Такой продолжительной зимы и поздней весны, как в текущем, 1884, году москвичи и не запомнят. Старожилы московские, впрочем, говорят, что подобная поздняя весна была слишком 50 лет тому назад, и именно в 1833 году. Весь февраль у нас не было ни одной оттепели. Стояли морозы в 20 градусов по утрам, и в пять-шесть градусов среди дня, да и то при сильном юго-западном ветре. Такая погода держалась до конца месяца.
Преждевременная радость
Наступило и 1 марта, пришла по календарю «Авдотья — подмочи порог», но порог не подмочила, а подморозила, так как с утра было 15 градусов морозу. Однако, если верить «Московскому Листку», первые вестники весны — грачи — не испугались холодного приема предшественницы их патрона — Герасима и к полудню 1 марта появились в самой Москве, в саду Златоустинского монастыря. Мне, к сожалению, не удалось проверить этого факта, и я лично увидал грачей в городе только двадцать восьмого числа.
Морозы продолжались вместе с резким ветром вплоть до половины месяца и только с 15 марта настали серенькие деньки с температурами в два-три градуса тепла, напоминавшие зимнюю, а никак не весеннюю оттепель. А к ночи опять прихватывал морозец, заходивший нередко за пять градусов.
Наконец, 18 марта, проглянул первый ясный, теплый, чисто весенний день, зашумела по улицам вода, радостно забилось охотничье сердце… Однако радость была очень непродолжительна: с двадцать третьего числа небо заволокла какая-то грязная тряпица, стало таять без солнца, а к вечеру пошел снег, продолжавшийся и весь следующий день при четырех градусах тепла. Санная дорога подновилась, весны как не бывало.
С 25 марта опять выглянуло солнышко, опять запахло весною. Среди дня термометр на солнце показывал до 20 градусов тепла, а в тени было не меньше 4–8 градусов выше нуля. Так шло до 1 апреля.
30 марта я лично видел за Пресненскою заставой жаворонков, овсянок, чечеток и морских мартышек (чаек-рыболовов). Тридцать первого в два часа дня над Кремлевским дворцом показался коршун, а в три часа явился и другой — над Воздвиженкою. К вечеру пошел дождь, и надежда на близкую тягу снова воскресла. Первого апреля, несмотря на свежесть и дождь со снегом, у Петровского-Разумовского видели журавлей.
Отважные пионеры из числа охотников
Однако весна все-таки не хотела прийти. С вечера 4 апреля начался снег, продолжавшийся пятого и шестого. Холод в эти дни по утрам доходил до восьми градусов мороза, а среди дня тепло не шло дальше одного-двух градусов.
Грустно, серо и холодно было всю Святую неделю и на этот раз Светлый праздник был светлым не для охотников. В предшествующие годы в это время тяга уже была в самом разгаре, а тут приходилось только гадать будет ли уж она когда-нибудь или придется ограничиться одними мечтами?
В полях и лесах лежал глубокий снег. Проталины виднелись лишь на совершенно открытых холмах, да грязное шоссе тянулось черною лентою среди белой равнины…
Надоело, однако, охотникам сидеть дома и изнывать в ожиданиях и вот, воспользовавшись первыми сносными днями, наставшими после 10 апреля, более рьяные, один за другим, стали пытаться проникать в лес.
Неприветливо встречала природа этих первых пионеров тяги: в лес приходилось им идти на лыжах, по снеговой корке, подобной глетчерам, или проваливаться по пояс в совершенно зимний снег, лежавший под этой коркой. А пришедши на место вспотевшими и измучившись, дрогнуть на ветру и прятать коченеющие руки в муфту или карманы.
Надоело должно быть и вальдшнепам сидеть, забившись в кустах и они начали, по словам А.М. Стесселя, «тянуть» с тринадцатого числа. Однако вальдшнепы тоже не рисковали долго шнырять по холодному воздуху и пронзительный ветер скоро охлаждал их любовный пыл.
Так времена меняются
Стоя на одной из таких тяг и невольно вспоминая чудное описание тяги былых времен Тургенева, мне пришло в голову, что, описывая тягу нынешнего года, правдоподобнее будет говорить так:
«Часа за два до заката солнца, закутавшись хорошенько в теплое пальто, повязавшись шарфом, запасшись лисьею муфтой и захватив лыжи, вы едете на извозчике за заставу. Протащившись на скверных дрожках верст пять, пересаживаетесь в крестьянские дровни и сворачиваете в сторону ближайшего леса.
Поминутно проваливаясь по самое брюхо, тащит плохонькая клячонка раскатывающиеся дровни. Щедрые удары кнутовища сыплются на ея исхудалую спину, а ваш возница в ушастом малахае советует вам держаться покрепче, чтобы не вывалиться от ежеминутных толчков о застывшие колдобины…
Но вот и желанный лесок! Уныло глядят голые деревья, ярко блестит на солнце обледенелая снеговая корка и ни одна пичужка не оживляет своим щебетаньем этого мертвого пейзажа. Вы решительно недоумеваете и не понимаете, где вы находитесь — весною под Москвою или на каком-нибудь северном глетчере…
Но солнце уже красным шаром спустилось очень низко, медлить некогда, и, став на лыжи, вы пускаетесь в дальнейший путь. Раскатываясь и цепляясь за сучья, вы пробираетесь в глубь леса. Ваш взор тщетно ищет прогалин: ничего кроме блестящей снеговой корки не представляется вашим глазам. Но, наконец, о радость! Вы видите клочок оттаявшей землицы близ раскидистой ели.
