С праздником!

Осень нынешнего года была… одно слово «подлец». Езды почти совсем не было: то ветер, то дождь, то буря. Острова же у нас все большие и не слишком полазистые.

С праздником!
Охота с борзыми собаками. Рисунок подобран автором.

Еще коли по ветру берешь остров — туда-сюда, стоять не скучно, хоть что-нибудь слышишь, а коли против ветру — так стоишь, стоишь, ничего не слыша и не видя, как дурак какой, соскучишься и пойдешь под опушку — проведать, уж не провалились ли куда в преисподнюю земли псари со всем и со стаей-то.

Въедешь в остров, прислушаешься: нет — стая варом варит, только псарей что-то не слыхать… Но чу! Вот и они поддают жару своим порсканьем. Убедившись, что здесь все в надлежащем порядке, опять спешишь на лаз и там опять время проводишь в тщетном ожидании зверя, пока не услышишь, что вызывают.

Странно, отчего это в последние две осени зверь так плохо в поле идет. В ином небольшом островочке как начнет лиса на кругах ходить, так уже и продолжает — пока не словят гончие, или во избежание этого не велишь сбить стаю и вызвать.

Стая ревет навзрячь уже в самой опушке, псари — на хвосте. Вот ждешь, сейчас застелется жнивами прямо тебе в ноги… Сердце как будто перестало биться, дыхание сперлось в груди, всем овладела такая истома, что если покажется в это мгновение зверь, так, кажись, не в состоянии будешь коня толкнуть ногой. Вот уже и гончие видны, но где же «кумушка»?

Сейчас выкатит… глядь, что они сгоряча пронеслись, кумушка-то, изломя ногу, почти под самыми ногами лошади выжлятника, который пытается ее повернуть; вернулась назад и покатила к оврагу, за ней — вся стая. А стая у нас какая была! Первый сорт, да и зверя-то не занимать стать, особливо мне.

Превратности погоды

Идет осень — ругаешь ее, нехороша; прошла — заковало, жалеешь и возлагаешь всю надежду на порошу. Авось порошка потешит! Но и тут кривая не вывозит. Снег выпадает на мерзлую землю; ветром его сносит в овраги и лощины; образуются удулы (большие сугробы, снежные бугры. — Прим. редакции), и прощай езда до будущей осени.

Несмотря на неудобное время, я все-таки выезжал по зиме раза четыре: нашел одного прибылого русака, которого, благодаря образовавшейся на снегу коре, и проводил без угоночки, да еще должен был благодарить Бога, что собаки лишь оборвали, а не поломали ноги.

Но вот еще с вечера 30 декабря при сильном морозе и тихой погоде повалил снег и кончился лишь 31 декабря в 10 часов утра при тихой и теплой погоде. С виду пороша хорошая, не знаю: можно ли травить, да устоит ли тихо до завтра-то?.. Как же, гляди, устоит!.. Уже в 2 часа началась поземка, но к солнечному закату стихла.

Распорядившись с вечера набрать пять человек загонщиков с намерением, если завтра будет благоприятная погода, прогнать свои отъемы (участки леса, отделенные от других просекой или полем. — Прим. редакции), я улегся в постель и мигом заснул.

— Барин! Народ пришел! — слышу утром голос моего охотника Петра.

— А какова погодка?

— И тихо, и тепло — погода чудесная.

Мигом одевшись, я вышел на крыльцо и убедился, что погода действительно вполне благоприятная: тихо, тепло. Получив поздравление от подошедшего народа с Новым годом, с новым счастьем, я подсвистнул собак, и мы тронулись в путь.

Сон Федора

Нас было три своры: я, охотник мой Петр и еще мальчишка Ванюшка. Все были пешком, так как верхом того и гляди засечешь лошадь.

Выбравшись по занесенной во многих местах дороге на гору, мы, предшествуемые весело рыскавшими собаками, перевели дух и прибавили ходу. На горе травить оказалось невозможным, но, несмотря на это, мы не вернулись. Дорога шла сначала лесом, затем широкой и длинной поляной. Идти было трудно, и мы скоро ходу убавили.

