Мне подарили самку дергача. Она залезла в сушившийся у озера вятель (плетенку из прутьев), где и была поймана. Первоначально я держал дергача в большой проволочной клетке ввиду спасения от исполнения пламенного желания моего ручного корсака спровадить его в свой желудок. Во все время пребывания своего в клетке он выказал очень мало признаков приручения, хотя и брал пищу из моих рук.
Когда Лисочка (корсак, рассказ о содержании которого в неволе ищите в апрельском и майском номерах газеты — № 155 и № 156. — Прим. редакции) умерла, я выпустил птицу из заключения и отвел к ее услугам целую комнату. Вскоре после того дергач совсем привык ко мне и научился даже отличать голос мой. Я его звал:
— Дергун!
И он почти всегда являлся на зов, подходя так близко, что можно было брать его в руки. Нисколько не преувеличу, если скажу, что он любил меня. Сидел ли я на месте, расхаживал ли по комнате, дергач или по целым минутам стоял возле или шаг за шагом следовал за мною.
Впоследствии он сделался даже очень нахальным. Так случилось мне раз сидеть на полу и пересматривать свою коллекцию птиц. Дергач по обыкновению стоял возле в безмолвном созерцании. Когда я взял в руки чучело чекана (птица меньше воробья. — Прим. редакции), он стремительно бросился к ней и оторвал голову. Думая устрашить его, я показал ему набитого перепелятника. Птица не испугалась, однако, прыгнула и, вцепившись в голову хищника, повисла в воздухе, болтая своими длинными ногами.
Дергач представлял существо, богато одаренное в духовном отношении, соединяя в себе притом большую любознательность, смелость и способность подчас безошибочно и осмысленно оценять факты. Любознательность его отчасти обусловливалась страшною прожорливостью, которая вместе со свирепою кровожадностью относительно животных более слабых была в числе многих дурных черт его характера. Он клевал, например, горячие уголья, табак, папиросы, различные блестящие вещи и так далее и, только убедясь в их неудобосъедаемости, навсегда оставлял попытки испробовать их вкус.
Когда дергач увидел в первый раз моего ручного ежа, он очень удивился и принялся рассматривать его со всех сторон. Видя неблагонамеренность невиданного животного, он скоро сообразил, что оно по своей неповоротливости не может принести ему ровно никакого вреда. На основании такого соображения птица продолжала свои наблюдения на очень небольшом расстоянии, несмотря на все попытки ежа поймать ее.
Раз положил я на пол мертвого ужа длиною фута в два (свыше 60 сантиметров. — Прим. редакции). Дергач, конечно, тотчас обратил на него свое внимание и стал подходить к нему тихо, медленно, как будто обдумывая каждый шаг, все более и более по мере приближения вытягивая шею. Когда он подошел к змее на пять или на шесть своих шагов, то остановился и устремил пристальный взгляд на ее голову.
Подождав таким образом несколько секунд, он, не отводя от головы ужа своего напряженного взора, подвинулся еще на шаг, вытянув вперед шею на сколько было только возможно. Потом быстро, как молния, сделал скачок, ущипнул голову змеи и мгновенно отпрыгнул на прежнее место, растопырив перья задней половины тела. Проделав это несколько раз и убедившись в безжизненности своего врага, он смело стал долбить и щипать его своим клювом, особенно основательно подвергая этой операции голову.
О значительных умственных способностях дергача свидетельствует и то, между прочим, что он легко узнает нарисованных красками насекомых и птичек. Я заметил, что тех из акридит (насекомых из саранчовых. — Прим. редакции), которые были нарисованы мною в увеличенном масштабе, он клевал не за самую широкую часть тела, а непременно за одну из задних ног. С течением времени он узнал, однако, что воображаемые насекомые существуют только на бумаге. Как ни плохо рисую я, но умная птица узнавала даже породы изображенных насекомых и к осе или пчеле приближалась с особенными предосторожностями.
