Я выстроил в Феодосии, в Крыму, дом и покрыл его черепицею. При доме по скату горы развел виноградник и посадил деревья. Не думаю, чтобы удоды водились здесь до постройки моего дома, так как место это было голым пустырем со множеством дорожек для пешеходов, и удоду негде было основать гнезда.
Непривычная настойчивость птицы
Силою ли ветра, или кошкою, преследовавшею воробья, одна из черепиц была приподнята; но так как она находилась под навесом крыши соседнего здания, то ее и оставили в таком виде. Удод не замедлил воспользоваться этим удобным местом для гнезда и три года сряду выводил здесь своих птенцов.
Наверное можно положить, что в течении трех лет прилетала сюда одна и та же пара; и мне было в высшей степени приятно видеть с открытием весны возвратившихся моих любимцев, которые так самодовольно прогуливались по скату горы, среди виноградных кустов и деревьев.
Не пугались они ни меня, ни членов моего семейства, и как будто нарочно, при виде кого-нибудь из нас, распускали свои прекрасные хохолки и грациозно кланялись, что, впрочем, скорее надобно отнести к трусости, чем к выражению почтения и любви за гостеприимство.
На четвертом году, в первых числах мая, после большой бури, кое-где попортившей крышу, я послал кровельщика поправить ее, что он и сделал к обеденному времени. Сидим мы в столовой и видим: один из удодов, именно самец, то сядет к одному окну, то к другому, причем — то опустит хохолок, то распустит его, и зорко смотрит на обедавших, по временам ударяя о стекло своим длинным клювом.
Не могли понять мы, что значило это посещение, никогда прежде не бывавшее. Обед кончился; мы перешли в гостиную, но и сюда прилетел удод и садился именно у того окна, близ которого было больше людей.
Тут-то я догадался, что удода заставляет не какое-нибудь праздное любопытство смотреть что делается в доме его хозяев. Я вышел в сад и увидел, что та приподнятая черепица, которая служила гнездом для моих дорогих гостей, кровельщиком была положена на свое место.
Немедленно был послан человек, который, приподнявши черепицу, нашел там пять жалобно пищавших птенцов. Само собою разумеется, что черепица была по-прежнему оставлена в приподнятом виде. Мы все были свидетелями, с какою живостью спешили нежные родители к своим голодным птенцам, и, конечно, ни один из них уже не находил нужным садиться на подоконники и смотреть, что делается в комнатах гостеприимных хозяев.
Способность чувствовать доброту?
И после этого, находятся те люди, которые думают, что низшие животные водятся в своих действиях одним слепым инстинктом? Нашему удоду нужно было сообразить, кто может пособить в его великом горе. Но с другой стороны: чем он мог убедиться, что и его горю помогут и ему самому не сделают вреда?
Я совершенно верю, что некоторые из животных, в том числе и птицы, имеют способность отличать злого человека от доброго, друга своего от недруга; и эта способность даже больше развита у них, чем у самого человека, как и предузнавание некоторыми из них состояния атмосферы.
На это можно привести многое множество примеров. Укажу на один, всем известный и так часто повторяющийся. Вот в данный дом явилось десять или более гостей, совершенно новых. Посмотрите: к кому подойдет кошка или собака, живущие в этом доме. Окажется, что к тому, который отличается особенною любовью к животным.
Я не позволяю себе назвать себя добрым, но не помню, чтобы я не уделял куска хлеба, который ел, когда подходили ко мне собаки, кошки, голуби, куры, воробьи и тому подобные, и оказывалось, что в гостинице, где десятки сидели за столом, ко мне одному из первых подходили собака или кошка, принадлежавшие этой гостинице, хотя бы я был в ней в первый раз.
Я особенно люблю воробьев: это моя маленькая страсть — и мне стоит только раз или два покормить их, чтобы они десятками слетались при первом моем появлении.
Одно лето я жил в загородном доме; в соседстве со мною, в том же доме, помещался другой жилец. У обоих нас были балконы, обращенные в одну сторону. Первое, чем я озаботился, перебравшись на лето на эту дачу, — собрать вокруг себя моих милых друзей — воробьев, и они чрез два—три дня стали слетаться ко мне чуть не сотнями.
Кормление их, их беготня за бросаемыми шариками хлеба, их ссоры из-за этих шариков, их ловкое хватание на лету кусочков хлеба, передача этих кусочков прилетавшим сюда же детям, которые, к слову сказать, отличаются большою ленью и вовсе не похожи на своих родителей по энергии — все это представляло до того забавную картину, что мой сосед хотел отбить у меня моих друзей.
Он ничего не жалел, чтобы расположить к себе воробьиное царство; но мои любимцы остались мне верными.
— Что за причина? — спросил он меня.
На этот вопрос я сделал ему другой:
— Вы почему кормите воробьев?
— Для забавы, — ответил он.
— А я кормлю потому, что люблю этих птиц.
Повторяю: я не причисляю себя к добрым людям; но, по совести, могу сказать, что люблю животных, почему и был учредителем Общества сострадания к ним в Одессе. Я уверен, что они любят любящих их. Как они могут отличать друзей своих от недоброжелателей или холодно относящихся к ним? Этого вопроса я не берусь решать, но если «глаза есть зеркало души», то не умеют ли они читать в глазах души человеческой, и читать так, как не умеет читать человек?..
Иван Палимпсестов, 1884 г.
