Третий день на покосе идет дождь; моросит и моросит. Ну, понятно было бы — гроза; хлестанула, громыхнула и прошла, а то ведь нудный надоедливый дождь. И не сильный, вроде, а размокла постепенно земля, тяжело обвисли листья на черемушнике и кустарниках, на которых копится влага, и, созрев, прозрачной каплей срывается с конца листа, бесшумно исчезая в травяной подстилке. Сеногной, классический сеногной.
Пора ломать погоду
Мы с напарником Анатолием лежим в палатке. Чуть слышно шуршат дождевые капли. Я лежу, прислушиваясь к надоедливо-усыпляющему шороху дождевых капель о брезентовый верх палатки. В раскрытый входной проем заглядывает низкое темно-серое небо, по которому нескончаемой чередой плывут
облака… и ни одного просвета. Я поворачиваюсь к напарнику:
— Толька, ты спишь?
— Нет, — односложно отвечает сосед, не открывая глаз. Немного помолчав, он добавляет: — Еще немного помочит и пропадет кошенина. Ну и погода, язви ее!..
— Да уж… — уныло соглашаюсь я с напарником. — Третьи сутки валяемся, скоро пролежни себе заработаем.
— Ну и что ты предлагаешь? — с ехидцей спрашивает Анатолий.
— Знаю что! — решительно отвечаю я и поднимаюсь со спального мешка.
Напарник с интересом смотрит, как я мотаю на ноги портянки и натягиваю резиновые бродни.
— Ты куда это собрался? — удивленно спрашивает Анатолий.
— Погоду ломать!
— В дождь? — насмешливо говорит напарник.
— В дождь, — подтверждаю я. И с таким же ехидством, глядя на напарника, говорю: — Поди не размокну летом. А ты лежи, мни бока дальше!
Извиваясь ужом в тесной палатке, натягиваю на себя брезентовую куртку. Анатолий иронически улыбается, следя за моими приготовлениями, и вдруг неожиданно заявляет:
— Ломать, так ломать; пойду, помогу тебе, может, и правда заломаем! — Он решительно достает свою одностволку и патронташ. — Шут его знает, может, крякаш какой шальной попадется!
Встреча с лосихой
Через некоторое время бредем с Анатолием по мокрой, уже начавшей чернеть кошенине. А дождь все сыплет — мелкий, нудный, надоедливый. Мокнет куртка, черным глянцем блестят отмытые до неприличия резиновые сапоги. Мокрая одежда противно липнет к телу.
Наконец и озеро. Придавленная низким небом, оцепенело блестит темно-серая водная гладь, густо побитая оспинами от непрерывно сеющихся дождевых капель. Промозглое пространство вплотную подступило к нам.
— Черт понес, послушался тебя! — бурчит напарник.
— Вернись!
— Че «вернись»: все одно мокрый! — продолжает бурчать Анатолий. — И откуда столько воды берется!
— Оттуда! — с усмешкой отвечаю я, показывая пальцем в небо.
Анатолий посмотрел на небо, где неторопливой чередой плыли облака, и ничего не ответил мне.
Недалеко от озера чернела сосновая грива, опушка которой густо заросла осинником. Я поворачиваюсь в сторону гривы и неожиданно предлагаю своему напарнику:
— Слышь, Толька, сходим в сосняк!
Анатолий укоризненно глянул на меня и, махнув рукой, обреченно проговорил:
— Пошли…
Опять бредем по кошенине. Вот и опушка соснового бора. Старая тропинка медленно петляет по краю осинника, огибая кусты черной смородины и разросшегося кустистого шиповника. Осклизлая от дождя тропа все глубже и глубже забирает в лес.
Вдруг впереди послышался треск валежника и тяжелое утробное дыхание. Навстречу нам вышла лосиха. Она, как и мы, застыла на месте, разглядывая большими влажными глазами пришельцев. Затем медленно повернулась и с тяжким стоном шагнула с тропы. Анатолий, шедший позади меня, сипло прохрипел:
— Лось! — В следующее мгновение он сдернул с плеча ружье, переломил его и вложил пулевой патрон.