Ходит дергач большею частью с подобранной шеей, большими шагами, держа тело в горизонтальном положении и кивая головою вперед и назад. По временам он принимает чрезвычайно забавные позы, забавные как своею неожиданностью, так и фигурой. То остановится вдруг на месте, вытянувшись вертикально вверх, то сделав несколько шагов с горизонтально распрямленной шеей, то став на цыпочки и вытянувшись вверх, причем обнаруживались бедра, составлявшие с голенями и цевками (одна из костей ноги, расположенная между голенью и пальцами. — Прим. редакции) одну прямую линию, принимается махать крыльями.
Сообщу, кстати, о позе, играющей, быть может, важную для него роль. Воспользовавшись однажды временем, когда дергач зашел в клетку, я поставил в дверцах отлично поставленное чучело серой куропатки.
При первом взгляде на незнакомую, довольно большую птицу он тотчас же нагнулся передней частью своего корпуса, отчего задняя поднялась, полураскрыл свои крылья, несколько вывернув их — так, что концы больших махов приходились выше спины на целый дюйм (более двух с половиной сантиметров. — Прим. редакции), сильно распушил оперение в задней половине тела; перья же передней половины, точно так же как и сильно вытянутой вперед шеи, плотно сложил. Такой позой дергач, очевидно, хотел напугать воображаемого врага. Глаза его в это время выражали сильный страх.
Летал дергач редко и то только в случае крайней опасности. Впрочем, весною и осенью в период прилета и отлета птиц его породы он делал довольно частые попытки вылететь в окно.
Пернатый гурман
Осенью он подавал довольно часто голос, когда был голоден, и получал пищу. Зимою же и раннею весною я только два раза слыхал его крик. При виде добычи он часто выражал свое удовольствие звуками, которые довольно верно могут быть переданы слогами: «Куда, куда, куда, куда…», причем каждое «куда» быстро следует одно за другим. В конце апреля дергач начал издавать и другие звуки, вроде: «ку-ку-кру-у». Они быстры, негромки, глухи и повторяются больше одного раза кряду.
Пища, употребляемая дергачом, чрезвычайно разнообразна. Любимое кушанье его составляют птичьи яйца и мозг, мясо и насекомые. Этих последних я давал ему в засушенном виде, но, несмотря на это, он свободно глотал их благодаря очень сильным и обильным выделениям слюнных желез.
Днем дергач охотился за тараканами и, если они находились высоко на стенах, пытался добыть их, взлетая или прыгая. Прыгнуть он мог на высоту почти трех четвертей фута (около 23 сантиметров. — Прим. редакции), причем принимал крайне смешной вид, напоминая убитую птицу, которую держат в висячем положении за кончик клюва и у которой во всю длину вытянуты ноги. Так же гонялся и за молью, летавшую по комнате, на бегу прыгая вслед за нею.
Дергач мог проглатывать очень большие куски. Я несколько раз давал ему мышат, достигших уже до трех четвертей нормального роста. Он подбегал немедленно к добыче, убивал ее несколькими ударами клюва по голове и затем, хотя и с великими усилиями, но все-таки проглатывал головою вперед.
О прожорливости его и его братии пусть будет говорить следующий случай. Отлучившись раз на охоту и не сделав нужного распоряжения, я проморил своих дергачей голодом. Тогда они наглотались песку, пистонов и дроби, рассыпанных по подоконнику, однако выкинули их потом в виде погадок.
Воду пил дергач в большом количестве, причем не тянул ее, а клевал, как крошки или зерна. Купаться любил в высшей степени, но только в свежей, прозрачной воде. Часто он купался до того усердно, что насквозь вымачивал свои перья и они слипались в пучки, обнаруживая голые места кожи.
В этом виде он представлял очень плачевную фигуру и напоминал мокрую курицу, но вскоре принимал свое нормальное состояние благодаря основательным и частым встряхиваниям. Нередко также сушился против топившейся печи, поворачиваясь к огню то той, то другой стороной тела и кладя на спину скрещенные и вытянутые назад крылья.
Осенью в период перелетов дергач спал утром и в некоторые часы дня, ночью же был беспокоен и бился о стены. Зимою он успокаивался с наступлением сумерек и пробуждался утром. Весь остальной день расхаживал по комнате и только редко засыпал на непродолжительное время. Сон его чуток. Для сна выбирал всегда наиболее темный уголок комнаты. Тут-то не раз замечал я, что он лежит на брюхе, спрятав голову в плечевую птерилию (участок кожи птиц, покрытый контурными перьям. — Прим. редакции).
