Василию Николаевичу Бахтину — под восемьдесят. Но на вид дедок еще дай Боже: энергичен, подвижен, сухопар, на здоровье почти не жалуется, видимо, сказывается страстное увлечение в прошлом охотой.
Жизнь на природе
Сегодня он, конечно, не тот ходок — ноги «поскрипывают», как он говорит, смеясь. На рябчиков и за грибами еще бегает, а на дневные переходы уже все — силенок не хватает. А рыбалку не бросает, благо река Терсь — приток Томи — от дома буквально в двух шагах. Очень любит посидеть с удочками на берегу.
Живет он бобылем в собственном доме-заимке в трех верстах от поселка Осиновое Плесо. Жену схоронил более десятка лет назад, дочь Маринка замужем в Старом Осколе, ежегодно приезжает проведать старика и постоянно зовет к себе. И лет пять назад, поддавшись на уговоры, он согласился на переезд. И хорошо, что не продал заимку, поручил соседу присматривать за ней.
Пожил две недели в городской квартире и волком взвыл. Как ни умоляла дочь, все равно настоял на своем — уехал к себе на хутор, на родную Терсь, и заявил любимой дочери:
— Не терзай ты мою душу, не могу я в городе жить, не по мне это. Пока ноги носят, буду жить в своем доме, общаясь с природой. Здесь и помереть хочу. Если не сразу сковырнусь, обездвижу, тогда уж вези, куда хошь…
Так и живет. В огороде, по дому сам управляется и пока не жалуется, что в тягость. По его воспоминаниям об охоте и рыбалке можно написать толстенную книгу, и я наведываюсь к нему в гости, люблю слушать его рассказы о всевозможных случаях на охоте.
Сходил в лес за дикоросами
Как-то зашел разговор о медведях. И смотрю — оживился, видимо, что-то интересное вспомнил.
— Что, приходилось, Николаич, с косолапым нос к носу встречаться?
— Приходилось и неоднократно.
— Расскажите.
— Первая встреча была, когда я в ремеслухе учился. По-моему, в сорок втором это было. Нас, пацанов, отправили в Осинники на все лето отдыхать. Жили на базе отдыха, вроде пионерского лагеря, и преподаватели с нами. Кормежка была бедненькой — война. Вот нас, кто побойчее, и отправляли в лес собирать ягоду всякую для киселя и компота, грибы для похлебки. Ходили обычно по пять—шесть человек.
И вот нашел я хороший малинник, спелой ягоды много. Пацанов не зову, думаю, вперед всех корзину наберу и буду на солнышке валяться, загорать, а они пусть собирают. Присел на корточки и собираю. Вскоре слышу, кто-то приперся, ломится — аж кусты трещат.
«Ну, — думаю, — надыбали мое место. Надо предупредить, что я первый его нашел, и пусть они на чужой каравай рот не разевают». Поднимаюсь с корточек, а в трех метрах — медведь!.. Лапами ветки малины со спелой ягодой в пучок собирает и — в пасть…
Не помню, как бежал до нашего лагеря. Только потерял корзину, ботинки и ножик. Прилетел весь белый, глаза — по кулаку, трясусь. Преподаватель долго добивался, чтобы я внятно рассказал, что стряслось.
А назавтра на нашу базу отдыха пришли военные, в синих галифе, с кобурами на боку. Спрашивают у преподавателей и пацанов постарше: не видели, мол, медведей? «Видели, — отвечают, — вон наш пацан еле от одного убежал»…
Оказалось, это энкэвэдэшники. Искали сбежавших из лагеря заключенных, которых они почему-то «медведями» называли. Кое-как разобрались. Они сходили со мной на тот малинник, нашли корзину, ботинки, а ножик так и завалился где-то среди кустов. С того дня нас, пацанов, за ягодой и грибами в лес не посылали.
Вот так попутчики!
