Я разменял восьмой десяток и на охоту с рыбалкой практически не выбираюсь: — ноги уже не те, отбегали. Да и выросли мои сыновья — первые помощники, с которыми прежде хаживал в угодья и на водоемы, — разлетелись, живут в разных городах своими семьями. Приезжают изредка, погостят с неделю, даже порыбачить иной раз не идут — все некогда. Мне обидно, конечно, что угас в сыновьях охотничий азарт, и, приезжая, они уже не зовут меня «сбегать» в нашу заветную избушку. Будто и не было когда-то совместных походов в тайгу с продолжительным проживанием в глухомани, на природе…
Но зато есть у меня замечательная внучка — дочка старшего сына. Ей, правда, сегодня уже за двадцать… А вот когда она была маленькой, то до четвертого класса жила у нас с бабкой. Я иногда по настоянию городских медиков брал с собой в тайгу на два-три денька внучку, чтобы укрепить ее слабенькое здоровье: она часто болела, особенно ангиной. По этой причине девочку и оставили у нас в деревне. Родители ребенка по совету врачей вынуждены были пойти на это.
Возможно, природа, свежий воздух и натуральные продукты в самом деле помогли укрепить здоровье внучки. К пятнадцати годам она избавилась от простудных заболеваний, а занявшись легкой атлетикой, вообще забыла о каких-либо болячках.
А не так давно, перебирая бумаги в тумбочке письменного стола, за которым когда-то занималась наша внучка, когда жила и училась в деревне, среди тетрадей обнаружил несколько листков дневника ребенка, прочитал и даже прослезился от умиления. Вот что писала девчушка:
«Мой дедушка — очень страстный охотник и рыбак. У него в тайге, в пятнадцати километрах от деревни, есть своя избушка, которую он молодым еще построил собственными руками. Домик стоит на берегу лесной речки. Поздней осенью, когда земля покрывается снегом, дедушка ездит туда на охоту, а в летнюю жару — на рыбалку. Я несколько раз просилась с ним, но он всегда обещал:
— Вот подрастешь немного и возьму.
И взял, когда мне исполнилось двенадцать лет. Он сам предложил однажды:
— Не передумала еще сходить со мной и тайгу, в охотничью избушку?
— Нет. А возьмешь?
— Собирайся. Завтра с утречка и двинем. Бабушка тоже не против твоего похода.
Прогулка, сплав и летняя рыбалка
Из дому мы вышли часов в 10 утра. Уже было начало июня, на небе ни облачка, день ожидался жаркий.
Подошли к болоту, а среди кочек воды еще много. Хорошо у меня резиновые сапоги были с длинными голенищами, притом дедушка знал тропку, где посуше. Перебрались через болото и углубились в лес, а там ручьи полноводные. Правда, через каждый из них у дедушки специальные мостки из двух-трех лесин переброшены.
В общем, непросто мне дались эти пятнадцать километров до избушки. Жарко, а комарья в лесу очень много! Сапоги тяжелые, рюкзачок за спиной хотя и не такой увесистый, но на плечи давит. Хотя мы в пути и отдыхали несколько раз, последний километр я вообще не запомнила, как прошла, дотого устала, что все плыло перед глазами.
В избушке сразу свалилась на нары, не могла двинуть ни ногой, ни рукой. Дедушка развел костер, вскипятил чай, заправил его веточками смородины, брусничными листочками и кусочками чаги. Я выпила кружку такого отвара — и всю усталость у меня, как рукой, сняло!
Ночевали на нарах в жарко натопленной избушке. Я спала как убитая, не слышала шуршание под нарами мышей и уханья филина за узким окошечком, вплотную к которому подступали замшелые стволы сосен-великанов.
Утром проконопатили, просмолили и спустили на воду лодку: небольшую, но тяжелую, зато ходкую. Дед легко ею управлял при помощи шеста… Мы поднимались вверх по течению. К полудню добрались до избы дедова товарища.
Погостили у него, передохнули, а потом остались ночевать. Благо, у хозяина было приготовлено жаркое из рябчиков и нашлась наливочка из плодов смородины и голубики. Попробовать ее вкус мне, конечно, не дали. А вот жаркое было просто объедение! Белое и нежное мясо рябчиков таяло во рту!
