Есть на свете счастливцы-охотники, которые могут пользоваться таким укромным местечком, где они могут быть вполне уверены, что не найдут избитых и утоптанных лесных тропинок, целые луговины измятой травы, свидетельницы многочисленных привалов, болото с множеством вводящих и выводящих троп, носящих на себе свежие отпечатки охотничьих ног, среди которых здесь и там виднеются отпечатанные очки собачьей лапы, — в таких местах они могут быть вполне уверены, что ягдташ их не останется пуст, что дичь не будет взлетать из-под причуявшей, но не сделавшей еще стойки собаки, и предательский заряд неумелого или неосторожного товарища не обратит их персону в живую мишень.
Где найти идеальный уголок?
Есть и не менее счастливые рыболовы, которые могут пользоваться речкой или озерком, берега которых ясно свидетельствуют, что рыбаки не часто посещают эти места, что их коварные снасти не слишком часто беспокоят водных обитателей, а свежесть травы подтверждает и того более, — что невод промышленника не касался чистых вод, заключенных в зеленые берега…
Счастливы, говорю я, такие рыболовы, но такими счастливцами не бываем мы, москвичи, почему нам и приходится очень часто отыскивать, Бог знает где, местечко, хотя сколько-нибудь способное тешить нашу безгрешную страстишку. Одно из таких укромных местечек досталось в нынешнее лето на нашу долю. Не скажу, чтобы мы его искали; оно как-то само нашлось, почти случайно.
Удили мы, удили поблизости Химок, где наша рыболовная компания поселилась на лето; таскали понемногу линьков да карасиков, но в средине мая и те перестали брать. Пришлось собрать снасти по-походному и искать утешения вдали от дому.
Ездили на Синеж, думали там отвести душу, — не тут-то было! Попали в бурю, так что не было никакой возможности начать ловить. Ветер завывал целую ночь и следующий день; холод был такой, что мы решительно не знали, как согреться в продолжение ночи. Прозябнув в утлом охотничьем притоне, мы, не развертывая снастей, вернулись назад с таким тяжелым и неприятным чувством, которое потом целое лето отгоняло самую мысль о поездке на Синеж.
Но сидеть сложа руки и связав удильники, хотя бы даже и в июне-месяце, дело, по меньшей мере, непозволительное, а потому, не имея под руками населенных вод, мы стали наводить справки об окрестностях.
Лучшую услугу по части справок оказал нам подробный план нашей местности, который ясно свидетельствовал о том, что в восьми верстах (около 8,5 километра. — Прим. редакции) от нас течет Клязьма, дважды прегражденная плотинами. Уразумев из того же плана, что берега Клязьмы с одной стороны пологи, а с другой возвышены и покрыты лесом, мы решили, что место должно быть привольное, тем более, что деревни попадались вдоль берегов нечасто.
Прогулка в солнечную погоду
В первых числах июня, рано утром, в один из ясных и жарких дней, мы вместе с И. А. П. и двумя юными рыболовами отправились на розыски пешком, так как тот же план свидетельствовал, что дорога шла перелеском до самого Котова — цели нашего путешествия.
Обогнув Лобановскую плотину, мы двинулись по направлению села Гнилуш, так как на плане дорога шла через это селение и из него непосредственно на деревню Лихачево. До Лихачева мы добрались благополучно; взбирались два раза на гору, миновали старинную, деревянную, полусгнившую церковь и пересекли ржаное поле.
Тут встретилось обстоятельство, заставившее нас оставить план и обратиться к расспросам. Дело в том, что, миновав Лихачево, мы неожиданно очутились на шоссе, которое на плане не значилось, а потому мы и не могли решить: идти ли нам по нему или свернуть правее. Чтобы выйти из затруднения, решили вернуться в Лихачево и у самой околицы принялись расспрашивать дряхлого беззубого старикашку, гревшегося на солнце.
— Дедушка, а дедушка, — говорим мы, — ты знаешь Котово?
— Котово? — переспрашивает старикашка, по обыкновению русского человека, и почесывает обеими руками у себя под мышками. — Котово знаю, — шамкает он, — иттить вам надо, значит, по шише версты три будет, а там шланбой стоит; как дойдете, значит, до шланбоя, так вертайте правее, тут барский пришпект пойдет до самого Котова.
— А по пришпекту этому много идти придется? — спрашиваем мы.
