Весна была какой-то необыкновенной. По давно небывалому обилию снега зимой ждали и обильной полой воды, а поэтому, по замечанию некоторых старых охотников, и обильного прилета дичи, но вышло совсем вопреки ожиданиям. Разлив воды был гораздо меньший, чем в прошлый год, зима которого далеко не так была снежна, как зима настоящего. Этому причиной явились морозы, которые и затормозили начавшееся разлитие.
Картины весны
Сначала было разлившаяся вода по лугу за рекой предвещала большое половодье, но затем довольно сильные морозы сковали снова всю природу. Спустя неделю, хотя и оттеплило, таяние происходило как-то туго: по утрам и вечерам все-таки держались порядочные заморозки и вода дальше не пошла, так как-то на половине и остановилась.
Полного разлития не было, так как не было дружной весны, этого дружного таяния, когда быстро оседает снег, по улицам — лужи, с крутого берега реки с шумом низвергаются в нее потоки грязной воды; видно, что весна спешит и быстро, быстро надвигается, а теперь происходила какая-то медленная смерть, какая-то упорная борьба: зима шаг за шагом отступала, не без боя уступая природу воскресшей, побеждающей весне.
Уток все-таки было больше, чем в прошлый год. С кряковыми, за неимением времени, мне не пришлось съездить ни разу, а производил я свои наблюдения с берега, да, кроме того, бывая на охоте за рыбой с наметкой. Летело довольно-таки порядочно и иногда большими партиями. Видел также и гусей. Но, вспомнишь, лет 10 назад уток вблизи Тамбова было гораздо больше.
Выйдешь бывало на берег, и прямо перед глазами среди этого громадного пространства воды саженях в 60 или 70 (около 130—150 метров. — Прим. редакции) — партия штук в 100, в 150 разнокалиберных, разноперых огарей, чернышей, свиязок; немного дальше, еще такая же партия, плавают, ныряют, становятся вертикально, доставая себе корм, вот к первым подлетело еще несколько штук, а правее вдали не то кочки, не то тоже утки? Сразу не разберешь.
Всматриваешься: это кочки движутся вперед, назад… Оказывается, тоже утка. Пройдешь немного берегом — неподалеку спустились нырки. Останавливаешься и смотришь, как долго какой-либо из них пробудет в воде и не вынырнет.
Стоишь и любуешься. Вдруг над головой знакомый свист, поднимаешь глаза — пронесли «материки». Следишь за ними — улетели далеко… Но вот ниже, ниже, сделали несколько кругов, опустились. Издали к ним несется еще партийка… опустились и эти.
А вот из-за недалеко лежащего леса вдруг поднялись в беспорядке несколько гусей, прислушаешься: кричат, поднимаются, летят все дальше и выше, вытянув шеи, с криком. Следишь за ними: далеко уже улетели, перетянули почти через сияющую полосу леса на горизонте… напрягаешь глаза — едва заметны… Скрылись совсем.
Идешь под берегом, тихо вокруг. Останавливаешься, прислушаешься. Издалека доносится знакомый крик утки. Стоишь и слушаешь. Вдруг вблизи отозвалась другая. Сколько раз крикнет? Садишься и считаешь… 24 раза? Ну, наши домашние на такое неспособны. Да и что это за крик? Как чист и силен!
Вдали закричала опять… едва донеслось, улетела, значит, дальше… или это другая? С каким удовольствием слушаешь этот свежий, звучный, восторгающий душу каждого охотника крик. Сколько удовольствия чувствуется в это время.
Восторг души
Тихая ночь, весна, обилие воды, придающее такую прелесть весенней природе; этот свежий, наполняющий какой-то крепостью весь организм, необыкновенно приятный весенний воздух, эта проснувшаяся жизнь; суетливое движение всякой пернатой твари, эта воскресшая природа, а с нею вместе и многие надежды и радости. Каким восторгом наполняет все это душу!
Я ходил каждую ночь на берег, садился и слушал. Теперь же несколько лет я не слышу этого крика, хотя по-прежнему посещаю в половодье берег. Да… изобилие было дичи. Сколько видишь, бывало, ее плавающей, хлопотливо шныряющей туда и сюда.
