас же догнала его и влепилась в гачи (ляжки, бедра. — <b>Прим. редакции</b>); Черкес с Караем поспели и поместились оба с правой стороны в шиворот, но завалить не могли, и волк, стараясь достать их зубами, следовательно, загнув голову направо, боком вел всех собак. В эту минуту я подбежал к нему спереди с левой стороны; прихватить его мне было не за что, и я на ходу пустил ему нож в бок; но тут проклятый кинжал изменил: взошел не более как вершка на два (меньше 9 сантиметров. — <b>Прим. редакции</b>), что было потом видно по крови.

Слабое утешение

Почувствовав нож, волк огромным прыжком отскочил в сторону, чем сбросил всех собак, и опять побежал; но тут навстречу поспели собаки моего охотника, и саженях в 15 (около 32 метров. — <b>Прим. редакции</b>) впереди меня положили волка кверху ногами. Прискакавший охотник тотчас же соскочил с лошади, а я, не добежав саженей двух (4 метров. — <b>Прим. редакции</b>), оступился в промоину и растянулся во весь рост ничком, так что мои протянутые руки были шагах в трех от задних ног волка.

Первое, конечно, я поднял голову и увидал, что охотник, вместо того чтобы резать ножом, поднял арапник и складнем ударил волка по боку. До сих пор помню глухой звук, раздавшийся от этого удара, и, кажется, никогда не забуду того бешенства, которое поднялось у меня в груди против охотника; стараясь приподняться, я закричал:

— Режь ножом… а то я тебя самого зарежу!

Должно быть, угроза показалась внушительной, потому что, взглянув в мою сторону, он выхватил нож и с размаху всадил его волку в брюхо; я в это время поднялся на колени и хотел совсем встать, как волк от удара ножом непонятным для меня образом, несмотря на державших его собак, не поворачиваясь на бок, прямо через зад встал на ноги, и таким образом перед моим лицом очутились огромная разинутая пасть и два злобно сверкавших глаза.

Я инстинктивно подался назад, потерял равновесие и сел; волк прыгнул через меня, а мимо меня с обеих сторон пронеслись собаки. Вскочив на ноги, я увидал волка уже сидевшим на краю оврага под кустом; собаки стояли кругом, не трогая его. Когда я подбежал и заулюлюкал, волк прыгнул в овраг, собаки за ним; раздался визг; мне сверху видно было, как волк бежал по кустам, собаки разметались; одну из сунувшихся к нему он схватил за бок и вырвал клок мяса; наконец, собаки его стеряли; стало ясно: волк ушел.

Измученный, в отчаянии я упал на землю и чуть не плакал, проклиная себя, ножик, водомоину и охотника, который, к счастью, не попался мне в это время под руку: он поскакал за гончими, надеясь, что волк после двух ран далеко не уйдет. Опомнившись немножко, и я было ожил надеждой, но, увы, ей не суждено было сбыться.

С гончими пришли нескоро: они в это время одного прибылого волка выставили на борзятника, который его затравил, и, кинутые вновь, гоняли по другому; пока его сгоняли, пока пришли ко мне, след уже простыл, да, на несчастье, в овраге натекли лисицу, и хотя минут через пять она выкатила на меня и Красотка вздернула ее, как тряпку, но это было плохое утешение.

Через пять дней крестьяне версты за три (3,2 километра. — <b>Прим. редакции</b>) в другом овраге нашли мертвого огромного матерого волка-самца, уже попортившегося; я получил его голову, но и это было слабым утешением: я все-таки лишился великого удовольствия — матерого волка в тороках, принятого из-под собак.

За стаей хищников

Другой случай был 25 ноября 1880 года. Около меня в 10 верстах (примерно 10,7 километра. — <b>Прим. редакции</b>) был выводок волков, но… их стронули, и я не стал их пристально разыскивать, надеясь на пороши. Но пороши обманули: хороших не было, да и время у меня было занято. Наконец, 25 ноября, несмотря на 12 градусов мороза, я решился поискать этих волков; снегу местами было довольно много, были и надувы, но все-таки скакать по полю было еще возможно.

