Между тем, взглянув случайно в сторону улетавшей стаи, я заметил, что один отбился в сторону, летит как-то неуверенно и наконец опустился в полуверсте. Зарядил я опять ружье и пошел к этому. Нахожу журавля притаившимся у межи; но, не допустив меня шагов 40, подымается он на ноги и пешком, распустив крылья, пускается наутек.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПРЕДЫДУЩУЮ ЧАСТЬ РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.
Заряд крупной дроби затрещал по журавлю, точно в деревянный забор, но и только. Пробежав шагов полтораста, журавль опять залег. Опять, и трижды опять та же история — и в конце концов я остался без зарядов, а прыти журавля нисколько не убавилось. Все четыре выстрела сделаны были в 40–50 шагах, все не промахи, — а журавль как ни в чем не бывал!..
Раздосадованный первым журавлем я решил во что бы то ни стало завладеть хотя этим и пустился за ним вдогонку. Совсем запыхавшись, настигаю его наконец. Журавль вмиг поворачивается ко мне, вытягивается во весь рост и, разинув клюв, приготовляется к обороне. Не без предосторожностей подошел я к нему и ударом приклада по голове прикончил его. Журавль оказался крупным и вытянул 17 фунтов (почти 7 килограммов. — Прим. редакции).
Досадные промахи
Перехожу теперь к диким гусям. Странным мне кажется то обстоятельство, что там, где в 1880 году я не видал во все лето ни одного гуся, в 1882 году я их встречал в большем или меньшем количестве каждую почти охоту. Места эти — окрестности моих любимых Кустовецких болот и поля Кустовецкой слободы, и села Вишни. Летом я встречал гусей преимущественно на жниве, а позднее, осенью — и на озимях.
Правду сказать, только встречами и ограничивается мое знакомство с этою птицей: несколько наших с братом выстрелов по ним, по трудно объяснимым причинам, были неудачны.
Раз брат мой, хороший стрелок, вернувшись с охоты на Кустовецких болотах, рассказывал, что он подъехал к стаду диких гусей штук в 30, сидевшему очень кучно, шагов на 70 и, стреляя по ним по сидячим, думал сколько-то он их положит с двух выстрелов крупною дробью… и бесподобно пропуделял с обоих стволов!…
В другой раз подобный же случай повторился со мною. В половине сентября 1882 года, когда уже появились пролетные вереницы гусей, я велел запрячь себе лошадей в простой крестьянский воз, как менее подозрительный для крупной дичи, и поехал на Вишенские поля специально за гусями и — буде попадутся — дрофами.
Все было предусмотрено во избежание неудачи: ружье вычищено и прострелено холостым зарядом, затем заряжено картечью и крупною дробью; пыжи в свою пушку 10-го калибра загнал я толстейшие и диаметром равные чуть не медному пятаку. Одним словом, выстрелы заготовлены надежные… Тотчас при въезде на Вишенские поля кучер замечает:
— Щось таке ходыть коло дороги?
Оказывается, стая казарок штук в 20. Подпускают они меня шагов на 70 и кучно подымаются только в момент остановки воза. Следуют два выстрела… два промаха!..
Я полагаю, что подобные промахи отчасти могут быть объяснены не столько ажитацией, в какой находится охотник при виде дорогой дичи, сколько тем, что приходится стрелять с повозки в первый момент остановки, когда еще не улеглось колебание и сотрясение экипажа от езды. Исходя из этого соображения, я полагаю, что в подобных случаях лучше подходить пешком, укрываясь за возом.
Способ этот имеет то преимущество, что подход можно делать до самого того момента, когда птица начнет подыматься — и стрелять тогда придется хотя и в лет, но не торопясь и в возможно ближайшем расстоянии.
Да и, вопреки высказанному кем-то мнению, я полагаю, что крупную птицу легче убить на лету, — тут она представляет большую цель, что при стрельбе картечью очень важно. И как-то она чувствительнее к ране, или вернее — легче наносится ей тяжелая рана.
О вкусах не спорят
В 1882 году пролет гусей был особенно заметен 11 и 12 сентября: в эти дни гуси, как бы предчувствуя ударивший 13-го числа первый мороз, вереница за вереницей — неслись на юг, оглашая своим звучным гоготаньем начинавшую уже пустеть степь. Последний косяк гусей я видел четвертого октября, среди совершенно уже зимней обстановки.