— А я какой сегодня сон, братцы, видел, — говорит один из загонщиков, наш деревенский охотник-ружейник Федор. — Берем мы будто с барином свои бараки (овраги. — Прим. редакции). С собаками стоят на венцах, а я иду верхней опушкой. Только вдруг лиса из барака-то, здоровая такая, прыг мне на плечи, да и давай их грызть. Я обхватил ее сзади руками, да и кричу: «Аверьян (имя другого загонщика. — Прим. автора)! Помоги скорей, а то она до кости прогрызет!..». Лапынько (прозвище Аверьяна. — Прим. автора) подбежал…

Сразу бросившиеся собаки прервали слова рассказчика и обратили на себя наше внимание. Глядим, саженях в 300 от нас (около 640 метров. — Прим. редакции) и саженях в 20 (свыше 40 метров. — Прим. редакции) от лесу, не замечая собак, мышкует лиса, да матерая. Все инстинктивно прилегли на дорогу; «кумушка» же, повернувшись в нашу сторону и заметив нас, юркнула в лес, где скрылись вскоре и собаки.

— Вот видишь, Федор, сон-то твой отчасти и оправдался… Пришлось поглядеть лису.

— Да ведь во сне-то мы убили ее с Аверьяном-то, а эта ушла.

— Ну и мы сейчас затравим.

— И впрямь бы затравить!..

Резвый «косой»

Один вид зверя привел всех в еще большее оживление. Зашагали быстрее и минут через 15 были уже около первого отъема.

Стали на места; народ зашел и закричал. Когда загонщики были уже почти снаружи, из опушки выскочил русак, присел, послушал и побежал в другой отъем мимо Ванюшки. Тот сбросил собак.

Русак сел на дорогу и, пока собаки до него добирались, увязая с каждым скачком до брюха, был уже около Петра, легко миновал его собак и птицей влетел в опушку. Выбравшись на дорогу, и псы понадвинули, а когда доскакали до острова, где снег был мягкий и глубокий, то по редочам-то (редкому лесу. — Прим. редакции) живо его догнали, но, стеряв в кустах, прометались, а тем временем, когда ворочались назад, русак опять выбрался в чистое поле и скрылся за увалом.

Дождавшись на дороге загонщиков и строго наказав им, пока мы не встали на места, не начинать гона, мы с собаками пошли чрез два отъема к третьему, прямо полем.

Идти было легко, так как молодой снег весь стащило, а старый человека на шагу держал, но, несмотря на это, я, ослабевший от сильного катара желудка, порядком-таки взмок и был весьма доволен, когда стали подходить к лазам. Собаки же, по-видимому, ничуть не уставшие, носились по сторонам. Не на полной скачке снег и их держал.

— Ну, Ванюшка, бери на свору да становись вон под той яблонькой, — говорю я.

— Слушаюсь.

— Вот он! Улюлю! — слышу удивленный голос Петра.

Выматывающая погоня

Оборачиваюсь и вижу саженях во ста (свыше 200 метров. — Прим. редакции) волка, выскочившего как раз из-под той яблоньки, где я приказал было встать Ванюшке, и замахавшего прямо в чистое поле мимо третьего отъема. Собаки пометили его еще раньше нас и стали шибко спеть.

— Эх, лошади-то нет!.. Уйдет, пожалуй! — кричу, приняв показавшегося мне огромным волка за матерого и пускаясь во всю мочь за собаками.

Бежать тяжело — проваливаешься. Видя спеющих собак, серый поджал полено (хвост. — Прим. редакции), наддал скоку и, изменив направление, круто повернул.

Врешь, брат, поздно! Наградка, по первой осени, черно-пегая в подпалинах, куцая псовая сука моей своры, сразу выкинувшись из всех и немного замастерив, покатилась с ним за первым же кустом опушки. Дальше ничего не видно.

Едва переводя дух, что есть мочи спешу и я. Голова кружится, горло как будто сдавило чем. Вот и я в острове. Тут идти труднее. Снег рыхлый и почти по пояс; и без того частые кусты от инея наклонились до земли и перепутались. Пробираясь чуть не на четвереньках по следу собак, я еще в опушке был встречен тремя суками, возвращавшимися уже обратно. Собрав остатки сил, я улюлюкнул; суки бросились опять в глубь острова — за ними и я.

Местами снег был примят: видно, что собаки клали волка, но снег, чаща и количество собак мешали взять вплотную. Пробираясь по следу, я услышал подлаивание левее, почти уже позади себя и, бросившись прямо на него, скоро увидал следующую картину: волк с помутившимися глазами сидит в кусте и качается.