Выехало нас три своры и пять смычков гончих; верстах в трех от дому наехали мы на след матерого волка; стали его съезжать; около вершины разглядели, что с матерым шли три прибылых (их только и было в этом выводке); «папеньку» их я затравил 7-го ноября, следовательно, это путешествовали молодые с «маменькой».

Следы повели нас к местам по речке Любеньке. Места эти ужасно неудобны: по обоим берегам очень узенькой речки, на крутых берегах, тянутся версты на три узкой лентой кусты; от речки и направо и налево идут длинные, очень крутые овраги, поросшие кустами, числом шесть, с несколькими отвершками; место погонистое, но доезжачему езда адская, лазов пропасть, а беречь несколько лазов невозможно, потому что пересады везде короткие.

Доезжачий ехал следом, а мы ровнялись по сторонам. К величайшему моему удовольствию, волки не дошли в площадь кустов по Любеньке, а, перейдя речку, направились к небольшому, очень крепкому оврагу, начинающемуся от Любеньки же, но отделенному небольшой перемычкой от площадки и остальных оврагов.

Я с мальчиком Николаем ехал этой перемычкой, а доезжачий с другим борзятником поехали другой стороной, но очень близко от оврага. Против середины оврага доезжачий остановился, а борзятник продолжал подвигаться к головке; когда мы с ним съехались, он сообщил мне, что следы пошли в овраг и на его стороне выходу нет; на моей стороне выхода тоже не было.

Излишняя торопливость

Несмотря на то что я много охочусь, я не могу выработать в себе должного хладнокровия и часто порчу дело горячностью; так случилось и здесь. Обрадованный, что волки в удобном месте, я вместе с тем опасался, что вследствие неосторожности доезжачего, ехавшего слишком близко к оврагу, они подбудятся и, прежде чем я успею заехать, уйдут через перемычку в Любеньку.

Поэтому я заторопился, велел мальчику Николаю остаться в головке, охотника послал сказать доезжачему, чтобы он скорее кидал снизу гончих, а сам на рысях, не взяв собак на свору, отправился на перемычку. Только что я прикатил на место и стал, гончие заревели и повели кверху.

Моя свора не мечется под гончих и очень вежлива, но на этот раз ей представилось следующее искушение: охотник, бывший на этой стороне, выпустил лошадь, равняясь с гончими; доезжачий, тоже в виду собак, скакал той стороной, улюлюкая, и стая, заливаясь, с ревом вела мимо нас.

Собаки засуетились, однако послушались моего голоса и, дрожа от волнения, остановились перед лошадью; но в это время раздалось громкое улюлюканье Николая, и открылся вынесшийся из головки матерый волк и поспевающие к нему собаки Николая; мои не выдержали и, не слушая моих криков, опрокинулись на травлю.

Волк полетел через них к недальнему острову, и только под опушкой самая резвая сука Николая Искра достала его, но не остановила, и волк внес ее на себе в опушку. Охотник, бывший на этой стороне, черт его знает зачем, спустил своих собак, и все борзые, гончие и охотники унеслись за матерым…

А в это время мимо меня один за другим перемахали через перемычку три прибылых и ушли в Любеньку. Каждому из них, снимая шапку, я кланялся и ругал при этом себя, как только может ругаться охотник, сотворивший такую подлую штуку. Наконец, отправился за своими охотниками и дорогой все «прибирал»:

— Черт! Белоручка! Ручкам холодно собак на свору взять, сидел бы дома, коли больно нежен…

И так далее и тому подобное…

Навстречу мне явились с виноватым видом Подруга, Награждай и Обрывай; досталось и им, впрочем, на словах только, потому что кругом виноват был я. Пока перескакали, сбили стаю и возвратились назад, я все кипел, кипел, и только здоровый мороз и поднявшаяся метель с поземкой несколько меня остудили, и я, обругав себя в последний раз уже с меньшей злобой, отправился на рысях домой.

Это было мое последнее поле в прошлую осень, но сохрани меня Бог в другой раз от такого скверного окончания. Впрочем в декабре по образовавшемуся насту в «набежку» я затравил Подругой в одиночку двух русаков и хоть этим загладил неприятное впечатление неудачи на охоте.

Д. Вальцов, с. Бесово, февраль 1881 г.

Оцените автора
www.oir.su
Добавить комментарий