— А что, Михаил Леонтьевич, не съездить ли нам завтра на Астрахановские луга за карасями?
Вопрос этот, заданный мною, относился к полковому делопроизводителю Г-ву, корпевшему над составлением каких-то требовательных ведомостей с бесконечно длинными столбцами цифр. Дело происходило в субботу, в полковой канцелярии N-ского казачьего полка, квартирующего в г. Благовещенске на Амуре.
Вопрошаемый поднял от бумаг голову, положил ручку на чернильницу, потянулся с видимым удовольствием и сказал:
— Отличное было бы дело, я не прочь. Кстати, и ружье можно с собой захватить: там, говорят, и утки есть. Весь вопрос только в том, где бы лошадь и соответствующий экипаж добыть — не пешком же двенадцать верст тащиться.
— Ну, насчет лошади нечего беспокоиться — я свою дать могу, — ответил я. — А что касается сбруи и экипажа, то мы попросим полковую телегу у заведующего хозяйством. Завтра праздник, работ нет и люди свободны. Думаю, что не откажет.
…В этот день стояла переменная погода. С утра шел дождь; в 12 часов разъяснило, ветер стих и можно было рассчитывать на хороший закат солнца. Послали сторожа к заведующему хозяйством с просьбою о разрешении взять завтра обозного нижнего чина, казенную телегу и сбрую. Через десять минут разрешение было получено.
— Ну-с, Михаил Леонтьевич, значит, вопрос окончательно решен: если завтра будет хоть мало-мальски сносная погода, мы обязательно поедем! — воскликнул я, весело потирая руки. — Не забудьте накопать у себя в огороде червей. На меня в данном случае не надейтесь: у нас куда-то все черви исчезли. А вот насчет удочек не беспокойтесь: у меня есть готовые. Согревательного и съестного — кто что захватит, то и ладно…
— А караси есть ли, не сыграть бы нам впустую?
— Есть, есть, как не быть. В прошлое лето там казачьи лошади на подножном корму ходили, так казаки сказывали — изрядных карасиков потаскивали.
Рыбалка вместо охоты
В воображении моем невольно рисовались обширные Астрахановские луга с массою больших и малых озер. Чтобы в этих-то прелестных угодьях да не было карасей — вздор! Быть этого не может. Только чей-то тайный голос скептически шептал мне на ухо: «Ведь ты сам не ловил там. Мало ли говорят что. Припомни, сколько раз ты возвращался попом с мест, вновь открываемых и считаемых тобою за охотничьи эльдорадо — и на этот раз, поверь, то же самое будет».
Но я настойчиво не слушал этого раздражающего меня голоса. Перед глазами моими неотступно стояли великолепные водные бассейны, полные золотыми лентяями подводного царства. Когда я подъехал к дому, у меня сложилось твердое желание во что бы то ни стало, несмотря ни на какую погоду, не откладывать задуманного предприятия.
Областной город Амурской области Благовещенск расположен при слиянии Амура с Зеей. Протянулся он в длину верст около восьми, в ширину же размеры его еще не определились. Каждый год проводятся новые улицы и застраиваются целые кварталы; по картинному выражению, дома растут, как грибы. Рост города остановится, вероятно, тогда, когда крайние дома дойдут до гор, широким полукругом ограничивающих с севера-запада болотистую равнину, на которой сорок с лишком лет тому назад был заложен графом Муравьевым пост Усть-Зейский, вскоре переименованный в г. Благовещенск. Горная цепь, не доходя версты полторы до Зеи, в девяти верстах от устья ее поворачивает к северо-востоку, тянется в косвенном направлении к берегу и, наконец, верстах в десяти от поворота доходит до самой реки. Пространство, заключенное между берегом и горами от поворота их до конечного края, уходящего крутыми обрывами в воду, и называется Астрахановским лугом. Почва его болотистая, усеянная множеством озер всевозможной величины. Вся береговая полоса густо заросла тальником. В тальнике этом разбросано тоже много озерушек. Лет десять тому назад на Астрахановских лугах кишмя кишела водоплавающая дичь всевозможных пород, начиная с вертлявого бекаса и кончая жирным серым гусем. Обилие это отошло теперь в область приятных воспоминаний. Не один десяток охотников каждый праздник весною и осенью устремляется неудержимою волною во все окрестности города. Часть этой волны докатывается и до Астрахановского луга.
