Жгучие мгновения на гусиной охоте

Удивительный это край — граница лесостепи и степи! Березняки по нему стоят редко, большими островами, больше похожими на рощи, чем на привычные в северной стороне колки, и между ними уходят к горизонту слегка всхолмленные поля, постепенно сливающиеся в неохватную взгляду степь.

Жгучие мгновения на гусиной охоте
Гуси. Авто фото_by Wildreturn@FLICKR.COM

Край этот исконно охотничий, в котором обычно скапливаются отлетные гуси, и манит он к себе всяких охотников: истинных и случайных, любящих природу и отъявленных рвачей, которым нет дела до красивостей и будущего этого уникального степного раздолья, его дикой живности…

Преждевременно, на десять-пятнадцать дней раньше обычного, потянулись из тундры белолобые гуси — и там не было покоя птицам. С вертолетами да вездеходами нет преград и в тундре. Станица за станицей летели белолобики над Прииртышьем, высоко и ходко.

Даже в южных степях на постоянных местах кормежки и отдыха гуси почти не задерживались. Первые же бессистемные охоты угнали их дальше.

«Дикая» охота

Беспорядочную, частую стрельбу мы услышали далеко и прибавили хода. В поблекшем небе, приближенном окулярами бинокля, я разглядел вереницы гусиных стай, зеленоватый камышовый пояс у озера, цветные кузова легковых автомобилей вокруг него, и охотников.

Гуси шли с кормежки на озеро, шли над берегом высоко, вне досягаемости выстрела из дробового ружья. Но непрерывный грохот стоял от бессмысленной пальбы, какой-то неистовой силой метались огненные языки над потемневшими береговыми зарослями. И это вместе с заполошными криками гусей, трепетом их крыльев…

Ко многим охотникам подходил я после того, как совсем стемнело, как затихла эта дикая охота. Редко у кого было по гусю, случайно сбитому картечью. Большей частью охотники стояли пустыми.

А сколько они покалечили птиц, которые рано или поздно погибнут?! Одни погибнут сразу, в тростниковых крепях этого же озера, другие — в дороге, ослабнув от ран.

Мужики большей частью отворачивались, когда я говорил им это и стыдил, но были и другие, со злой руганью оправдывающие свой разбой тем, что все равно этих гусей перебьют за границей. Известная мораль хапуги: бей, пока еще есть кого бить, иначе не достанется.

Долго ходили по шелестящим, недоношенным овсам, светили фонариками, искали свежий гусиный помет. Старого — сухого и полумягкого — его было много, по всем междурядьям, но нам нужен был вечерний, чтобы точно определить место жировки; гусь идет на очередную кормежку только туда, откуда улетает ночевать.

В засидке

Холодало. Искрились и мерцали звезды. Пробегал по сухим овсам легкий порывистый ветерок. Темно и непроницаемо лежала кругом тихая степь. Земля была твердой, обезвоженной жарким, засушливым летом. С трудом, где лопатой, где руками, углубляли мы каждый свою засидку. Горели ладони, ныла поясница, тряслись коленки. На спине и под шапкой накапливался влажный жар.

Но в сердце билась светлая и трепетная радость. Трудовые муки предопределяли утреннюю удачу, еще больший душевный трепет, жгучие волнения.

Проверив глубину и удобство ямки, я, надев перчатки, стал рвать подальше от нее сухие овсы и застилать внатруску всю свежую землю. И редкие кустики полыни, кое-где торчащие по овсянищу, воткнул для маскировки в бруствер засидки, и вовнутрь, под зад, настелил того же овса, пахнувшего степью и сухим тленом.

Ковш Большой Медведицы заметно опрокинулся хвостом вниз, когда мы сошлись передохнуть, закончив возиться с ямками-засидками. Все так же уныло шелестел полупустыми метелками овса ленивый ветер, тускло темнела степь и мерцали звезды…

Спать определились под ближайшей скирдой сена. Прежде всего поставили к скирде машину. Таким образом, чтобы со стороны овсянища ее не было видно. Кинули на кузов маскировочную сетку. Потом поужинали неторопливо, с горячим из термосов, поговорили недолго об утренней зорьке…

Надергав с подветренной стороны скирды немного сена, мы расстелили на нем брезентовый полог, залезли в спальники и затихли.

