Я родился в степной деревне, в ней же провел и детство. Мои первые уроки уженья рыбы совпали с первыми уроками моего начального образования.
Произошло это по простой причине. В середине зимы поселился в нашей семье молодой деревенский учитель.
«Поохотиться» бы на сазанов!
Отец мой, средней руки крестьянин, желая улучшить мои познания в арифметике, необходимой в хозяйстве деревни, предложил ему бесплатно стол и «горницу».
Мы скоро привыкли к учителю. Его простое и ласковое обращение со мною и моей семилетней сестренкой в короткое время расположило к нему наших родителей, так что отец, замкнутый по натуре, всегда недоверчивый к «стрикулисту», охотно и подолгу с ним беседовал.
…После обеда разговор между старшими возобновился. Отец мой сообщил учителю, что нигде столько не водится крупных сазанов, как в Кривом плесе, и что он видел своими глазами, как в прошлом году старик Сафоныч выудил 30-фунтового.
— Как же он его вытащил? — спросил учитель.
— Прямо волоком.
— Эх, вот бы мне на каких поохотиться! — не стерпел сказать учитель, а у самого глаза так и загорелись.
— Что ж, немного остается… Вишь как солнышко греет, — указал отец рукою в окно, — вдосталь наохотишься! Снасти-то у тебя есть?
— Лесы есть, а вот удилищ, боюсь, не раздобуду… У вас тут кругом степь… Палки вырубить негде.
— Вот этого-то добра мало, — сказал отец, — ступай у меня под навесом целый воз тальнику сложено.
Учитель заметно обрадовался, и мы тотчас же вышли с ним на двор.
Спор об удилищах
На задах под навесом мы действительно нашли связку тальника, но с первого же взгляда учителю пришлось в нем разочароваться. Он несколько штук выдернул из пука и все признал никуда не годными. Подошел к нам отец.
— Што, Александр Николаевич (так звали учителя), аль не годятся? — спросил он.
— Никуда не годны… Это просто оглобли.
— Каких же тебе надыть?
— Нужно, чтобы концы были тонкие, на нет сходили.
— А переломится, ежели возьмет большая рыба?
— Вот что значит ты не рыбак, Гаврилыч. Чем более гибок конец удилища, тем больше возможности справиться с крупной рыбой.
И он увлекательно пояснил значение упругости и гибкости удилища, особенно когда рыбаку придется иметь дело с крупным сазаном, обладающим сравнительно с прочими речными породами рыб неимоверной силой сопротивления.
Во время пояснения учителя отец мой добродушно улыбался, кивал в знак согласия головою, но, когда тот кончил, он выдернул из тальника самую толстую палку и возразил:
— А чего он может поделать вот этой?.. Тут три пуда привесь, не сломает.
Учитель махнул рукой.
— Ладно… — сказал он, — будь по-твоему… Вот доживем до лета и посмотрим, как ты будешь действовать твоими шестами.
Размеренная подготовка
…Пришел покос — самая лучшая, оживленная пора в крестьянских работах. Жаркие июньские дни сменялись светлыми, прохладными ночами. На селе оставались только старики и дети. Я томился дома для того, чтобы повторить курс арифметики под руководством учителя, отложившего свою поездку на родину до Петрова дня.
— Ну, Костя, собирайся на рыбалку… В ночь пойдем… — сказал мне однажды вечером учитель, провозясь целый день под сараем с удочками.
Я так обрадовался, что заметался, как угорелый, не зная, за что взяться. Уложив в сумку провизию, я ждал минуту выхода. Солнце садилось, а учитель вздумал чай пить… Такое меня взяло нетерпение.
На вопросы мои, скоро ли мы отправимся, учитель улыбался и, по-видимому, вовсе не торопился.
— Успеем, — отвечал он, — все равно придем на место, ночью ловить не будем.
Делать нечего, надо было вооружиться терпением и ждать. Как раз в это время я вспомнил, что у меня самого главного-то и нет.
— Чем же я буду ловить-то? — спросил я учителя, наливающего себе, кажется, седьмой стакан чаю.
— Хватит… Там есть для тебя тоненькая красноталка… — указал он рукою по направлению к забору, где был прислонен порядочный пук длинных, аршин в 7 — 8 березовых удилищ.
Я отыскал в связке предназначенную мне красноталку и остался очень доволен ею. Чувство прекрасного, возбуждаемое изящным видом удочки и понятное только истинному рыболову, заложено было во мне с детства.
Теперь, спустя 20 лет после описываемых впечатлений, оно кристаллизировалось во мне в определенную форму. С кривыми, безобразными удочками, какие можно часто видеть у рыбаков-промышленников, я не сяду и ловить, откажусь от всякой охоты, как бы она ни была заманчива и каких бы результатов ни обещала.