— Не, зачем много, полверсты и того не будет.
Пошли по шоссе; дорога гладкая, ровная, но зато тени ни клочка. Пока добрались до вожделенного «шланбоя» — на нас нитки сухой ни осталось. Открытый, частью развалившийся, частью растасканный шлагбаум, пересекая дорогу, дает возле себя место старому, густо заросшему проспекту, который вправо ведет в Котово, а влево — в деревню Клязьму.
Посидев некоторое время в тени, мы поднялись снова и двинулись по проспекту, в конце которого, в просвете дерев, виднелись уже крыши селения. Ходьбы было немного и не более как через четверть часа мы взошли в промежуток между двумя избами и очутились в средине деревни.
Деревня маленькая, всего несколько дворов, в средине которых выдается одна просторная изба, возле которой возлегает на телеге громадная бочка, а на крыше красуется надпись: «Трахт-Ир». В конце деревни виднеется здание фабрики с какой-то причудливой башней — не то обсерваторией, не то водокачкой.
Долгожданный отдых
Добравшись до места, мы сперва сделали честь местному «ресторану», стены и столы которого, по выражению одного остряка, «не видали воды со дня своего крещения», но который тем не менее представлял для нас много удобств в виде громадного сарая, в котором мы устраивали впоследствии наши ночлеги, и погреба, который доставлял нам всегда нужное количество яиц, молока и пива.
Сверх всех этих благ «Трахт-Ир» представлял еще и то удобство, что здесь все можно было и не стесняться требовать, а не просить, что всегда приходится испытывать при ночлеге у крестьян.
Итак, мы сделали честь ресторану и, утолив наскоро жажду холодным пивом, двинулись, в сопровождении местного сторожа, в запущенный господский сад, который находится на самом берегу Клязьмы и который сохранил уже чересчур мизерные останки от пережитого величия. Только одна церковь, построенная в самом саду, и несколько дорожек, ведущих с разных направлений ко входу в храм, свидетельствует о том, что это не непроходимый лес, а напротив того — место, находящееся очень близко от человеческого жилья.
Деревья, некогда подстриженные, разрослись теперь привольно. Липы и ветлы достигли гигантских размеров и образовали сплошную массу тени, которую не может рассеять и полуденный луч солнца.
Войдя в ограду сада и миновав церковь, мы погрузились в таинственную тень, в которой было тихо и прохладно. Пройдя две–три заглохшие аллеи, мы стали спускаться по крутой, почти отвесной дорожке, которая скоро привела нас на берег, крутой и обрывистый, обнесенный когда-то частоколом в самой воде для того, чтобы он не осыпался и чтобы весенние разливы не изменяли его очертаний. Частокол этот уцелел еще и до сих пор, хотя местами уже сгнил и обвалился.
Не зная совершенно местность, мы расположились на том самом месте, к которому привела нас тропинка. Это была узкая, небольшая березовая полянка, ограниченная с одной стороны крупным холмом, подымающимся отвесно вверх, увенчанном па своей вершине полуразвалившейся беседкой, а с двух других, около самой реки, столетними деревьями, которые, густо сплетаясь своими вершинами, оставляют довольно пространства между стволами, чтобы поместиться удобно и, не цепляя ветвей, закидывать удочки.
Тень здесь еще гуще и прохлада чувствительнее; гущина ветвей такая, что во время дождя можно свободно сидеть, не рискуя быть вымоченным. Усталые от долгой ходьбы по солнечному припеку, попавши сразу в тень и прохладу, озадаченные мирной тишиной окружающей нас обстановки, мы чувствовали себя в первые минуты как бы очарованными.
Лень овладела нами и, хоть страсть подталкивала скорее развернуть снасти, руки как-то медленно распутывали ремни чехла, удильники выскользали из рук, и во всех движениях проглядывала потребность отдыха.
Подчиняясь больше привычке, чем сознательной воле, я развернул две удочки и, наживив их, забросил с грехом пополам, после чего развалился на сочной траве, помышляя больше об отдыхе, тем о судьбе опущенных в воду наживок. Не прошло и получасу, как прохлада и тень сделали свое дело — усталости как не бывало! Лежать и смотреть бесцельно вверх стало скучно, явилась потребность действовать. Руки сами собой потянулись к удильникам.
Н. Мочарский, 1884 год