Дергач принадлежит к птицам, которые могут доставить любителю огромное удовольствие. Единственное неудобство содержания его в неволе, заключающееся в том, что он сильно гадит полы, отчасти уничтожается свойственной ему привычкой ходить преимущественно по некоторым избранным направлениям (например, вдоль стен, от одного темного уголка до другого и так далее, вследствие чего уборка в значительной степени облегчается.
Водяная курочка
Птица эта в окрестностях Буранной живет в довольно значительном количестве по топям, болотистым местам, но почти совсем неизвестна казакам станицы — в противоположность дергачу, знакомому не только по своему голосу, но и по наружности, так как каждое лето во время сенокоса он попадается в руки.
Когда косят траву и приближаются к уже выкошенному месту, дергачи постепенно уходят туда, где она еще остается. Некоторые из них погибают от косы, другие же, более решительные, ищут спасения и вылетают или выбегают на выкосок. Тут за ними гонятся и заставляют забиться куда-нибудь в копну или стог, где без всякого труда и берут их руками.
Иногда дергач так теряется, что просто бежит до тех пор, пока его не поймают. Таким же образом поступают подчас и курочки. Само собою разумеется, что благодаря негодности местожительства своего для сенокоса они реже сравнительно с дергачами попадаются в плен.
…Получил я курочку, которая почти совсем уже достигла взрослого возраста. Прежде всего поразили меня ее неумеренность в пище и жадность. Как только пустил я ее в комнату, она тотчас же принялась знакомиться со своим помещением, бегая то туда, то сюда, забираясь во все уголки, прыгая на подоконники, кровати и мебель. Не обращая никакого внимания на наблюдавших за нею людей, она ловила или, по крайней мере, старалась ловить всех мух, попадавшихся ей на пути.
Когда я захотел поймать ее, чтобы подрезать крылья, убегая от меня, она и тогда пыталась ловить встречавшихся мух. После долгих трудов я, наконец, изловил ее. Она деятельно старалась освободиться и чувствительно щипалась своим клювом. Держа птичку в одной руке, другою, свободной, я начал предлагать ей кусочки мяса, которые и принимались без всяких обиняков. Бегая после того по полу, она подбирала и глотала дробины, кусочки стекла и фаянса. Через несколько часов все это было выкинуто погадкой.
По прошествии двух дней курочка успокоилась, перестала искать свободы и начала выказывать большую боязнь, чем прежде.
Голос курочки, который издавала она довольно часто, особенно во время сумерек, может быть передан следующим образом. Всего чаще она подавала жалобные «пье… пье… пье…» или «пие… пие… пие…», причем звук «и» произносился то отрывисто, то продолжительно. Редко сравнительно слышался голос ее, как «пью… пью… пью» или «пии… пии… пии…», причем отдельные части не повторялись так много раз, как в первых двух случаях. Всего же реже голос ее выражался как «пья… пья… пья….» или: «пьи… пьи… пьи…».
Во всяком случае, несомненно, что этими звуками бедная птичка изливала свои печаль и горе по утрате свободы.
Живших вместе с нею дергачей курочка не боялась и при встрече с ними на водопое била их в голову своим клювом. Большую часть времени она проводила в темных уголках, покидая их только для того, чтобы покушать и напиться. В моем присутствии делала это она на скорую руку и, снова убегая в свое убежище, брала в рот на дорогу насколько возможно больший кусок пищи.
Потом курочка привыкла уже к хлебу и ела крошки его без всякого отвращения. Когда при сильной жажде она пьет, то быстро подряд клюет воду подобно тому, как клюет зерна курица, когда найдет их в большом числе.
На бегу курочка держит туловище свое горизонтально, а иногда даже пригнувши его переднюю часть книзу. Во время ходьбы она немного его приподнимает. Хвост свой большею частью держит приподнятым, как курица. Она беспрестанно подергивает им вверх, то под такт шагам, то медленнее. Часто машет хвостом и стоя на месте. Иногда она вытягивается кверху, но делает это гораздо реже дергачей.