Еще один забавный случай был. Это уже когда я парнем был и вовсю за девками ухлестывал. Дружил я с одной девкой из деревни Мутное, что от нашего Осинового Плеса километрах в десяти и частенько бегал туда на вечерки. Домой возвращался уже за полночь и чтобы в темноте в какую-нибудь колдобину не врюхаться, подсвечивал себе дорогу берестой, которую, загодя заготовив, держал в кармане вместе со спичками. Помню, середина осени была.
Бегу, значит, на вечерки в Мутное. Сумерки сгущаются. Смотрю, впереди на дороге в вечерней синеве маячат три силуэта. Обрадовался — попутчики, думаю, все веселее идти вместе. Прибавляю шаг. А ветерок мне в лицо, лес шумит, окликнуть — не услышат. И вот попутчики совсем близко.
Пригляделся и обомлел: на дороге — медведица с двумя медвежатами! А медвежата уже большенькие, в полмамаши. И троица останавливается — видно, учуяли меня. Поворачиваются. Я на землю пал: все, думаю, сейчас закусывать мною будут. И будто кто подсказал — береста же в кармане!.. Выхватил, давай зажигать. И чудо — быстро разгорелась.
Медведица увидела огонь, рявкнула и — в тайгу. Медвежата — за ней. А я — назад, домой. И больше в Мутное не ходил. Далековато, да и девка тамошняя что-то разонравилась.
Берлога
Была еще одна встреча, которая особенно запомнилась. Я уже семью завел и по-настоящему охотой увлекся. Однажды в начале зимы пошел в тайгу рябчиков пострелять. Снегу еще немного выпало — чуть выше щиколотки. Можно без лыж бродить. Хорошо в лесу. Чистенько, трава легла, идти не мешает, снегом присыпало, далеко видать, как на ладони.
Порядком от деревни ушагал. И вдруг привлек мое внимание огромный выворотень. Как шалаш стоит. Подхожу поближе, пригляделся: выворотень буреломом завален — и впрямь, как шалаш, снегом присыпанный.
А у самой земли — будто лаз, и слегка парит из него, ветки над ним заиндевели. Мать честная, так это берлога! Я потихонечку задом, задом и — бегом в деревню. Захожу к племяннику, он здоровенный парняга и тоже заядлый охотник, частенько в тайгу вместе хаживали. Он дома. Я ему толкую:
— Берлогу нашел. Хочешь на медведя поохотиться? (в те годы это разрешалось. — Прим. редакции)
— Конечно, хочу! — и за ружье.
Пока до берлоги добирались, уговор заключили, чтобы никто ни при каких условиях не сдрейфил и подстраховал друг друга. Если один выстрелил, второй медведя на мушке держит, тот кинулся — стреляй, пока напарник перезаряжает.
Подкрались к берлоге, все спокойно, медведь на месте. Ружья проверили. Племянник за дерево встал, берлогу на мушку взял. Я зажег факел и потихоньку, потихоньку — к берлоге. Кинул факел в отдушину и ружье наизготовку. Секунды не прошло, медведь, заревев жутким ревом, огромной черной глыбой выметнулся из берлоги и кинулся на меня. Я, не целясь и зажмурившись, выстрелил. От жути у меня все онемело внутри.
Медведь в двух метрах от меня, обмякнув, рухнул на снег. Сколько прошло времени, я не помню, наверное, много, а я все стоял и стоял в оцепенении, тупо глядя на огромную тушу медведя. Потом медленно проверил ружье: в стволах — пустые гильзы. Значит, стрелял дуплетом. Наклонился над медведем, потрогал — он был мертв. В районе груди парила сочившаяся кровь.
Вот тут меня обуяло дикое ликование, как дикаря, пляшущего у поверженного мамонта. Ору, зову племянника, а его и след простыл. Ружье в страхе бросил и в деревню умчался. Вот тебе и уговор…
Владимир Неунывахин, г. Новокузнецк
Этот материал был опубликован в нашей газете «Охотник и рыболов Сибири» в феврале 2008 года.
