На этот косачиный ток я еще пацаном с батей, ныне покойным (царствие ему небесное), хаживал. Потом, когда чуть подрос, самостоятельно туда бегал, охотился, пока школу не окончил и не уехал в областной центр дальше учиться. И закрутила, завертела жизнь: армия, работа, женитьба, карьера.
На родину в основном проездом на пару-тройку деньков заглядывал, и, конечно, не до охоты было. Только уйдя на заслуженный отдых, решил ежегодно ездить на охоту в родные края, благо родственников в деревне осталось много и было у кого остановиться.
«На том же месте, в тот же час…»
И вот в разгар весны вновь спешу на заветный ток, а на душе тревога: сохранился ли, ведь столько лет прошло? Иду и с трудом узнаю исхоженные когда-то вдоль и поперек места, даже бывшую лесовозную дорогу изрядно затянуло подростом, и исчезли многие мои ориентиры.
Однако, к своему удивлению, быстро нахожу свороток с дороги влево и, петляя по горбышу, продираюсь через чащобу по наитию в ту сторону, где должно быть болото. Хорошо, снег сошел и была видна каждая валежина, которую можно благополучно обойти. Остатки плачущих снежных сугробов, замусоренных ветками и хвоей, еще дышат холодом, сохранились в низинах и по северному склону горбыша, под выворотнями поваленных деревьев.
Наконец, поплутав с полчаса, выбираюсь на знакомое болото. Чуть ли не на середине его — озеро. Оно яйцевидной формы и своим острым концом почти подступает к таежным дебрям, но до первых деревьев не дотягивается, остается перешеек метров 150—200. На этом-то перешейке и находилось когда-то ристалище косачей.
Пока добирался до болота, солнце поднялось над горизонтом довольно высоко. Застать косачей на перешейке я, естественно, не надеялся и поэтому, особо не хоронясь, побрел по притопленному кочкарнику наискосок к озеру, вернее к его заостренному концу, где начинался перешеек.
На всем обширном болотном поле всего несколько островков тальниковых зарослей и с десяток чахлых сосенок, да и те укоренились, где чуть посуше. Не прошел и сотню метров, как слабый ветерок донес до меня характерное бормотание и чуффыканье токующего косача. От неожиданности я даже присел: «Неужели еще токуют? И ведь на том же месте…»
Потоптавшись и махнув рукой, двинулся дальше. И уже на подходе к сухому перешейку увидел, как несколько тетеревов взлетели с земли и вскоре скрылись за вершинами деревьев у кромки болота. Их бегство меня несказанно обрадовало; значит, ток на том же месте.
Обследовав перешеек, я нашел в радиусе 100 метров среди реденьких кустиков можжевельника и низкорослых сосенок множество перышек и пушинок, потерянных косачами в схватках с соперниками, здесь же под сосенками было много птичьего помета, что свидетельствовало о зрительских местах тетерок, присутствовавших и подбадривававших своих возлюбленных во время состязаний.
Я потирал руки, в который раз убеждаясь в правоте охотников, утверждавших, что косачи и глухари из поколения в поколение токуют на одном и том же месте и только в исключительных случаях в силу стихийных обстоятельств или по вине человека вынуждены менять арену состязаний.
Важные приготовления
Передохнув, взялся сооружать шалашик. Долго выбирал место, пока не облюбовал приземистую сосенку метрах в 20 от берега озера. Жердочки на остов и лапник пришлось рубить и таскать за 200 метров из примыкающего к болоту леса. Скрадок получился миниатюрным и не особо приметным, крона сосенки в какой-то степени прикрывала его, и располагался он чуть ли не в центре тока. Обустраивая шалашик внутри, порадовался отличному обзору, открывававшемуся во все стороны.
Вернувшись в деревню и памятуя наставления отца, когда он учил меня азам охоты на боровую дичь, в том числе и на току, решил пару деньков на болото не ходить — пусть косачи, прилетая на свои состязания, привыкнут к появлению шалашика под сосенкой и перестанут, токуя, сторониться его.
На третью ночь задолго до рассвета, прихватив фонарик помощнее, чтобы не заплутать ненароком, направился по брошенной лесовозной дороге к болоту. Шел и волновался, как когда-то, будучи пацаном, ходил по этой дороге тоже ночью с отцом. А шагать в темноте пришлось не менее пяти верст. В скрадок забрался, когда на востоке у кромки горизонта чуть прорезалась светлая ниточка — предвестница скорого рассвета.
Разогревшись при ходьбе, вскоре начинаю подрагивать: весенние ночи еще весьма прохладны. Поднимаю воротник меховой куртки и для сугрева засовываю руки в рукава, подобно муфте.
В пух и прах!
Восточный небосклон наливается золотисто-малиновым светом, буквально на глазах непроглядная темень превращается в зыбкую синь, и вот уже проступают очертания ближайших кустиков и нависшие над головой лапы сосенки. И туг ухо улавливает хлопанье крыльев приземляющейся невдалеке крупной птицы.
«Начали подлетать», — встряхиваюсь я, и озноба как не бывало. Через несколько секунд — новое всхлопывание. И повисает тишина. Прилетевшие участники «турнира», видимо, тоже напряженно вслушиваются в предутреннюю тишину. Начинаю считать подлетающих косачей на слух и сбиваюсь из-за одновременного подлета нескольких птиц. Быстро светает. Уже отчетливо обозначился берег озера и частокол деревьев у кромки болота. Вот-вот брызнет первый луч солнца из-за вершин далекого леса. И в этот момент почти в центре тока, а от меня в десятке метров, раздается: «Чу-ф-ф-ыш-ш-ш…».