С каждым днем боязливость курочки все усиливалась и усиливалась, и она начала реже покидать свои темные убежища и реже выходить за получением пищи. Она, видимо, тосковала, и утрата свободы, быть может, вместе с несоответственным кормом повела к ее преждевременной смерти. Искренне пожалел я о кончине этой маленькой, хорошенькой и забавной птички!
Степная тиркушка
…Получил я двух молоденьких тиркушек, которые только что начинали летать. Несчастная встреча с корсаком была гибельна для одной из них, а пожар, уничтоживший половину станицы и чуть было не истребивший собранные коллекции и записки мои, дал свободу другой. От всей души радуюсь, что не постигла ее участь моего бугая (большой выпи. — Прим. редакции), задохнувшегося от сильного дыма и нестерпимого жара.
Тотчас же после водворения милых птичек в отведенном им месте они начали ловить мух, охотясь преимущественно за теми из них, которые летали. Сначала охоты эти сводились на одни лишь попытки, но потом они сделались более успешными, и тиркушки в первые дни плена своего питались исключительно только ими.
Дней через пять я начал снабжать их различными кобылками (насекомые из семейства настоящих саранчовых. — Прим. редакции), которых они ели с большим удовольствием, причем часто проглатывали непропорционально больших. Когда тиркушки сделались настолько доверчивыми, что принимали насекомых прямо из рук, а это случилось не более как через неделю, я стал предлагать им сначала мелко изрезанное мясо, а потом кусочки хлеба. И то, и другое принималось ими охотно. На этой-то пище, состоявшей из насекомых, мяса и хлеба, птички жили хорошо, были полны и быстро росли. Аппетит их был всегда хорош.
К человеку тиркушки относились доверчиво и нисколько не стеснялись его присутствием. Они обладали веселым, задорным, отчасти завистливым характером и умели постоять за себя. Как только они ощущали голод, то подходили ко мне или моему… товарищу и останавливались в ожидании исполнения своей безмолвной просьбы, посматривая своими большими, прекрасными глазками. Когда были сыты, любили отдыхать, лежа на месте, нагреваемом солнцем.
Тут они ложились на брюхо или поочередно то на один бок, то на другой, часто вытягивая ножки назад, и в полудремотной неге защуривали глазки. Большую часть дня тиркушки проводили в движении, охотясь за мухами. Производили они это совершенно своеобразным способом.
Завидев около летающую муху, тиркушка тотчас же несколько приседала на цевки, приводила в горизонтальное положение свое туловище и сгибала глубокою дугою вытянутую вперед шейку. Затем, если добыча ее была на небольшом расстоянии, она бросалась на нее с широко раскрытым ртом и ловила. В противоположном случае, не изменяя своей позы, она гналась за нею.
Впоследствии, когда крылья тиркушек отросли в достаточной степени, птички ловили мух, летая за нами. Между собою жили миролюбиво и ссорились только из-за пищи. Эта же последняя служила часто камнем раздора между ними и почти взрослым кроншнепом. Как только те замечали, что огромный кулик находил кобылку и брал ее в клюв, они стремительно подбегали к нему и, прыгая вверх, старались вырвать найденную добычу.
Тиркушка, подстреленная в конце июля, сделалась вскоре ручной. Я звал ее Чикиток (из всех известных мне названий тиркушки киргизское «чикиток» наиболее звукоподражательно с этой стороны, наиболее верное), и она привыкла к своей кличке.
Стоило мне только войти в комнату и крикнуть ее по имени, она тотчас же отзывалась таким же образом и подбегала к моим ногам. Кормил я ее сырым мясом, и она ела его в очень большом количестве, так что, по-видимому, никогда не была голодна, но, несмотря на это, она постепенно худела и через месяц умерла от истощения. Тиркушка эта была молодой…
Следует непременно заметить, что сзади и отчасти сверху каждого из слуховых отверстий ее несколько перышков были постоянно оттопырены и походили на небольшие, но, тем не менее, очень хорошо заметные рожка, придававшие и без того хорошенькой головке ее еще более привлекательный вид.
Н. Зарудный, г. Оренбург, 1881 г.