В настоящее время, предпочитая натуральное удилище искусственному, я покупаю в рыбацких магазинах длинные березовые или можжевеловые — последние охотнее — в том виде, какими они были срублены в лесу, конечно, очищенными от ветвей, толщиною в комле не более 2/3 вершка в диаметре, обращая внимание всего главнее на их природную стройность, и в таком необработанном виде отдаю столяру, который при моих указаниях выстругивает их, окрашивает в коричневый цвет, полирует и возвращает мне легкими, изящными и упругими, как сталь.
Живописный путь на рыбалку
В сумерках, когда улеглась пыль от возвратившегося с пастьбы деревенского стада, мы тронулись в путь. Главный багаж — удилища, прикорм и корзину с провизией — взвалил на себя учитель, а на мою долю досталось нести одну мою сумку и чайник с котелком.
Выбравшись за мост, на другую сторону реки, мы взяли направление к Кривому плесу. Тихая, безоблачная ночь незаметно спустилась на землю. Все видимые до того предметы, казалось, облеклись в легкие покровы и принимали странные формы…
Мы шли медленным шагом, да и торопиться не представлялось надобности. Ночь была так хороша, так упоительна, свежа, что лег бы на скошенную, положенную рядами траву да и глядел бы в далекое синеющее небо… Над головою сиял полный месяц.
Река отливала серебром. Неширокие полосы высокой, сочной травы, до которой еще не притронулась стальная коса, стояли неподвижною стеной… Кругом на неограниченном пространстве глядели сметанные скирды сена.
Запах скошенной травы, цветов, лугов, колосившихся хлебов опьянял нас и нежил все тело… Ни одного резкого звука… Странное и глубокое впечатление тишины! Изредка разве нарушалась она скрипом торжествующего коростеля или легким всплеском не дремавшей в реке щуки… Комара — ни одного!
…Мы прибавили, насколько можно, шагу, и не прошло часа, завидели Кривой плес. Он блестел, как зеркало. Заря занималась все сильнее. На востоке протянулась белесоватая полоска. Шел второй час. Вот мы спустились — и в ущелье. На нас повеяло утренней прохладой.
— Смотри, Костя, будь осторожен… Чтобы ни звука… — прошептал учитель, когда мы выбрались из ущелья на плоский выступ берега.
В безмолвном ожидании
Через 10 минут мы, как воры, подкрались к облюбованному нами мысу. Здесь было совершенно темно. Вода в озере казалась черной. Учитель без шума сложил свой багаж, я последовал его примеру.
Потом он безмолвным жестом указал мне на удилища, и я занялся разматыванием прикрепленных к ним лес. Пока я проделывал эту операцию, учитель разбросал несколько пригоршней распаренной пшеницы и затем принял от меня два самых длинных, размотанных удилища.
Наживив крючки маленькими линючими рачками прямо в неочищенном виде, он закинул их по обе стороны мыса, утвердив комли на прочных, заготовленных дома рогулях. Последние три удочки, наживленные тестом на яйце, мясом рака и мясом ракуши, он поставил против себя. Я устроился шагах в двадцати от него.
Вся эта возня отняла у нас минут двадцать.
Начинало светать. От озера поднялись испарения. Учитель зажег папиросу и сосредоточился над поплавками. Я тоже весь был внимание.
Мрак ночи все еще боролся со светом, но быстро, поминутно уступал свое право непобедимому светилу. Еще слабое сопротивление — и весь восток запылал пожаром. Проснулась природа и заговорила на бесчисленных языках. По сонному озеру трепетно пробежала первая рябь волн. По воде доносились гулкие, характерные удары сазанов.
Я глядел на свой поплавок, на концентрические круги, ходившие по воде от восплескивания рыб, прислушивался к чваканию в камышах сазанов и с замиранием сердца ждал клева.
Досада…
Вдруг неподалеку от моего поплавка вынырнул громадный сазан. Я бросился в испуге от удочки, но, оправившись, вернулся к месту. Переменив насадку, я поглядел в сторону учителя, он покачал головою и остался неподвижным. Я понял, что этим движением головы он упрекнул меня в нарушении тишины.
Мне стало за себя досадно. Жду… Гляжу, мой поплавок повело в сторону, а потом вдруг он исчез под водою… Я взял удилище и — мигом на ноги. Слышу тяжело. Тащу изо всех сил — ни с места. Я к себе — он к себе… Упирается и меня самого тащит в воду… Я вскрикнул… Подбежал учитель и мигом выхватил из рук моих красноталку. Она согнулась у него в кольцо…
— Громадный, Костя, не выдержит леса, — прошептал Александр Николаевич.
Я держал наготове сетку и дрожал от волнения. Прошло с минуту безмолвной борьбы, и на поверхности показался с хорошее полено сазан.
Учитель отступил вовнутрь берега, но едва он нашел точку опоры, как рыба со стремительной силой бросилась в глубь озера… Леса натянулась, как струна, зазвенела от напряжения и… лопнула.
Крик сожаления вырвался у нас в одно время. Я подошел к учителю: он стоял мертвенно-бледный, с повисшими руками. Моя красноталка с кусочком лесы, порванной по самый поплавок, валялась у его ног.