Я моментально развернулся. Напарник уже целился в зверя. Не раздумывая, я ударил по стволу рукой, подбрасывая его вверх. Грянул выстрел. Лосиха остановилась, повернув голову, посмотрела на нас и неторопливо скрылась в лесу.
— Ты что, очумел? — накинулся я на Анатолия. — Она же стельная! Вот-вот отелится! — И уже спокойнее закончил: — Ну, убили бы и что бы мы с ней делали в жару, а?
Толька, переломив ружье, достал из патронника стреляный патрон и смущенно улыбнулся:
— Не убили же…
— Не убили… — передразнил я напарника.
Вдруг в кромешной тишине, придавленной к земле непогодой, послышалась простенькая цвиликающая песенка. Я поднял голову. Высоко в небе, под самыми облаками, выписывала косые линии стайка стрижей.
— Слышь, Толька, кажется, сломали погоду! — Я показал на стайку вьющихся в небе стрижей.
Напарник в ответ пробурчал:
— Зря мокли что ли!
Изрядно промокнув, мы с напарником вернулись на стан. Из соседней палатки высунул нос бригадир. Уставившись на нас своими круглыми глазами, он высоким резким голосом, который, казалось, пронизывал собеседника насквозь и был слышен даже в заброшенной деревне Могильники, с удивлением спросил:
— Где вас леший носил?
Стягивая с себя мокрую одежду, мы не сговариваясь, одновременно проговорили:
— Погоду ломали! — и оба, так же не сговариваясь, громко рассмеялись.
— Ну-ну! — язвительно пробурчал бригадир, и нос его скрылся в палатке.
Ей-ей, зачтется!
На следующее утро я проснулся рано. Приоткрытый проем палатки был залит солнечным светом. Торопливо выбираюсь из спальника и выползаю из палатки. Низко над горизонтом висело большое красное солнце. Оно с ленивой прохладцей освещало всю округу. В его лучах все вокруг преобразилось. Восковой зеленью блестели влажные листья кустарника.
Над скошенным лугом поднималась легкая испарина-туман, который, уплотняясь, пуховой подушкой укрывал луговые западинки. Такой же плотный туман прикрыл и речку Таган. Белая косматая лента тумана, извиваясь, медленно уползала в сторону Оби. Очнувшись, я вернулся на землю и окликнул своего напарника:
— Толька, вставай! Мы и правда погоду сломали!
Не сговариваясь, мы быстро оделись и пошли к сосновому бору, смутно видневшемуся сквозь туман, перебрасываясь на ходу малозначащими репликами о погоде, о покосе…
На конец и тропа. Ноги скользят по осклизлой, еще не просохшей земле; плечи и голову орошает обильная роса, дождем сыпавшаяся с придорожных кустов. Вот и вчерашнее место встречи с лосихой. Невольно замедляем шаг и стараемся идти как можно тише. Вдруг с обочины тропы поднялась лосиха. Около ее задних ног на высоких разъезжающихся ножках неуверенно топтался лосенок.
Его лобастая голова тыкалась в подбрюшье матери, стараясь найти сосок. Мы остановились. Лосиха, еще слабая после отела, без тени испуга смотрела на пришельцев. Так мы и стояли друг против друга.
Только лосенок, добравшись до соска, поддавая лобастой головой в материнский бок, жадно сосал молоко. Лосиха повернула голову, обнюхала свое чадо, потом повернулась, посмотрела на нас и неторопливо пошла в глубину леса. За ней семенил, спотыкаясь и запинаясь на высоких нескладных ножонках, лосенок.
Мы с глупо-умильными улыбками на лице проводили взглядом таежную мать с детенышем, пока они не скрылись в густых зарослях. Анатолий судорожно вздохнул:
— Слышь, Валька, если есть Всевышний, то нам зачтется. Ей-ей, зачтется!
— Зачтется, так зачтется! — ответил я. — Пошли, а то бригадир, поди, потерял нас!
Валентин Решетько, г. Томск
Этот рассказ был опубликован в нашей газете «Томский охотник и рыболов» в июле 2009 года.