А пойдешь по слитии воды за реку так просто, без ружья (я тогда еще не охотился), сколько встретишь по болотцам и озеркам различных пород уток и куликов… И все это было как-то не так дико: подойдешь к сидящим на болоте пегарям, приподнимешь голову — они тебя видят, приподнимешь совсем или сядешь — они насторожились, вытянули шеи, но все-таки продолжают сидеть, махнешь раз — тогда поднимутся.
Раз был случай, когда я жил еще в Елатьме Тамбовской губернии. Река только что разлилась. Сидел я в сумерках у окна своей квартиры, вдруг слышу вверху над крышей свист крыльев, поднимаю голову — пара чирят. Немного полетали и опустились в 20 саженях (свыше 40 метров. — Прим. редакции) от моего окна, в болото, и, только оглядев меня, взлетели.
В Елатьме же почти в центре града вспугнул раз куропатку. Сильно она меня тогда еще испугала своим неожиданным, шумным полетом. Да, это все приятное прошлое, а, как ни грустно, все-таки нужно вернуться к настоящему.
В поисках дичи
Итак, повторяю, на охоте с утками по независящим от меня обстоятельствам я не был и, следовательно, не имел удовольствия любоваться убитым красавцем-селезнем. В конце Страстной недели ходил два раза по вальдшнепам, исходил все знакомые местечки весеннего вальдшнепа, но нашел их всего лишь пару: его нынешней весной совсем было мало в окрестностях Тамбова.
Пускаться вдаль, хотя и было время Святой недели, но так же было и рискованно, так как легко могло статься то, что, проездив 3—4 дня, не убил бы и того, что убил здесь, поблизости; следовательно, явились бы напросто потраченными время и деньги, а последнее для нашего брата тоже немалый расчет; почему я и решился это свободное время употребить на охоту за более доступною дичью — именно за бекасами и гаршнепами.
Она, к удовольствию моему, увенчалась успехом, так как дичи-то этой оказалось достаточно, в особенности гаршнепов; их я убил около 40 штук, что по нашей охоте совсем вблизи города очень хорошо.
Бекасов, конечно, убил меньше, так как они вскакивают в большинстве случаев далеко, а мое смертоносное оружие слишком уже не отличается смертоносностью, то есть, говоря яснее, дальнобойностью; гаршнеп же, напротив, лежит крепко, стойку выдерживает — есть, следовательно, возможность и полюбоваться вдоволь последней.
Находил я их каждодневно преимущественно на одном месте — мелкий такой, сырой кочкарник около так называемого Капустного озера. Только подходишь к этой местности, а собака уже знает: там. Смотришь: стала. Любуясь, тихо подходишь. Пиль! Стоит, как вкопанная. Делаешь несколько шагов вперед — без шума вскочила крошка. Быстро прикладываешься — свалилась в траву. Только лишь зарядил, прошел несколько — опять стоит собака, и опять та же процедура.
Убивал по десяточку в охоту и около этого. Нужно сказать, как меняются места весной. Летом ходил совершенно посуху, попадались такие углубленные места с высоким кочкарником, поросшие мелким, редким кустарем, а весной откуда-то взялись болота, озера какие-то; над ними, вверху видишь 2—3 бекасов; пройдя по краям и взобравшись в средину, тоже вспугнешь штучки 3—4.
Давно я так же, как крика утки, в тихую весеннюю ночь не слыхал вверху и крика бекаса-«барашка», а этот крик в особенности вечером, перед закатом солнца, оставлял во мне не менее приятное впечатление.
Весной в половодье в тихую ночь или тоже ранней весной, но по слитии уже воды, на закате солнца, в соединении именно с этой роскошной проснувшейся, какой-то новой природой, когда и на душе все как-то обновлено, легко, когда дышишь полной грудью, стараясь упиться этим свежим воздухом, когда не наглядишься на этот чудесный весенний ландшафт, когда живешь каким-то ребяческим, восторженным возрастом, тогда этот крик бекаса или утки оставляет неизгладимо приятное впечатление.