Обратно мы сплавлялись вниз по течению и особо не спешили. Я сидела на корме и часто, уцепившись за ветви прибрежных кустов, подтягивала лодку к берегу. Тогда дедушка начинал рыбачить в проводку. Клевал в основном хариус. Три-четыре рыбешки поймаем и плывем дальше… Я тут же улов посолю и в ведерко: у хариуса мясо нежное, через пять минут уже можно кушать.
На полпути к своей избушке сделали привал, развели на берегу костер и сварили ушицу. Объедение! Чай пили медленно, смакуя аромат природной заправки. Наслаждались красотой окружающей природы и пением птиц, которых порхало вокруг великое множество. К вечеру мы причалили к берегу у нашей избушки.
На следующее утро рано-рано мы отправились домой. Было прохладно, и груза за плечами было гораздо меньше, чем когда шли сюда. По пути дедушка показывал мне следы зверей — например, медведя, который тоже двигался в сторону деревни. Отпечатки лап были большие и четкие, особенно хорошо запомнились большущие когти.
Увидев, что я немного струсила, дедушка пошутил, что косолапый зверь съест меня первую, так как маленькие девочки очень сладкие… и весело рассмеялся. А потом добавил уже серьезно:
— Летом медведь сытый, ему хватает всяких корешков и ягод, поэтому он на людей не нападает, обходит за несколько километров.
Когда мы перебирались через один из ручьев, на песчаном берегу вновь увидели следы. Теперь это уже была медведица с двумя малышами. Я была в восторге, когда смотрела на то место, где прошли юные косолапые звери. Их следы напоминали отпечатки человеческой ладошки, но уже с длинными коготками. Однако дедушка не дал мне долго любоваться ими. Пополнив фляжку холодной водой, поторопил:
— Нам еще долго шагать, и давай не будем прохлаждаться на бережку! Пошли дальше!
На полпути мы сели на высоком холме, решили отдохнуть и пообедать. Пока перекусывали, увидели, что на полянку из-под коряги выскочил бурундучок. Увидел он нас и быстренько влез на невысокую рябинку. Мы подошли поближе и стали его рассматривать. Зверек сидел на высоте полутора метров, поэтому был хорошо виден: бусинки глаз, ушки, лапки с коготочками, полосатенькая спинка…
И я вдруг чихнула. Бурундучок, испугавшись, спрыгнул на землю и юркнул под корягу, что-то проверещав на прощание.
— Ты смотри, какой юркий! — засмеялся дедушка. — И обиделся за что-то, заругался…
Мы продолжили путь. Если бы по лесу я шла одна, то ничего любопытного бы не увидела. А дедушка все подмечал и показывал мне, разъяснял, кто и когда здесь пробежал, что делал и чем интересны его повадки…
Пернатые певцы
В следующий раз дедушка взял меня с собой на охоту весной на глухариный ток. Дорогу до места я не запомнила: темно было. Долго шли болотом, потом выбрались на сухое место, похожее на гриву, петляли около часа. Дедушка светил под ноги фонариком, какие-то затески на стволах деревьев искал. Сориентировавшись, мы шагали дальше.
Наконец, остановились и развели огонь. Оказалось, это старая стоянка с односкатным покосившимся шалашом, рядом с которым угадывалось бывшее кострище. Под таким же ветхим навесом из ветвей и кольев виднелась небольшая поленница дров. Как объяснил дедушка, это была давняя его стоянка, где он коротал ночные часы перед охотой на глухарей.
Ток их — определенный участок леса, обычно на краю болота. Сюда с вечера слетаются глухари, где на рассвете устраивают соревнования в исполнении своих песен и потасовки между собой. Зачем? А чтобы завоевать сердце своей подружки и стать ее избранником.
Дедушка подновил односкатный шалаш, нарубив свежего пихтового и соснового лапника, который и использовался для лежанок-постелей. Перекусили мы, горячего чаю напились и прилегли отдохнуть до рассвета. Пока не заснули, дедушка все рассказывал: как «поет-скрипит» токующий глухарь, как к нему в это время подходить и что во время своей песни он становится совсем глухим.
Очень диковинно в лесу весной, особенно ночью! Костер потрескивает, блики от пламени скачут по окружающим стволам деревьев, которые за счет отсвета кажутся великанами. В черную высь над огнем взлетают искорки, будто светлячки, и пляшут в своем волшебном хороводе.