Вся эта публика носится, как угорелая, палит в белый свет, распугивая окончательно жалкие остатки дичи. Верст на пятнадцать кругом все бегущее, ползущее и летающее напугано до полусмерти. Утки, завидев своего непримиримого врага со смертоносным оружием в руках, снимаются чуть ли не за версту. Мои охотничьи путешествия сюда, счетом всего три, были далеко не удачными. Один раз я принес тощего, как кощей бессмертный, чирка, другой раз пару кряковых селезней, третий раз вернулся попом, ничего даже не видевши, если не считать двух сорок, сидевших на деревенской околице.
С тех пор я твердо решил на охоту за утками сюда не ездить, а попытаться взамен ее поудить карасей.
По уткам из «пушки»
После обеда я стал приводить в порядок свои рыболовные снасти. Через полчаса приготовления окончены. Запасные крючки, лески и всякая другая мелочь уложены в небольшую шкатулку; два удилища связаны вместе с сачком, без которого я ни на одну рыбалку не выезжаю. Длинные болотные сапоги мой личарда основательно промазал дельфиньим жиром и повесил в кухне на веревку. Жена в заботливости о том, чтобы я не проголодался, нагрузила полную корзинку всякой снеди — словом, мои сборы были совершенно окончены.
Проснулся я очень рано, только что начинало светать. Я на скорую руку оделся и тотчас же выскочил на двор. Дул довольно сильный южный ветер. Восток алел узкою полосою разгоравшейся зари, бледные звезды едва были заметны. В шесть часов утра погода стояла вполне благоприятная, но сгущавшиеся облака заставили меня опасливо поглядывать на небо и волноваться в достаточной мере.
В половине восьмого приехал Михаил Леонтьевич. Он захватил с собой свой знаменитый самопал, изделия Леруа с затвором Лефоше, весом около девяти фунтов, калибра двенадцатого. Двухстволка эта имела очень скверный недостаток, а именно: когда дергали за спуск одного курка, то и другой курок считал непременным своим долгом тоже немедленно спуститься, отчего происходила такая страшная отдача от двойного выстрела, что у счастливого обладателя этой диковины немедленно вспухала правая щека наподобие флюса, и на ключице делались кровоподтеки. Я совершенно забыл об этой особенности почтенной старушки Леруа и был за забывчивость изрядно наказан. Но об этом после.
…Ехали мы, ехали и, наконец, доехали до деревни Астрахановки.
В деревне этой живут довольно зажиточные духоборы. Вполне приличные домики вытянулись в одну улицу вдоль берега небольшого залива, образуемого в этом месте Зеей и называемого Астрахановским затоном. Проехали последнюю хату, переехали по дребезжащему, примитивно устроенному мостику, крутой глубокий овраг, спустились потом вниз под яр, и перед глазами нашими, сверкая зеркалами озер, развернулись Астрахановские луга.
Теперь оставалось нам только переехать в верхнем конце Астрахановский затон, что мы и сделали вполне удачно.
— Глядите, Леонид Петрович, — вдруг закричал мой компаньон, указывая рукою на небольшое лежащее шагах в трехстах от дороги озеро, — ведь это пара уток сидит!
Действительно, вглядевшись по указанному направлению, я заметил на воде двух уток: они то сплывались, то расплывались. Охотничья жилка заговорила во мне сразу. Соскочить с телеги, схватить мирно лежащую на мягком сене Леруа и зарядить ее было делом одного мгновения. Напрасно протестовал против самовольного захвата его старушки Михаил Леонтьевич, это было для меня гласом вопиющего в пустыне.