Припоминая теперь разные неудачные казусы, — впрочем, удачных казусов и не бывает, — при охотах на крупную птицу, соображаешь, что часто можно было предвидеть ту или другую помеху, можно было устранить то или другое обстоятельство и достигнуть желаемых результатов — припоминаешь все это, терзаешься запоздавшими самообвинениями и даешь себе слово не забывать горьких уроков, преподанных опытом… А насколько сдержишь это слово — поживем, увидим…
Я не только не принадлежу к числу охотников-педантов, презирающих утку, но, напротив, для меня бывает всегда приятным сюрпризом, когда вместо ожидаемого бекаса, вдруг, с болота грузно подымется кряковая или взовьется резвый чирок… Мало того: я иной раз готов даже предпочесть охоту специально за утками, как представляющую более разнообразия, чем бекасиная охота и не менее трудностей, чем последняя, — разумея под трудностями не одну только стрельбу.
Для меня большую прелесть представляет эта охота с челна на большом озере, изобилующем различными породами уток, в пору, когда молодые уже сравняются со старыми… Стрельба по одиночным уткам на воде на сколько-нибудь значительные расстояния — тоже ведь нелегка. Убить с шаткой «душегубки» утку, порвавшуюся справа, стоит, пожалуй, дороже бекаса. Разнообразие, пестрота попадающей в сумку дичи тоже, по-моему, придает немалую прелесть охоте…
Впрочем, до какой степени верна поговорка, что «о вкусах не спорят», может служить доказательством то, что есть охотники, для которых убить бекаса неизмеримо приятнее, чем всадить заряд картечи в лобастую голову волка…
С четвероногими помощниками
К сожалению, по местным условиям, специально утиной охоты здесь почти что нет и приходилось их бить между прочим. Раз только, соблазнившись рассказами одного соседа о прелести охоты с гончими на уток, которых, по его словам, прошлые года убивалось в одно поле на 3–4 ружья до сотни, я пожелал ознакомиться с этим новым для меня способом.
Собрались мы в числе четырех человек, взяли с собою два смычка гончих и отправились в Житомирский уезд, в лесах которого есть много небольших болот и озерков, где и выводятся кряковые и чирята.
Как всегда при сборных охотах, и на этот раз у нас ушло полдня зря, и только около одиннадцати часов утра мы подъехали к первому болоту. О-ский, хозяин собак, полез в середину болота, которое оказалось неглубоким и невязким, и стал «подкладывать» гончих, а мы трое расставились по краям.
В первую же минуту отозвалась одна из гончих, и из-под самых ног О-ского поднялась кряква. Раздался выстрел — и первая жертва, сверкнув на солнце серебристым подбоем крыльев, ткнулась в траву… Залились другие гончие — и скоро то здесь, то там начали поодиночке подыматься кряквы и чирки, но тотчас же садились снова, не вылетая на край болота.
Подались мы все трое к середине — и началась потеха: молодые утки чуть не натыкались на наши ружья и, невзирая на выстрелы, не улетали с болота, а, сделав круг-другой, опять садились в осоку и тотчас опять подымались… В течение почти часа гон ни на минуту не умолкал, и взяли мы с этого болота 18 штук.
«Начало, — думаю, — недурное! Если и дальше пойдет так, то, пожалуй, что слова О-ского оправдаются». Но до сотни мы далеко не дотянули: всего было убито нами 30 штук, да пару задушили собаки.
На других озерках охота уже не имела того интереса и потому еще, что попадались выводки, хотя и сравнявшиеся ростом с маткой, но еще не летавшие, и стрелять приходилось иной раз в упор, в голову, когда бедный утенок, спасаясь от собак, подплывал чуть не к самым ногам охотника. Понятно, что не на такую охоту я готов променять стрельбу бекасов!..
Утки, как я сказал ранее, водятся у нас преимущественно двух пород: кряква и чирок, без этих не обходится ни одно болото, ни один пруд. Затем чаще других попадаются полукряковые.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
М. Давидович, 1884 г.
Рассказ о практиковавшихся в конце XIX столетия способах охоты приводится исключительно с целью ознакомления с историей охотничьего дела в России. В настоящее время охотники должны руководствоваться нормами действующего законодательства.