Это токовик — главный распорядитель тетеревиного турнира — дал старт состязанию. И начало-о-ось… Будто заворковали сотни горлиц, зажурчали, забулькали говорливые ручейки, и захлопали с треском расправляемые крылья. Судя по какофонии звуков поющих и дерущихся петухов, на ток их слетелось не менее полусотни.
Какое-то время я различаю только силуэты мечущихся, подпрыгивающих и перелетающих с места на место чернышей. Разбегаются глаза, не успеваю сосредоточиться на какой-то одной паре. Темп схватки лесных драчунов стремительно растет, но подлетают и подлетают новые петухи, жаждущие помериться силой с соперниками.
Почти у самого шалаша появляется пара токующих косачей, и так близко, что можно, просунув сквозь ветви ствол ружья, коснуться ближайшего задиры. Черныши ни на секунду не замирают на месте, бегают зигзагообразно по сухой прошлогодней траве, их крылья растопырены и опущены к земле, шеи выгнуты и перья, отливающие синевой, взъерошены, лирообразные хвосты с белым подпушьем у основания веером задраны кверху, нервно подрагивают от возбуждения в такт движениям.
Сами петухи, угрожающе шипя и чуфыркая, бегают кругами и вдруг кидаются навстречу друг другу, сшибаются вздувшимися зобами — только пух и перья летят в разные стороны.
Разбежались и вновь заходили кругами. Снова сшиблись, и я, захваченный азартом их схватки, забыв обо всем на свете, начинаю болеть за одного из драчунов со слегка помятым пером в лирообразном хвосте, отличающегося от соперника пастырством и какой-то бесшабашной отвагой.
Он похож на тех забияк, кому зачастую достается больше всех, и, несмотря на хорошую трепку, они не унывают и всегда готовы постоять за себя. Неожиданно к ним подскакивает третий косач и начинает нападать то на одного, то на другого. И тогда бывшие неприятели объединяются и дают такую выволочку нахалу, что тот, оставив на поле боя множество перьев, поспешно улепетывает прочь.
А бойцы, чуть отдышавшись, принимаются вновь сердито чуфыкать друг на друга и, как домашние бойцовские петухи, сшибаться грудью, норовя клюнуть и ударить соперника побольнее. Я даже боюсь, как бы они не зашибли друг друга насмерть…
Засмотрелся…
И вдруг над головой раздается мелодичное курлыканье, хотя назвать это курлыканьем было бы не совсем правильно, оно больше походило на далекий перезвон церковных колоколов.
Что такое? Кто? Откуда? Даже дерущиеся косачи прекратили состязание, замерев, заозирались по сторонам.
Я ошалело поднимаю голову и через густую зелень лапника вижу мелькающие силуэты больших белых птиц. Мама мия! Это же лебеди! Стая в полтора десятка птиц, снижаясь, делает круг и шумно садится на озеро.
Я замираю, потрясенный. До сегодняшнего утра так близко этих божественно красивых и гордых птиц мне видеть не приходилось. Я много слышал от охотников и других собеседников об этих дивных представителях птичьего рода, но лицезрел только издали и всегда удивлялся, за что люди относятся к ним с такой трепетной любовью?
Затаив дыхание и боясь шевельнуться, наблюдаю за плавающими лебедями, забыв про косачей, которые еще с пущим азартом продолжают состязаться между собой в силе и ловкости. Смотрю, как царевны-лебеди, будто павы, скользят у самого берега и, величаво выгибая длинные шеи, грациозно погружают красивые головы с черными клювами в воду, кормятся, что-то доставая со дна.
Затем, не спеша, выбираются на низкий берег, начинают прихорашиваться, чистят перышки на спине, на груди, перебирают маховые перья в крыльях. Некоторые, расположившись в двух шагах от моего скрадка, присев на траву, отдыхают, другие лакомятся сладкой прошлогодней клюквой, краснеющей на макушках кочек.
Проходит не менее двух часов, а может, и больше, и вдруг вожак стаи что-то коротко гулькает своим мелодичным голосом, и все лебеди встают, направляются к воде, медленно удаляются к середине озера. Новая команда вожака и, вспенивая воду, огромные белоснежные птицы начинают разбег, одна за другой отрываются от поверхности и уходят, построившись клином, в бездонную синеву неба.
Я перевожу дух и будто встряхиваюсь ото сна. Господи, какое приятное наваждение! Озираюсь по сторонам и поражаюсь воцарившейся тишине…
Косачи-то тю-тю! Разлетелись! Жди теперь следующего утра. Но ничуть не расстраиваюсь, более того, впервые счастлив, что возвращаюсь с тока пустым: мне несказанно повезло побывать рядом и вдосталь налюбоваться красивейшими птицами на Земле.
Да, лебеди изумительные птицы! Ведь недаром в народе бытует сравнение их с царевнами, считается, что в них переселяются души безвременно ушедших юных красавиц из царских семей. А, по-моему, не только из царских…
Владимир Неунывахин, г. Новокузнецк
Этот рассказ был опубликован в нашей газете «Охотник и рыболов Сибири» в апреле 2013 года.