Трофей-сюрприз
Ну-с, на Святой же неделе убил два пары дупелей, и совсем нежданно-негаданно. Очень хорошо ведь известно, что есть раньше прочих прилетающие дупеля, передовые, называемые «половодниками». Но, будучи увлечен бекасами да гаршнепами, ими одними, так сказать, будучи наполнен, совсем забыл об этом.
Только раз иду около болотинки со свежей зеленой травкой, вдруг собака как-то необыкновенно встала. «Не по бекасу», — думаешь себе. Как-то страстно замерла, припав передом, поджав одну ногу, вытянув, как палку, неподвижный хвост, глаза напряженно устремлены в одну точку, вся фигура — как изваянная.
Думаешь: «Что такое?». Смотришь кругом. Бекас давно бы вскочил. Разве гаршнеп? Да нет, здесь ему не место, здесь едва ли сядет. Вдруг… ф-р-р! Знакомое, волнующее…
Серяк-дупель! Быстро приложился. Мелькнул в траве. Бросилась собака, ворочает его мордой сбоку набок, тычет носом, рада. Быстро подходишь, отталкиваешь ее и, как ей этого ни хотелось, поднимаешь, приглаживаешь перышки, любуешься. Главное — весной добыт и первый. После этого я уже стал их разыскивать и убил еще троих.
На Фоминой неделе (неделя, начинающаяся на Красную горку. — Прим. редакции) путешествовал каждый день по вечерам, но не нашел еще ни одного дупеля, гаршнепы тоже как-то сразу пропали; бекасишки хотя и попадались, но слишком уже редко: поднимешь, бывало, одного… и только.
Азартное увлечение
Охота как бы закончилась, так что я и отчаялся уже видеть еще дупельков, думал, что больше их уже и не будет, но с 6-го или 7 мая они стали попадаться понемногу, а дальше пошли уже высыпки как следует — так, что я в один прекрасный вечер, с 4-х до 8 часов, убил 21 штуку.
Всего убито около 60. Но чего особенно было в изобилии, так это дергачей — их всего убито более 70 штук. Я до них совсем и не охотник, но, ища дупелей, нечаянно попадал на них, а раз собака зачуяла одного, ее уже трудно оторвать от этой охоты, и она рьяно преследовала их. Попадались же очень часто, и охота эта выходила веселой-таки.
Дупелей в первых числах было мало; как я уже сказал, в это время только я отводил душу дергачами. Невольно как-то увлекаешься. Нашла собака одного; горячо заискала, много похлопотала над ними, наконец, он убит, и она со всем усердием, присущим ее горячей натуре, начинает разыскивать, разнюхивать, обшаривать каждый куст. С таким же усердием, присущим натуре человека, следишь за ней сам, делая всевозможные зигзаги по кустам свежей, весенней травы и кочкам, шагая с одной на другую и часто оступаясь и падая.
Уперлась собака. Пиль! Пиль! Быстро порываешься вперед, зная, что по дергачу собаке стоять долго нельзя, так как он быстро бежит и его опять долго нужно будет разыскивать. Бросилась, быстро заискала по следу. Спешишь за ней. Около куста, пройдя саженей 30 (около 64 метров. — Прим. редакции), опять стала. Пиль! Сунулась вперед. Неуклюже как-то вылетела птица; раздался выстрел, перевернувшись в воздухе, упала.
Случается, собака ведет по нему саженей 50 (свыше 106 метров. — Прим. редакции) так, что потеряешь надежду поднять, но все-таки соследит как следует, и он большею частью из куста принужден бывает подняться и свертывается под выстрелом. Подбитого дергача, то есть если у него перебито только крыло, редко возьмешь, так как он слишком уж быстро бегает — и с тремя собаками ничего не поделаешь, но мне, к немалому удовольствию, конечно, приходилось ловить и таких.
Выстрелишь — упадет; бросится по обыкновению собака; на минуту остановилась на месте падения, ткнула носом в это самое место, понюхала; бросилась опять… э, значит, удрал! Зашныряла туда и сюда; бросишься к ней сам на подмогу — нужно по горячим следам, а то поминай как звали. Понукаешь, не давая ей останавливаться.