Звезды, глубокое небо, шелестящий по сену ветерок, тишина… Сон охотника всегда чуток: и ветер слышен, и малейшие шорохи, и малейший звук — но грезы плывут, застилают сознание…

Стая гусей

Проснулись как-то сразу, по какому-то биологическому сигналу. Так же темнела степь с редкими огнями селений по горизонту, так же мерцали звезды, так же стелился над землей слабый ветер, но что-то сдвинулось в пространстве, изменилось, что-то появилось, неподдающееся взору и слуху человека, улавливаемое лишь каким-то особым, редким и слабым чувством…

Запас времени был. Мы неторопливо попили чаю, собрали ружья, подсумки с патронами, гусиные профиля и двинулись к овсянищу, держа ориентиры по далеким огням деревни. Скреблись по сапогам корневища скошенных трав, мягко стучала под каблуками земля. Свежо, мутно, тихо…

Шли с километр, не разговаривая, не торопясь, прислушиваясь только к тихому внутреннему волнению, замирая от предчувствия чего-то необыкновенного, неповторимого — охоты всегда неповторимы,— почти не думая: сознание в это время как-то отключено, живешь больше ощущениями и чисто внешним восприятием окружающего мира.

Поле открылось широкой белеющей полосой. Затрепыхались под ногами переспелые овсы, зашелестели с унылой покорностью.

Тут же в серой мути ясно обозначилась белая тряпка, привязанная к черенку воткнутой в землю лопаты для ориентировки, и сама лопата проступила черным штырем. Рядом с ней первая засидка.

Остановились ненадолго и разошлись. Каждый из нас остался один на один с чуткой предрассветной ночью, с тревожными мыслями и душевным трепетом.

…Ни звука, ни движения. Одни метелки овса бились в однообразном шелестении — и все. Тягуче время поздней осенней ночью, а тем более, когда оно проходит в томительном ожидании: кажется, что никогда не откроется земля в живительном свете, плотно спеленатая темью. Но далеко-далеко, по самой кромке непроглядного поля, побледнел окаем. И сразу от него потянулись по небу теплые разводья зари.

Клы-клы-клы — раздалось где-то впереди. Я сжался в своей тесной засидке, но, как ни напрягал глаза, так и не увидел прилетевшую стайку белолобых гусек. И тут же донесло ветром далекий, едва уловимый, озерный переклик гусей.

Вот-вот гуси будут на овсянище. Взгляд еще раз прошелся по приготовленным патронам, полю, брустверу засидки. Руки ощупали ружье. Все, как надо. Лишь сердце неуправляемо стукало чаще обычного.

Стало видно почти все поле, уходящее к горизонту. И вот они — гуси, цепочка — десятка два, быстро и низко скользнули над овсянищем, поворачивая к профилям. Как настойчивы они в своем стремлении, вольном волнующем полете.

Га-га-га — я даже выстрелов не услышал, хотя несколько гусей глухо стукнулось о землю — два из них мои. А впереди замаячила новая стая, более емкая и плотная, беспрерывный гогот которой встряхнул не только душу, но и каждый мускул, каждую клетку напряженного тела… Сколько еще таких жгучих мгновений впереди? Три, четыре, пять… А после пыл сходит на нет, и охота теряет остроту, с отсутствием которой она превращается в обычный промысел, подсобное ремесло, а это уже другая статья, мало имеющая общего с трепетной страстью. И неоценимо важно уловить грань между глубоким увлечением и соблазном добывания дичи, ненужного истинному охотнику…

Лев Трутнев, г. Омск

Этот материал был опубликован в нашей газете «Омский охотник и рыболов» в ноябре 2009 года.

Оцените автора
www.oir.su
Добавить комментарий