От юго-западной оконечности Байкала за глубокою тесниною гор тянется обширная площадь, лежащая по долине реки Иркута — это Тора. По-бурятски «тора» значит «чистое место». И действительно, если смотреть на местность с высоты горы, положим, летом, то перед глазами, как в панораме, открывается громадный ровный зеленый фон, испещренный, точно шахматная доска, пашнями и лугами, озерами и болотами; по средине же фона — река Иркут, вся серебряная, величественно катящая свои чистые воды с Запада к Востоку.
Тора
Исполинской змеей извивается Иркут в темно-зеленых островах и перелесках, рельефно вырезывающихся на необъятном зеленом ковре: куда ни взглянешь — везде блестят озера самой разнообразной формы, то совершенно открытые и блестящие чистою зеркальною поверхностью, то как сеткой подернутые травою.
Ближе к лесу и предгорьям идут мокрые кочковатые болота, поросшие мелким березняком и тальником, а по обеим сторонам Иркута, к левому берегу которого картинно опускаются красивые скаты гор, в поэтическом беспорядке разбросаны бурятские юрты вперемежку с пашнями и лугами, обнесенными незатейливою жердевою изгородью, — это улусы.
Тора занимает пространство в окружности верст около 50 (свыше 53 километров. — Прим. редакции); заслоненная со всех сторон горами, она представляется глубокою котловиною, перерезанною рекой Иркут. Весна в Тоpе начинается раньше, чем в других местах этого края, но ветры, дующие здесь с конца марта ежедневно вплоть до половины июня, делают эту весну слишком непривлекательною. Ветры эти прорываются в две сквозные пади, лежащие в перекрестном направлении, вследствие чего в котловине всегда дует резкий сквозняк, нестерпимо надоедающий и человеку, и животному.
Зато в половине июня ветры прекращаются, расцветают черемуха и сибирская яблоня, покрываются зеленью острова, густо заросшие кустами, и Тора представляет тогда красивый уютный уголок и прекрасное место для гулянья. Все прелести эти, к сожалению, весьма скоротечны: отцветают деревья, остается, хотя и обновленная, но однообразная сплошная, надоедающая взору весною зелень, висит над нею скучное небо, и тяжело дышится неприятным сухим воздухом.
Тора по географическому положенно своему есть преддверие Тункинского края. Окруженная со всех сторон горами, она на западной оконечности замыкается невысоким отрогом Саянского хребта, упирающимся в Тункинске гольцы (горные кряжи с совершенно голыми, лишенными растительности вершинами. — Прим. автора) и образующим перевал к другой, еще более обширной площади — Тункинской.
Если смотреть на эту площадь с так называемой Норгун-Тологойской вершины, то прямо перед глазами будет длинная предлинная Тунка с высокою белою церковью и покосившимися набок, сгорбившимися, точно старая баба, домишками, а справа и слева будут густо заселенные бурятами местности: Коймары и Урдубугин, славящиеся обширными озерами и непроходимыми болотами. Коймары опоясываются рекой Тункой, идущей из гольца с северо-запада, а Урдубугин — рекой Иркут, стремящейся к юго-западу и сливающейся с Тункой сейчас же за Тункинским селением в чрезвычайно живописных островах.
Самое селение Тунка стоит на открытой и ровной площади, от которой справа, на север, тянется длинная цепь высоких, красивых гольцев, слева — Саяны. Широко раздвинувшись, Саяны идут в параллельном направлении к западу верст на 60 (64 километра. — Прим. редакции), после чего соединяются, заключая таким образом Тункинскую площадь как бы в громадное горное кольцо.
Далее горы следуют густой группой, в которой уж и не разберешь, где Саяны, а где голец, — так они переплелись между собою; группа эта тянется приблизительно верст на 80 (свыше 85 километров. — Прим. редакции), и уже за так называемою Мондою (Мондинский или, правильнее, Кандинский караул. Караулом назван потому, что там во время наших политических несогласий с Монголией учрежден был казачий пост, иначе караул для охраны нашей границы. — Прим. автора) образует один общий горный узел — Нухун-Дабан (по-бурятски — «Нoс-гора». — Прим. автора).
Отсюда горные кряжи расходятся в разные стороны. По ту сторону Нухун-Дабана начинается большая плоская возвышенность, упирающаяся в небольшой хребет, составляющий водораздел двух главных в крае рек: Иркута и Оки. Иркут течет отсюда на Восток, а Ока — на Запад. Обе реки берут начало из небольших озер, кишмя кишащих рыбою.
Кажется, в 1875 году осенью я был на этих озерах и, заметив массу рыбы, не выдержал: нехитрым деревянным крючком из одного озера я надергал в каких-нибудь полтора часа такое множество рыбы, что нам, четверым, хватило ее на трое суток.
По моему мнению, этот самый водораздел и служит границей Тункинского края, так как местность от вершины Оки вниз по течению ее следует уже считать краем Окинским, не менее обширным, чем Тункинский.