И тишина вокруг, от которой аж звенит в ушах. Только иногда где-то вдалеке раздавались странные вопли зайцев. Я никогда не думала и не знала, что они могут так громко и противно орать. А дедушка объяснил, что у них свадьба в это время…
Кажется, я только-только сомкнула веки, и тут кто-то за плечо трясет. Дед будит — вставать пора. На горизонте полоска светлеет, а нам еще километра два идти до тока.
Выходим к кромке редколесья. Дедушка прикладывает палец к губам, давая понять: «Пришли, будь осторожна!». Кивает головой на огромную сосну, чернеющую в рассветном сумраке в полусотне метров слева от нас.
И вдруг я услышала странные глухие звуки, будто кто-то ножом по заточному бруску водит. Тут мне и вспомнился дедушкин рассказ о том, как поет эта птица. Действительно, какая-то странная песня: и глухой стук, и шипение, и скрежет железа — в общем, все в куче. Вглядевшись в вершину сосны, на которую дед указывал, я различила темное пятно, в котором нетрудно было распознать большого пернатого с высоко задранной головой. Крючковатый клюв глухаря широко раскрылся.
Дедушка начал медленно с частыми остановками подкрадываться к сосне. А я, привалившись спиной к стволу дерева, осталась на месте. Смотрела, не отрываясь, на поющего глухаря, видела его хвост в виде веера. Умолкая, птица прохаживалась по сучку…
Вдруг раздался выстрел, и глухарь, как бы споткнувшись, начал падать вниз. Вскоре появился дедушка, неся огромную темно-коричневую птицу за шею. Я попробовала ее поднять и еле оторвала от земли: тяжеленной оказалась добыча! Мясо пернатого, приготовленное бабушкой, мне не понравилось: жестковатое и отдавало хвоей.
Отдыхая перед возвращением на стоянку, мы слышали с разных сторон песни других глухарей, но тревожить их не стали. Нам и одного хватило за глаза. А поют они действительно как-то странно.
Обратный путь наш лежал опять через болото, мимо небольшого озерца, на котором еще белел нерастаявший лед, только у берегов чернели закраины. Мы сделали привал в небольшом шалашике среди молодых реденьких пихт и сосенок. Сооружение был сделано из лапника. Деда достал из рюкзака бинокль, посмотрел в него и подал мне:
— Взгляни на озеро. Ближе к берегу на той стороне…
Я посмотрела и поразилась увиденным! Там хороводились косачи, которых сразу узнала: их часто приносил с охоты дед. Игрища этих красивых птиц с лирообразными хвостами, белоснежными брюшками и кроваво-красными, как бы припухшими, бровями очень увлекательны. Такое зрелище описывать очень трудно, надо все видеть самой.
Я с восхищением смотрела, как у кромки того берега метрах в ста от нас под сенью такого же пихтача собралось на льду птиц двадцать. Будто на праздник какой слетелись! Вот один тетерев идет, как кавалер, раскланивается направо и налево. Гордый такой, грудь колесом, а оперение в лучах всходящего солнца фиолетовым цветом переливается.
А вот двое задиристых сшиблись — только пух в разные стороны! Вскоре один не выдержал, прочь побежал, противник — за ним, крылья книзу, хвост распушил веером… не догнал. Возвращается напыщенный и раскланивается с надменным видом победителя.
А как они при этом поют!.. Бесподобно! Какой-то своеобразный перезвон, в который вплетены журчание падающей с бульканьем воды, клекот лесной горлицы и что-то напоминающее крик журавлей в поднебесье. Нежные и захватывающие звуки очень далеко слышны.
Я долго не могла оторваться от бинокля и, наконец, со вздохом протянула деду, который, видя мое приподнятое настроение, улыбаясь, поддакнул:
— Красиво хороводятся, правда? Они часто меняют места токования: то у того берега, то у этого… У меня здесь много шалашиков понатыкано…
Скрадывать токующих косачей на этот раз мы с дедушкой не стали: рюкзак и так неподъемным был. Налюбовались, послушали их воркование и пошли домой…».
Владимир Неунывахин, г. Новокузнецк
