Удачи и неудачи псового охотника. Часть первая

Если ты, благосклонный читатель, играешь в винт, то, вероятно, веришь в несчастье и в счастье в картах. Иной раз такая дрянь лезет в руки, что какое бы ни было искусство твое, ты проиграешь самым плохим противникам.

Мало того: порой и хорошая игра придет, и ты ее так ясно обозначишь, так ловко при надобности прорежешь, так искусно снесешь ненужную карту, что, казалось бы, и упрекнуть тебя не за что, но не тут то было: штраф, а не то два достанутся в награду за твою тонкую игру.

Зато бывает и так, что счастье подвернется на твою сторону: карта, идет хорошая; ты играешь смело, с некоторым даже нахальством; рискуешь, небрежно отвалившись на спинку стула, всякий дерзновенный выход сходит тебе с рук, противники конфузятся, — а ты с сознанием своей правоты записываешь за ними тысячные штрафы. Как же не верить в несчастье и счастье в картах?

Удачи и неудачи псового охотника. Часть первая
Охота с собаками. Фоторепродукция картины_by John Nost Sartorius@WIKIMEDIA.ORG

Невезенье

Если ты, читатель, псовый охотник, то ты еще более веришь в несчастье и счастье на охоте. Бывает так, что и собаки твои, казалось бы, не оставляют ничего желать лучшего и острова берешь надежные и крепкие; и лазы занимаешь лучшие, соображаясь с направлением ветра и местом, откуда сделали напуск гончих, со жнивами или зеленями, окружающими остров; а все-таки тебе не везет.

То стоишь ты уныло, прислушиваясь с сокрушенным сердцем к все более приближающемуся порсканью доезжачаго, вот безнадежные порсканья слышны все ближе и ближе, на опушке появились темные, двигающиеся пятна; вот откуда-то сбоку скачет выжлятник, останавливая по полю разбегающихся гончих, вот уже слышен рог доезжачего; а вот и он сам выезжает на бугор, слезает с лошади и до тебя доносится: «Сюда! Сюда! На, на, на!» вперемежку с однообразным трублением в рог…

Двигайся же со своего лаза, злополучный охотник, по направлению к кучке смыкаемых гончих, чтобы выслушать более или менее знакомый тебе слова:

— Нет ничего! Хоть бы одна отозвалась! Как разомкнул, Флейта стала было будто добираться, а ей и веры нет; такая слабощекая дура. Нет, видно, кто-то это место захватил прежде нас. Сказывал намедни мне один мужичок, что писарь из Победного завел двух гончих и шляется тут почитай каждый день с ружьем. Куда ж теперь прикажете?

А то и гончие варом варят; по ветру донесся до тебя голос по лисице; кажется, ведут на тебя. Но вот далекий силуэт стоящего направо от тебя борзятника тронулся, скачет, скрылся за бугром, — нет, не на тебя выставили.

И вот после нескольких дней неудачи, берешь ты остров с верным выводком волков. Ты уже заслужил общее сожаление сотоварищей. Еще накануне вечером за чаем, заранее распределяя, кто как станет, к тебе пристают:

— Да уж выбирайте Вы себе, Михаил Сергеевич, лучший лаз, к чему теперь кидать жребий, на Вас смотреть обидно; вот уже три недели ездим, а Вы всего одну лисиченку да трех русаков затравили; да не ломайтесь же…

Конфузясь, чувствуя в душе и благодарность и злобу на свое несчастье, говоришь скромно:

— Я бы уж остался от Липовца, если только гончих бросят от Ивани.

— Ну и отлично, конечно, от Ивани.

Ложишься спать и сколько, сколько тут не передумаешь, не перемечтаешь… А вот и утро. Длинной вереницей тянутся охотники по грязной дороге к заветному месту, едешь с горделивой осанкой, но в душе неспокоен, неуверен в себе.

— Вы, сударь, станете от Сидорова? — спрашивает Качалов, охотник Угрюмова, молодцевато обгоняя полем всех охотников, чтобы успеть заехать от Ивани.

— Нет, я уж от Липовца.

— Ну так поздравляю с полем, двух либо трех волков беспременно затравите!

Темная и светлая полосы

А уж какое там — двух или трех?! Хоть бы одного — и то приятно. Да что вспоминать неприятности? К чему растравлять старые раны?