Вон мелькнул в траве, бросился, совсем было схватил — проскользнул между пальцами, эка бестия! Собака горячится, скачет, храпит носом в траве. Пропал… досада. Останавливаешься, озираешься, делаешь несколько тихих шагов… Э, вот под ногами шмыгнул… бросаешься, падаешь на колени… схватил! А наконец-то здесь, шельмец!
Какими-то бойкими, плутовскими глазами смотрит на тебя твой шустрый пленник. Собака, в свою очередь, также с радостной физиономией, высунув язык и махая хвостом, загляделась на этого пленника в руках; дашь ей его понюхать: дескать, вот он наш, наконец, сколько ни трудились.
А одного так мне пришлось убить на бегу. Это было так. В одном месте невысокая такая травка, желтые цветы, самое дупелиное место… и собака вдруг стала, как по дупелю. Приготовился — жду взлета этого долгоносика; смотрю кругом, под ноги, около собаки — ничего не видно; последняя продолжает красиво стоять.
Только, внимательно вглядываясь, я заметил неподалеку от меня сидящего дергачика и, вытянув шею, поглядывающего на меня. Пиль! Продолжает стоять. Махаю ружьем, дергач все сидит; наконец, быстро порываюсь вперед, но он, вместо того чтобы вскочить, быстро, как змея, побежал в траве, пригнувшись и вытянув шею; я бросился за ним, а он от меня… и это продолжалось саженей 40 (около 85 метров. — Прим. редакции); наконец-то принужден был полететь, и я на бегу выстрелил и убил. Курьезно это вышло. После немало смеялся.
«Егеря-террористы»
Будущей весной мне уже не придется испытать этого удовольствия, так как у меня сейчас щенок, которого нужно будет натаскивать: познакомить же молодую собаку с дергачами — значит, абсолютно испортить ее. К концу мая дупеля иссякли, дергачи хотя и были еще, но так как эта охота после дупелиной мало представляла удовольствия, то и пришлось закончить до Петрова дня (29 июня по старому стилю, 12 июля — по новому стилю. — Прим. редакции).
Но у нас есть и такие «молодцы», которые таскались каждый день до Троицы, и одному из них удалось еще убить две пары дупелей, как раз накануне этого праздника. Когда я заметил ему, что это даже и совестно, так как они теперь ведь уже на яйцах и, вероятно, вылетели на кормежку, то он ответил мне:
— А я почем знал? Они мне что же не сказали?!
То есть почему дупеля не сказали ему, что они на яйцах; тогда он, может быть, не стал бы бить их. Хорош ответ, хорошо оправдание — нечего сказать! Впрочем, такие «егеря», так сказать, «егеря-террористы», я думаю, есть и везде.
Для них только бы лишь убить, а как убить и что убить, на счет этого они не задумываются, не задумываются также и о том, что вот через них и им подобных дичь и так уже слишком редкая летом и осенью (весной-то она еще есть), в недалеком будущем будет положительною редкостью, так что им же, несчастным, придется таскаться изо дня в день весну, лето и осень и находить за все это время двух-трех дупелей, которых они теперь так беспощадно, так жадно, так безрассудно истребляют.
По-моему, более или менее развитому охотнику — не промышленнику — нужно вменить себе в обязанность всевозможнейше стремиться к тому, чтобы охота весной положительно была уничтожена; а то скоро от ружейной охоты, дающей столько сладких минут истинному охотнику, останется лишь одно сладкое и вместе с тем горькое воспоминание; сладкое в том отношении, что припомнятся все эти охотничьи труды, удачи, неудачи, все случаи, все эти дорогие минуты воскреснут перед глазами, все эти радости, восторги, впечатления.
Задумаешься, забудешься, углубишься… Приятно, радостно на душе… на лице невольная улыбка… И вдруг вспомнишь, что все это прошло, всего этого нет, все это невозвратимо!.. Как безотрадно, тяжело станет.
Для охотника не может существовать других развлечений и удовольствий, кроме охоты, потому что ничто не даст этого, кроме нее; а в нашей бедной, черствой, трудовой жизни, исполненной толчков и невзгод, мы только лишь и живем, только лишь и отдыхаем, чувствуем себя, как говорится, в своей тарелке на охоте — и это удовольствие для нас вот-вот исчезнет с лица Земли!
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ.
А. И. Гладышев, 1882 г.
