Я пришел к своей охотничьей избушке во второй половине дня, когда ноябрьские сумерки только начинали опускаться на тайгу. Стоящая на кромке сосновой гривы, она серым пятном выделялась на зеленом фоне тайги. Летние дожди смыли почти всю землю с кровли из колотых плах, покрытых пожелтевшей листвой и хвоей, осыпавшихся осенью с деревьев.
Сняв с плеч рюкзак и повесив ружье на клин, вбитый еще отцом в толстую сосну, я сел на чурку, предназначенную для колки дров, вросшую от времени и ударов в землю.
До вечера было еще часа три, но охотиться в этот день я уже не собирался — нужно было подготовить жилье к ночлегу и предстоящей длительной охоте: засыпать крышу свежей землей, почистить печь, заготовить дров, набрать ведром воду из колодца на кромке бора.
Усталость от семнадцатикилометрового перехода с тяжелой ношей давала о себе знать. Я привалился спиной к сосне, закрыв глаза, замер. Где-то прокеркала кедровка, нарушая монотонный шум тайги, и стихла. Сладко ныли плечи, освобожденные от лямок рюкзака.
Длинный лесной маршрут
Мысли текли неспешным ручейком. Как же начиналось мое охотничье жилье? Это было семнадцать лет назад. В середине октября солнечным днем сибирского бабьего лета мы с отцом отправились строить избушку на сосновый косогор на кромке большого болота, где весной я с товарищами по работе нашел заброшенное жилье лесоустроителей с железной печью, мешком окаменевшей соли, а на легкой летней крыше было много рубероида.
Настроение у меня было прекрасное — впереди отпуск, тайга, охота. Идти нам предстояло долгих семнадцать километров. Сначала пять километров по широкой просеке, прорубленной для зимней лесовозной дороги, затем двенадцать километров квартальной визирой, обозначенной лишь затесками на деревьях.
В конце просеки дорогу нам преграждал широкий ручей, называемый Бобылевой речкой, а проще Бобылевкой. Перейдя ее по кедровой валежине, на берегу сделали большой привал. Разожгли костер, согрели чай и около получаса отдыхали.
По темной осенней воде плыли уже немногочисленные опавшие листья. В пойменном чернолесье свистели рябчики. Суетливо по выворотам сновали кедровки, пряча орешки из не успевших сгнить на земле кедровых шишек. Две мои собаки лежали неподалеку от костра, высунув языки, подхалимисто поглядывали на нас в ожидании подачки.
Отдохнув, перекусив и вдоволь напившись крепкого чая, мы углубились в тайгу, зорко высматривая затески квартальной визиры. Огромный рюкзак за спиной был мне не в тягость — дело привычное, а когда идешь охотиться — даже приятное. Беспокоил меня отец, которому исполнилось уже шестьдесят три года, а рюкзак его по тяжести почти не уступал моему.
Семейные заботы
Уже прошло два года, как мои отношения с отцом вошли в то русло, каким и должны протекать отношения отца и сына. Смолоду родитель мой попивал, а поскольку меры в этом занятии не знал, то каждая пьянка кончалась семейным скандалом, слезами матери и моими детскими волнениями, страшнее которых в детстве ничего не бывает.
Шли годы. Я вырос и уехал учиться, а когда через шесть лет приехал работать в леспромхоз, отец уже стал пенсионером и сильно поседел. Зла на отца я никогда не держал — знал, какое у него было голодное детство, юность с лучковой пилой в лесосеке от зари до зари, фронт и ямка в голове от осколка немецкой бомбы.
Эту ямку очень любил щупать мой сынишка, которого отец любил так, как никогда в детстве не любил меня. Казалось, все, что он когда-то не отдал сыну, теперь отдает сполна внуку. Нас связали воедино общие семейные заботы: то строим баню, то косим сено, то едем на рыбалку или за ягодами.
Отец прислушивался к моим советам, а я — к его, и как-то незаметно мы стали необходимы и близки друг другу. Когда я предложил ему срубить охотничье жилье в тайге, он даже помолодел от удовольствия. Долго расспрашивал меня о месте, где я решил строить избушку, вспоминал, не охотился ли он там в молодости, а потом целых два месяца старательно подготавливал все необходимое для постройки. По вечерам он даже надоедал мне своими рассуждениями о том, как будем рубить углы, будем или не будем пазить бревна на стены…
Моя тревога за отца была напрасной. Все семнадцать километров он прошагал за мной, ни разу не пожаловавшись на свой застарелый радикулит. На коротких привалах много шутил и рассказывал интересные случаи из своих былых охот. У него хватало сил сворачивать в сторону, не снимая ноши, чтобы стрелять рябчиков, которых ошалело гоняли собаки.