К чему воспроизводить в памяти, как мягко несся ко мне прямо в ноги, слегка подбрасывая задом, прибылой волк, утопая в высоком и пустом жниве, как я тихо, с каким-то вовсе несвойственным мне шепеляньем и присвистом, заулюлюкал, как запрыгали по жнивам собаки и, пометив вывалившуюся из острова гончую, понеслись к ней, а волк побочил и был затравлен налево стоявшим от меня охотником?

К чему, повторяю, все вспоминать? Несчастье, неудача, незадача, назовите, как хотите, от этого мне легче не станет.

Но зато бывают времена, когда охотник щедро награжден за все черные дни, и эти времена вспоминаются с особенным удовольствием. Более всего памятна для меня в этом отношении осень 1879 года. Охотился я преимущественно с Угрюмовым и, что бывает особенно редко, эта осень была одинаково добычлива как для меня, так и для него. А это очень важно, так как удовольствие значительно уменьшается, когда сам травишь много и удачно, а товарищ ездит хмурый и недовольный.

Много пришлось бы исписать бумаги, если описывать все интересные травли этой золотой осени. Отохотившись в конце октября с Угрюмовым, я последние дни до 18 ноября охотился или один, или с другим своим соседом, Картавцевым, и в результате нами было взято: 26 волков, 45 лисиц и 104 русака.

26 волков! Для жителей местностей более лесных это трофей не особенно завидный, но для нас это значит много, особенно, если прибавить, что из этого числа шесть матерых, из коих лишь один застрелен, а пять затравлены борзыми в чистом поле, не будучи ранены или каким-либо другим образом чрезмерно обессилены.

Под конец осени, по свойственной всем людям, а охотникам в особенности, слабости, мы даже возгордились. Да и как не возгордиться? Не было почти ни гроша, а вдруг алтын! Нами было взято в 1875 году 16 волков, в 1876 году — пять волков, 1877 году — шесть волков (из коих один матерый, затравленный Угрюмовым); в 1878 году — пять волков. То есть за четыре года один матерый, а тут вдруг целых пять! А какие травли веселые! Право не грех и припомнить их.

Подготовка к травле

Как-то я описывал наши отъезды в Залегощу, наши, так сказать, «экзамены зрелости для молодых гончих и борзых». Тоже было и в 1879 году. 22 августа утром я вышел из дому, чтобы идти прямо к Угрюмову, у него переночевать, а на другой день двинуться с ним вместе в Залегощу. Хотя это был значительный крюк для меня, но Угрюмов просил это сделать, желая вечером того же дня угостить своих соседей М. зрелищем псовой охоты.

Для этого был выбран им Дерновский лес, находящийся от меня в 20 верстах (21,3 километра. — Прим. редакции), а от его усадьбы всего в пяти. В записке его значилось, что этой ранней охотой мы ничего не испортим, так как управляющий Дерновки уверил его, что волков в лесу нет, следовательно, и жалеть нечего.

Я шел полями к месту свидания, любуясь своими тремя кобелями, веселыми, добрыми, молодыми. Два из них, Осман и Мухтар, были уже по второй осени, а третий — серо-пегий Мазан, сын кобеля Озарного С.С. Кареева и моей серой чрезвычайно злобной суки Змейки, — только по первой осени.

С собой я взял лишь одного борзятника Аввакума, у которого в своре было четыре кобеля: старый, весьма злобный, половой Сокол, английский Рогдай, сын Рогдая и Пульки В.В. Ладыженского и еще два кобеля никогда не видавшие волков — Лебедь и маленький Черкай, сын Хапая Назимова, подаренный мне М.П. Глебовым.

Кроме того, со мной ехал один молодой человек, наш сосед Г., приехавший на короткое время на родину и попросивший у Картавцева двух английских сучек, чтобы поохотиться с нами в виде «аматера» (в качестве дилетанта. — Прим. редакции).

В полях мы ничего не нашли и часу в четвертом уже подошли к месту свидания. Угрюмова еще не было. Я слез с лошади и, усталый от жары и от утраченной за целый год привычки много ездить верхом, разлегся под ракитой. Вдали паслось стадо, и через несколько минут ко мне подошел пастух, дурковатый и наивный, как все пастухи на Руси. Разинув рот, положив на плечо свой кнут, он с любопытством оглядывал меня и собак, изредка повторяя одну и ту же фразу:

— Ишь ты, — охотники, ишь ты, — собаки.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

М. Сухотин, 1882 г.

Этот материал был опубликован в нашей газете «Охотник и рыболов. Газета для души» в ноябре 2021 года.

Оцените автора
www.oir.su
Добавить комментарий