Вы прибавляете шагу и измученные, но торжествующие ступаете на эту первую весеннюю почву. Пот катит с вас градом; вы снимаете картуз, вытираете лоб и виски платком, расстегиваете пальто и приготовляетесь вдыхать живительный воздух, но… холод дает о себе знать. Легкая дрожь пробегает по вашему телу, и вы спешите снова запахнуться, чтобы не поплатиться здоровьем…
Проходит с полчаса томительного ожидания. Солнце уже село, холод начинает сковывать руки и, взявши ружье под мышку, вы проворно убираете в муфту закостеневшие пальцы.
На небе зажглась первая звездочка, за нею другая, третья… А в лесу все тихо, все точно вымерло. Вот где-то вдали пролаяла собака, вот над вами с клекотом пронеслись галки, прилетела какая-то пичужка, присела на ветку, как-то нерешительно чирикнула раз-другой, и,
словно сама испугавшись своей храбрости, упорхнула в глубь леса.
Вы все ждете и ждете. Протрещал в чаще серый хлопотун дрозд, и вот, наконец, из-за голой березы, как бомба, вылетел вальдшнеп и, коркнув охриплым, точно простуженным голосом, стрелою пронесся дальше, прежде чем вы успели освободить из муфты озябшие руки…». Как говорится, sic tempora mutantur! (так времена меняются. — Прим. редакции).
Первые пернатые трофеи
При такой-то обстановке началась тяга под Москвою с 13 апреля. В этот день убит был вальдшнеп в Ивановских мелочах.
Я с Фроловым выехал в первый раз на тягу четырнадцатого числа. День был ясный, тихий, но к вечеру изрядно холодный. Видели три станицы журавлей, трех цапель, овсянок, серых дроздов и скворцов, очевидно недавно прилетевших, так как они носились еще целыми стаями и только приглядывались к выставленным скворечникам.
Все Раево было покрыто глубоким снегом и тяги там не было. Близ деревни Щитникова и со стороны Останкина после восьми часов раздалось несколько одиноких выстрелов — тем дело и кончилось.
Семнадцатого стоял близ Гиреева и видел в пять минут девятого первого вальдшнепа. И тут в лесу снег был выше колена, а прогалины появились лишь на самой опушке, обращенной к востоку и югу. Фролов в этот день видел еще одного вальдшнепа, да двух чирков. Вечер был ясный, тихий, но довольно холодный.
Восемнадцатого стояли тягу за Рогожской заставой по направлению к Перову, но тяги в этой роще не было, хотя вокруг раздавалась учащенная пальба.
Девятнадцатый день совершенно теплый и ясный; в лесу много прогалин и воды, снег сильно осел. Тягу стояли в Гирееве. Я видел трех вальдшнепов, тянувших быстро и высоко, Фролов попал на лучшее место. Он видел в тяге штук до девяти и убил пару.
Надо бы хуже — да нельзя!
Двадцатого были там же и стали на месте, где накануне повезло Фролову, но тяга была плоха — видели всего три штуки.
Двадцать первого ездили в Косино, где, по слухам, дня три назад тянуло дружно, но, несмотря на серенький с дождичком вечер, тяга была очень плоха: я видел только одного, Фролов — парочку, а другие охотники, наехавшие из Москвы, слышали и видели штуки три вальдшнепов.
Двадцать второго были опять в Раеве, но, несмотря на вполне благоприятную, чисто весеннюю погоду, тяги там не было вовсе, а выстрелы слышали со стороны Щитникова до общественных мест у Ростокина.
Двадцать третьего в Гирееве была порядочная тяга. На Терехова тянуло штук шесть, и он убил пару, а мы с Фроловым, стоя на другой поляне, не сделали ни одного выстрела.
Двадцать четвертого при ясном дне был сильный ветер, и мы напрасно стояли в Косинском лесу. Только на одного Терехова навернулся какой-то шальной вальдшнеп, поплатившийся за свою оплошность жизнью. По лесу не слышно было ни одного выстрела и лишь певчие птицы оглашали окрестность своим радостным щебетанием.
25 и 26 апреля были в Гирееве, но тяга в этой местности очевидно кончилась. В Косине двадцать четвертого видел бекасов и пару дупелей.
Говорят, что очень хороша была тяга под Серпуховом, близ станции «Шарапова охота», где одному нашему знакомому удалось убить на тяге пяток вальдшнепов, да его компания поколотила изрядное количество.
Недурна была тяга на Сходне по Николаевской железной дороге, и особенно удачна в губернии Курской и западном крае, где вальдшнепы задержались в пролете и, вероятно, останутся выводить «детей». Но последнее я передаю с чужих слов и за верность известий не ручаюсь.
А в Подмосковье, где удалось быть мне лично, о тяге можно сказать: надо бы хуже — да уж нельзя!
С. Фольц, 27 апреля 1884 г.