Таким образом в состав Тункинского края входят две громадные площади — Торская и Тункинская — и окружающие их леса и горы, справа и слева тянущиеся на довольное обширное пространство. Тункинский край занимает места немало, судя потому, что на проезд от одного пункта к другому требуется иногда не менее 7 дней. От этой своей обширности он и носит громкое название «края».
Этого краткого описания, я полагаю, совершенно достаточно для того, чтобы дать понятие о положении местности, так как я намереваюсь знакомить не с топографией этого края, а с охотой. Но подробного, полного отчета об охоте я тоже не могу представить, потому что для этого потребовалось бы слишком много времени, у меня же свободного мало, почему я ограничиваюсь лишь кратким очерком охоты за этот год.
Лебеди, гуси, бекасы, утки
Весна нынешнего года началась по обыкновению ветрами. Ветры были холодные, пронзительные, отчего лет лебедей не то чтобы был плох, а просто не хотелось гоняться за ними. Да и, в самом деле, что за охота, когда ветер дает ходу. Но все же я убил пару; из них одного я взял, а другого унесло течением воды под лед. Лет лебедя начался 12 марта.
Гуси летели плохо. Первые появились 27 марта. Вот уже 5 лет как лет их через Тору с каждым годом прогрессивно уменьшается как весною, так и осенью. Весною гусь задерживается здесь надолго; иногда в первых числах июня встречаются небольшие — пар в 5-6 — табунчики; обратно же гуси летят в сентябре и тут останавливаются у нас на полях, откармливаются на дорогу и, запасшись жирком, улетают.
Здесь встречаются две породы гусей: полевой гусь и гуменник. Первый очень осторожен, и весною убить его из дробовика можно только случайно, потому что он садится всегда на открытых местах, подальше от бугров, оврагов, вообще всякой защиты; тут на него нужна винтовка, стреляющая далеко. Гуменник не так осторожен.
Осенью же полевой садится на первую попавшуюся сжатую ниву, не опасаясь того, что обстреливать ее можно со всех сторон. Это объясняется тем, что осенью летит преимущественно молодежь, еще не нюхавшая пороху и жадная к пище.
Впрочем, и весною можно стрелять полевых гусей с успехом и на близкую дистанцию, но лишь в то время, как идет снег (что здесь весною бывает очень часто); гуси пугаются такой погоды и низко-пренизко, иногда в уровень с крышами дома, перелетают с места на место; следовательно, стоит только заранее заметить, в каком направлении они летают, и бить их тогда можно много.
Я всегда с успехом пользуюсь этими перелетами, но нынешнею весною убил только трех гусей. Осенью же не охотился вовсе, потому что все время лета их провел в лесу.
Первый бекас «прочикал» 9 мая, а через неделю начался лет их. Весною я не охочусь за ними: травы нет, бекасу негде укрыться, и он поднимается вне выстрела, никогда не допуская собаку к стойке, а гоняться за ним я не нахожу удовольствия; к тому же весною он гостит в болотах недолго, стараясь как можно скорее оттоковать и в лес — на яйца, так что в первых числах июня бекас уже редкость, разве только изредка увидишь одиноко блеющего барашка, описывающего в воздухе красивые зигзаги.
Зато в последних числах июля бекасы во множестве появляются в огороженных и открытых покосах и по потным местам, держась охотнее в первых. В это время бекас жирен, стойку выдерживает хорошо, и стрелять его можно с удовольствием.
Охота эта продолжается почти три недели, пока не выкосят траву, после чего бекас перебирается на берега озер и болот, в мелкую осоку, и становится более осторожным, хотя далеко не так, как весною, почему охота на него не теряет своей прелести. Вечером часов с пяти охотиться на бекасов лучше, чем утром: и собака чует лучше, и бекас вылетает ленивее и тяжелее, отчего и стрелять его удобнее.
Нынешнею осенью я довольно-таки истребил их: редкий день убивал я меньше 6, а 12 августа убито мною 27. Я нашел тогда высыпку на одном нескошенном покосе: не успел я сделать и двух шагов, как дочка моя подняла пару, которую я свалил дублетом; затем последовали стойка за стойкой, выстрел за выстрелом. Раз спугнутый бекас садился тут же, в нескольких шагах, так что собака без труда отыскивала его даже на глаз.
Такой бекасиной охоты я не помню, да вряд ли когда и случится найти подобную высыпку. С 22 августа бекасов стало попадаться меньше и меньше, а с 28-го их и вовсе не стало видно.
Мимоходом скажу, что дупель и вальдшнеп не прилетают сюда. По крайней мере, я никогда не встречал их здесь.
Утки летят сюда множество. 23 марта появились сначала серые, потом кряква и гоголь, а к концу месяца и все остальные породы. Они во множестве вьются на полыньях Иркута и на лывах, образующихся от талого снега; когда растают озера, утки переходят на озера. Но дело в том, что весною «братский» (в обоих полосах Сибири «братскими» называются бурята) не дает засиживаться ей долго на одном месте, а потому наш брат-европеец держит ружье свое на стенке.
А. Арандаренко, улус Торский, март 1881 года