Возле него лежит в растяжку с вываленным языком старик Обрывай, а остальные восемь собак, также сильно зарьяв (задохнувшись от быстрого бега и усталости. — Прим. редакции), лежать сидят и стоят кругом. Некоторые из них лают. Местечко тут выдалось реже.

Короткая схватка

Едва успел я окинуть взглядом эту сцену, как и сам в изнеможении свалился рядом с Обрываем. Все еще продолжая думать, что имею дело со стариком, боясь, что он уйдет, я вынул из кармана револьвер и прицелился в волка. Рука ходнем (колеблющийся предмет, находящийся в постоянном движении, то же самое, что и ходун. — Прим. редакции) ходит.

Чик — осечка. Хочу взвести курок, пальцы не владеют: когда лез по лесу, вымочил в снегу правую руку, и она окоченела. Взвожу левой. Бац… должно быть, мимо.

Волк повертывается и, шатаясь, бежит. Собаки — за ним, кладут. Подбегаю — бросают, не понимая, что это волк, а не дворняжка, за которых несколько раз я их нещадно порол (кроме Обрывая, недавно привезенного от Н. П. Ермолова, и еще одной суки, по третьей осени, сроду не видавшей волка, все собаки были по первой осени, еще не втравленные. — Прим. автора).

— Улю-лю!

Обрывай — в глотку, за ним влепились все и стараются утащить волка подальше от меня.

Вынув левой рукой нож (правая еще не слушается), я не найду уже места, куда и ударить: везде — собаки, которые, видя, что я их не бью, так и носят волка по воздуху, только кусты трещат.

Наконец, мелькнула серая шерсть, и я всадил нож, удержать рукоятку которого в неповиновавшейся руке я не мог, и собаки вырвали у меня его вместе с волком. Сделав последнее усилие, волк достал рукоятку и принялся грызть. Жаль мне нож — только отделан.

— Улю-лю его!..

Опять влепились и покончили.

Полежав на снегу и немного отдохнув, я вынул из волка нож; — рукоятка оказалась сломана.

Принялся кричать охотников. Зверь оказался хотя и крупной, но молодой самкой, побывавшей, по-видимому, в ловушке, так как один палец задней левой ноги оказался оторванным и уже заросшим, зубы же многие поломаны, вероятно, о железо.

Еще трофей?

Кончилось все это так быстро, что, когда вытащили уже волка на поляну, народ только еще начал гон, и мы, подобрав псов на своры, стали по местам.

— Кричите! Кричите шибче, ребята! Волк! Сейчас я на лежанку наткнулся. Вперед пошел!.. — кричит Федор.

Ребята усилили крик. Сердце опять усиленно забилось. «Неужели другой?.. Господи! Вот было бы славно! — думаю. — Да нет! Быть не может! Это, должно быть, этот же лежал там». Вот и народ выходит, а волка нет: стало быть, моя правда.

— Лапынько! А мы волка затравили!.. — кричит Ванюшка показавшемуся Аверьяну.

— Ну? Врешь!

— Ей-Богу! Гляди вон около Петра-то!

— И то ведь! — и Аверьян, сняв шапку, пускается во все лопатки к волку. За ним и остальные загонщики.

— Он вот в опушке на набеге лежал, — кричит Федор, полагая, что волк затравлен из-под них.

— Ну, барин, весь год будешь волков травить!

— Дай Бог.

— Эх, братцы! Какой большой! Смотри… старый.

— Знамо, старый, ишь и зубы-то начал съедать. Ну, проклятый, теперь не будешь овец душить.

— Где уж теперь!

Так переговаривались обрадовавшиеся загонщики.

— Какая первая-то взяла?

— Наградка.

— Вот так Наградушка! Недаром она остовом-то вся в Поражаюшку покойного, — говорит Аверьян.

Связали волку сворой ноги, продели между них срубленную палку и, взвалив двоим на плечи, тронулись до дому.

— Видишь, Федор, что означал твой сон-то? — говорю.

— Да. Жаль только, что лису не затравили! Еще бы лучше было.

— Эх ты, Фома — большая крома!..

Измученный, но довольный и счастливый, вернулся я домой, где, кроме обещанного рубля, поднес еще загонщикам по большому стакану водки.

Вот как порадовал меня Новый год.

В. Дмитриев, д. Рокотовка Саратовского уезда, 1 января 1880 г.

Этот материал под названием «Новый год» был опубликован в нашей газете «Охотник и рыболов. Газета для души» в январе 2019 года.

Оцените автора
www.oir.su
Добавить комментарий