Чего только мы ни несли: пилу, топоры, гвозди, два небольших стекла на оконца, охотничий припас, провиант — все, без чего нельзя построить избу и охотиться целый месяц в тайге.
Я удивляюсь нашим отцам — выстоявшие в войне, хлебнувшие послевоенной голодухи, поднявшие колхозы и заводы, простреленные, контуженные, с железом в мышцах — они курят даже по ночам, регулярно употребляют алкоголь, воспитывают наших детей, а рассердившись на нас — ругаются. Год от года их становится все меньше, и мы, с тоской сжимая зубы при воспоминании об отцах, вдруг понимаем, что впереди уже никого нет, что наступает наш черед, и к нам приходит зрелость — мы становимся строже к себе и своим сыновьям.
Радость от совместной работы и общения
Избушку строили три дня. Сначала выкопали яму глубиной по пояс, затем срубили над ней сруб из бревен, которые напилили из сосен, сваленных и ошкуренных мною весной для просушки.
Пазы между бревен проконопатили мхом с болота. По утрам мох замерзал, и руки от него мерзли и болели. Сверху на сруб положили две толстые матицы, чтобы дольше держалась кровля. Накололи плах из прямослойной сосны, покрыли крышу, застелив ее кусками рубероида и засыпав землей.
В два небольшие проема в стене вставили стекла, и получились оконца. Нары настелили из тех же колотых плах, а в углу поставили железную печь. Для разделки у трубы приспособили старое ведро, пробив в его дне отверстие для трубы и засыпав его доверху землей.
Работали не спеша, с удовольствием обсуждая все вопросы, связанные со строительством. И не потому, что нам было тяжело или мы чего-то не умели — просто растягивали удовольствие общения отца с сыном, делающих одно общее дело и понявших, наконец, как много они друг для друга значат. А еще мы чувствовали, что больше нам вместе ничего уже строить не придется.
К вечеру третьего дня пошел сырой липкий снег, но нам он был уже не страшен — в углу весело гудела печь, а мы отдыхали на нарах. За стеной надсадно шумела на холодном ветру тайга, готовясь встретить зиму.
К ночи в избу ввалился Иван, мой товарищ по предстоящей охоте. Мокрый до нитки, уставший и голодный, он обессиленно сел на чурку посредине избушки. Я помог ему раздеться, уложил на нары, укрыв теплой меховой курткой. Поспешно грел чай, а он орал быком от судорог, сводящих ему ноги. Страшная это штука — мокрый снег в холодную осеннюю пору.
Мало-помалу приятель мой отошел от болей. Мы пили горячий чай, слушали Ивана, как он в снегопад сбился с кварталки, проблудил более часа, свернув к болоту. Потом обсуждали предстоящую охоту, достоинства и недостатки своих собак, а отец собирался домой — в тайге утром собираться не принято.
К утру ветер стих, а снегопад прекратился. Подморозило и вызвездило. Как только рассвет тронул кромку тайги за болотом, отец, попрощавшись с нами, пошел в обратный путь.
Я долго смотрел ему вслед, пока его широкая спина не скрылась за стволами кедров. Неприятное щемящее предчувствие, что это последний наш с ним поход в тайгу, томило меня. А собаки уже гремели на гриве, облаивая белок.
Грустные мысли
…Мои воспоминания прервал противный крик сойки, которая, спланировав над избушкой, уселась на нижний сук молодой кедрушки метрах в десяти от меня. Я поднялся с чурки и начал делать привычные с юности дела: колоть дрова, засыпать крышу, раскладывать вещи в жилье по своим местам.
Завтра начиналась охота, но мне было грустно. Грустно от того, что уже нет отца, что напарнику моему Ивану сделали операцию на позвоночнике, и он не мог больше охотиться, что по ночам у меня болят суставы, что тайгу вокруг избушки к весне вырубят, и она будет возвышаться несуразной кочкой среди безобразного выруба. Пройдет несколько лет, и кровля обвалится, а бревна сгниют, и на месте охотничьего жилья вырастет сочный клок красного кипрея.
А я стану старым, как когда-то мой отец. И у моих сыновей подрастут мои внуки. Но и тогда я не забуду свое охотничье жилье и те три дня, в которые мы с отцом поняли своим мужским понятием, как мы близки и нужны друг другу, и все мелкое, наносное отлетело от нас прочь с осенним холодным ветром, пахнущим тайгой и вечностью.
Владимир Вилисов, Томская область
Этот рассказ под названием «Отец и сын» был опубликован в ноябрьском номере нашей газеты «Охотник и рыболов Сибири» в 2008 году.