На четвереньках, осторожно припадая к сырой земле, я крался к замеченной парочке. Но утки, очевидно, обратили на меня внимание, еще когда я слезал с телеги. Ближе полутораста шагов мне подкрасться не удалось, они с тревожным криком снялись и полетели. Я все-таки взвел оба курка и, забыв совершенно про изъян находившейся у меня фузеи, выцелив передовую утку, нажал на спуск. Тут произошло что-то совсем неожиданное для меня: раздался громоподобный пушечный выстрел, ружье толкнуло меня в плечо так, что я едва устоял на ногах и одновременно с толчком я почувствовал кровь. Утки, конечно, смертельно напуганные, улетели невредимые, удивляясь, вероятно, чудаку, стрелявшему в них из пушки.
Видевший всю эту сцену Михаил Леонтьевич ехидно и самодовольно улыбался. Это меня взорвало, и я наговорил ему много неприятностей. Он на это добродушно расхохотался, и мир был немедленно восстановлен.
Горе-рыбаки
Тронулись далее в нерешимости, где нам остановиться.
Наконец, налево я заметил хорошее с виду и большое озеро. Мы тотчас же свернули с дороги в сторону и поехали к нему напрямик через луг, который оказался болотом. На наше счастье кочек не было, и мы с большим трудом все-таки выбрались, в конце концов, на сухую релку. Это был несколько возвышенный правый берег озера.
У одного из стогов, в обилии усеявших релку, мы решили отабориться и сделать привал. Сказано — сделано: лошадь распрягли и привязали к случайно уцелевшему двухаршинному дубку. Провизию всю вытащили из телеги и разложили на старом пальто, с успехом заменившим нам скатерть. Минут пять спустя запылал костер, раздуваемый сильным ветром; над ним повис синий эмалированный чайник, свидетель многих охот и неразрывно связанных с ними различных приключений. Устроившись с табором, мы развернули удочки, насадили червей и подошли к самой воде. Против того места, где мы развели костер, наполовину в воде, наполовину на берегу лежала старая тальниковая «морда», ясно указывавшая на то, что рыба в озере есть. Ветер дул с противоположного берега, мешая закидывать удочки. Осока, сплошным полуторасаженным кольцом окаймляющая все озеро, тоже служила серьезным препятствием. Увы, короткие удилище и лески оказались здесь непригодными. Сколько мы ни забрасывали, сколько времени ни бились — никакого толку не выходило. Только случится, что поплавок ляжет за осокой на чистую воду, моментально ветер и волнение подтащат его и забьют между желтыми сухими стеблями. Тащишь леску обратно, опасаясь ежесекундно оставить крючок на дне, на смех и потеху карасям и гольянам.
Михаил Леонтьевич побился, попыхтел, плюнул и пошел к костру чаевать. Я же задумал пустить в ход скамейку. Притянув комлем удилища к берегу, я вытащил ее и снова водрузил в воду, стараясь как можно глубже втиснуть ножки в илистое дно. Попробовал рукою — как будто прочно. Ну, теперь, думаю, поплавок должен лечь аршина полтора впереди травы. С сознанием собственного достоинства я взобрался на это хитрое приспособление и вдруг — о, ужас! — скамейка моментально выскользнула из-под моих ног, и я очутился в воде почти по пояс. Как ни быстро я выскочил на берег, холодная вода успела-таки залиться за голенища моих непромокаемых (снаружи, но не внутри) сапог. Пришлось и мне свернуть свою удочку, стащить сапоги и выливать из них воду, ежась под резкими налетами северного ветра.
На этом несчастном озере ожидать какой-либо ловли, очевидно, было нечего. С другого берега подойти не представлялось возможности: аршинные кочки и трясина между ними делали его вполне неприступным. Напились с горя чая и решили дружно в один голос ехать и попытать счастья в другом озере, благо их было много. Запрягли лошадь, собрали закуски и поплелись по релке вдоль берега.
«Уловистое» озеро
…Невдалеке мы завидели чью-то белую палатку, раскинутую у стога. Когда мы подъехали к ней, то оказалось, что там расположился городской охотник, немного знакомый моему компаньону. Как следовало было ожидать, разговорились.