— Первый блин да комом… Экая досада, — сетовал он, — надо же было мне привязать такую дрянь… Тьфу! — плюнул он с негодованием.
Тут он вынул из бокового кармана запасную лесу, самим им свитую, и все еще дрожавшими от волнения руками прикрепил ее к удилищу.
— На, Костя, насаживай опять тесто и сиди, не шевелись… Только если возьмет, пожалуйста, не кричи так отчаянно, — сказал он, передав мне устроенное удилище.
Начало положено
Мы снова сосредоточились. Солнце поднялось в дерево и облило золотом всю роскошную растительность противоположного берега. Наш же берег бросал гигантскую тень, и мы сидели в холодке. Тихое великолепное утро обещало клев. И нельзя было его не ждать: сазаны, как бешеные, метались во всех направлениях…
Минут через двадцать шорох водяной крысы, бросившейся неподалеку от меня в воду, отвлек мое внимание от удочки, и я увидел педагога на ногах: он подводил к берегу сазана. Подбежав к месту, я накрыл его сеткой. Сазан оказался фунтов в пять.
— Ничего, начало недурное, — промолвил довольный учитель, сажая его в корзину.
Едва он успел наживить крючок новой приманкой и закинуть удочку, как одно из больших его удилищ, поставленное на рогуле в стороне от мыса, с силою погрузилось своим тонким концом в воду.
— Вот это клев! — сказал учитель, бросившись к нему со всех ног.
Я последовал за ним.
Учитель приподнял удилище. Но так как в первую минуту он был в согбенном положении, то никак не мог сразу подняться с места, разогнуть спины: до того была велика на крючке рыба. С немалыми усилиями он отодрал ее от дна и позвал к себе.
— Но теперь поиграй! — сказал он, заняв твердую позицию.
Отчаянная борьба
Действительно, борьба завязалась продолжительная, и зрелище ее настолько было для меня новое, интересное, что я до сих пор во всех деталях его помню.
Огромный водный обитатель, уже сдвинутый с места, все еще ходил по дну. Стоило нескольких минут усилий, чтобы вызвать его на поверхность. Когда он показал свою широкую, седую спину — крик восторга и изумления невольно вырвался у учителя.
— Батюшки, не сорвись! — сказал он вполголоса.
Это был полупудовый сазан. Хорошо подсеченный, он взял направление вдоль озера; причем с такой силой резал воду, что шум последней напоминал бег лодки, которую разогнали веслами.
Однако, почувствовав, что его движения стесняет какой-то непонятный ему английский шнур, он делает бешеный прыжок к берегу и в то же время ловким поворотом устремляется вглубь. Толчок был так силен, что слышался треск согнутого в дугу удилища.
Но снасть была в руках опытного охотника, и маневр этот не принес никакой пользы сазану, хотя не сохрани охотник хладнокровия, одно неловкое с его стороны движение, малейшее ослабление лесы, которая могла бы подвернуться под костяную пилу сазана, тогда один мощный удар — и поминай, как его звали!
Позванный снова из глубины на поверхность, сазан бросился в сторону раскинутых удилищ, но я в одно мгновенье все их выбросил на берег. Для борьбы открылось чистое поле.
Сазан принял новое направление и пошел на кругах вдоль берега. Учитель сделал ему уступку. Шаг за шагом, держа в неослабном положении удилище, он проследовал за ним до моего места.
Здесь пришлось ему выдержать новый толчок от повторения рыбой первоначального маневра — бросания к берегу и устремления в глубь озера. Удары сазана следовали один за другим.
Взбаламученная вода под ним кипела, волновалась. Но все его бешеные усилия порвать ненавистный шнур только самого его ослабили. Тогда он взял обратное направление, но уже с меньшею стремительностью.
Учитель вздохнул облегченнее и, наметив отлогое место, стал осторожно выводить его на мель. Еще минут пять сопротивления, и животное, обессиленное, едва двигающее плесом, было выведено на сушу.
Я быстро накинул сетку, и мы оба грудью на него упали… Сазан оказался весом в 26 фунтов. Радости нашей не было пределов. Александр Николаевич закуканил его на толстую бечеву (так как в корзине он не мог поместиться) и привязал за корни талов.
Делу — время…
Все еще неспокойные, мы уселись на траву, обмениваясь пережитыми впечатлениями. Солнце поднялось достаточно высоко. Стало уже припекать. Учитель посмотрел на часы: было половина восьмого — время завтрака.
Тогда я отправился к ущелью собрать сушняку, а учитель вернулся к своим удочкам. Вскипятив чайник, я пошел посмотреть свою красноталку, но, еще не дошел я нескольких шагов до места, она на моих глазах была вырвана из берега и уже мчалась посредине озера.
Я вернулся к учителю и показал ему рукою, где ныряло мое удилище. Мы побежали берегом, но, едва поравнялись с моим местом, оно уже лежало на поверхности без движения…
В. Сергин, 1901 год