— А вот, господа, где попробуйте ловить, — посоветовал нам хозяин палатки, — вон там, за одиноко стоящей сухой березой. Немного левее нее есть небольшое озерышко. Отсюда его не видно, оно лежит в довольно глубокой котловине. Сегодня утром я убил на нем пару кряковых селезней. Ветра там нет. Оно довольно глубоко. Думаю, что караси непременно должны быть.
Я схватил сейчас же удочку и червей и почти бегом направился по указанному направлению. Михаил Леонтьевич остался, процедив сквозь зубы:
— Я лучше отдохну.
Озерко оказалось, действительно, закрытым со всех сторон высокими буграми.
На берегу росло несколько корявых ив. У корня одной такой старушки, покоробленной долгим беспощадным временем, я и расположился. Ветер, проносясь над моей головой, не рябил гладкой, как зеркало, водной поверхности, поплавок спокойно лежал на воде. Прошло минут десять — ни малейшей поклевки. Вдруг поплавок сразу утонул на дно. Тащу — и, спустя секунду, на берегу трепещется небольшая зеленая скользкая рыба, именуемая здесь ротаном. В Европейской России мне подобный вид никогда не попадался, не встречал я нигде и описания его, а потому и опишу рыбку подробнее. Ротан водится у нас на Амуре почти что в каждом болоте. Вид его отвратительный: окраска такая же, как у земноводной зеленой лягушки, глаза прямо лягушечьи, выпуклые, чешуи нет, тело холодное, скользкое, как у налима, голова сравнительно с туловищем велика и напоминает отчасти голову бычка… В пищу его никто не употребляет и зовут ротана поганой рыбой. Так вот такое-то сокровище и попало мне на удочку. С досады на неуспех ловли я далеко забросил свою добычу в густую пожелтевшую траву. Надел нового червя, закинул и стал ждать. Прошло минуть двадцать полнейшего покоя.
Я хотел уже кончать свою ловлю, как поплавок дрогнул и плавно поплыл в сторону.
— Ага! Вот и карась есть! — сказал я вслух, подсек и вытащил… двухвершкового золотого карасика.
Этим и закончился клев. Сколько я ни сидел, никто не брал. Обошел кругом все озерышко, забрасывал по всем направлениям — результата никакого. Приходилось, значит, возвращаться домой с пустыми руками в ожидании целого града насмешек. Повеся нос, приплелся я к палатке, где застал Г-ва, с волчьим аппетитом уничтожающего вкусный бараний шашлык с луком стряпни его знакомца.
— Ну, каковы дела, Леонид Петрович, где же караси? Мне издали показалось, что вы целую вязанку тащите, — приветствовал меня язвительно Михаил Леонтьевич. — Садитесь, закусывайте скорее, третий час на исходе, и то ночью приедем. Хорошо еще, если дождем не вымочит.
Действительно, горизонт со всех сторон был затянут тучами. Ветер крепчал, забирался под полы пальто и теплой драповой тужурки, пронизывая своим леденящим дыханием до самых костей. Охотник, приютивший нас в своей палатке, рассказал, что он живет здесь со своим человеком вторые сутки. Трофеями его охоты за все это время были трое шилохвостей, пара кряковых селезней и один чирок. Судя по этому, нельзя сказать, чтобы охота была удачная, хотя для Астрахановских лугов и это много.
Охотник этот, как и следует быть настоящем немвроду, имел с собою собаку, которая сидела у входа в палатку и исподтишка ворчала на нас, несмотря на энергические возгласы хозяина.
Хозяин был очень доволен своим четвероногим спутником по охоте. Он превозносил ее ум и в доказательство оного, подозвав Альму, положил ей на нос кусочек хлеба и скомандовал:
— Аз, буки, веди, есть!
При этом последнем слове собака подкинула носом хлеб и, подхватив его на лету, проглотила, не разжевывая. Охотник победоносно посмотрел на нас: что, дескать, убедились теперь в феноменальном уме моей Альмы?
Мы единогласно похвалили пса, притворно изумились его сообразительности и стали собираться домой…
Л. П. Волков, 1900 год
