Началась вечерняя тяга. Я приготовился. Налетела пара; выстрел громким эхом раскатился в горах и долго перебегал из пади в падь, пока, наконец, разом не оборвался где-то за далекою вершиною. В камышах все всполохнулось, поднялось, роем завертелось в воздухе, покружилось, покружилось и с треском стало опускаться обратно — то в камыши, то на чистоплесье.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — В № 3 (130) И № 4 (131).
Опять засновали одиночки, и снова выстрел, за ним — еще и еще. Эхо успевало только подхватывать звуки, в горах стоял непрерывный гул, замиравший в одной пади и оживавший в другой.
Но вот луна уплыла за большую темную тучу, оставив вокруг себя светлый отблеск, постепенно и незаметно сливающийся с остальным темным пространством небесного свода. Прицел виден плохо. Один, а вслед за ним и другой «пудель» (промах. — Прим. редакции) немножко отрезвили кровожадные инстинкты. Я велел поворотить обратно. Добыча заключалась в 14 кряквах, что с убитыми днем заняло половину лодки.
Но не Шорхолом заканчиваю я свою охоту на уток: до начала сентября я усердно стреляю их в Торских озерах и днем, и на вечерней тяге, а позднее, числа с 3-го или 4-го, я уже переношу свою охотничью деятельность в тайгу.
Глухари
Но в тайге я охочусь и весной, а потому и начну с весны. Если пойти весною, числа около 18 апреля, как только оголятся от снега бугры, в тайгу поискать чистый, сосновый бор и рано, за час до зари, начать слушать, что там делается; если красться по бору осторожно, неслышными шагами, поминутно останавливаясь, искусно укрываясь за деревьями, то можно слышать тихое щелканье, а через небольшую паузу — точно сорочье скрекотанье: это токует глухарь.
Если зашуметь ногами, или щелкнуть валежником, или кашлянуть, то с дерева вдруг неожиданно поднимается большая черная птица, громко хлопает крыльями и, точно дух, молчком летит по лесу… то опять-таки глухарь. Его любимое токовище — в сосновом бору, и в иных местах я не встречал токов его.
Лучшее время охоты на токах — до зари — потому именно, что в темноте можно подойти к токовику вплоть, да и токует он тогда азартнее. Но тут нужны: глаз, ухо и уменье быстро, без шуму подскакивать к птице в меру выстрела; впрочем, последнее необходимо и во всякое другое время. Без этих условий токовика не добудете, разве как-нибудь случайно.
Лично для меня охота эта имеет невыразимую прелесть. Пользуясь тем, что здесь глухарь токует иногда до средних чисел мая, я выезжаю на охоту или в конце апреля, или в начале мая, когда снег в тайге совершенно стает; тогда приятнее и ночевать в лесу, и зори встречать.
За версту (свыше километра. — Прим. редакции), иногда и ближе, в стороне от заранее присмотренных токов, я становлюсь табором и провожу ночи у небольшого костра. Часа за два до зари я пробираюсь к токовищу, прислушиваясь, где токуют. Я всегда выбираю ток, к которому удобнее идти: избегаю кустов и валежника.
Вот защелкал — нельзя трогаться с места — услышит; лучше подождите: после маленькой паузы он заскрекочет тогда смело, но осторожно можно подскакивать к нему, прислушиваясь, не окончил ли он свою песню; а окончил — снова осторожность: приходится останавливаться в том самом положении, в каком застала последняя нотка песни — с поднятой ли ногой или балансировавшей рукой, так и нужно замереть на месте, иначе, малейшее движение или шорох, и… прощай.
Но долго томиться в неудобной позе нет надобности: не пройдет минуты — снова щелканье, снова стрекотанье, снова 2-3 больших скачка, и ближе к цели. Песня глухаря так коротка, что редко успеваешь сделать четыре скачка, зато она часто повторяется, что и дает возможность доскакать к иному глухарю минут в 15.
Главное — необходимо как можно осторожнее подходить к нему отнюдь не сбоку и в то именно время, когда он стрекочет. Тогда он закрывает глаза и слегка трясет головой, вследствие чего ничего не видит и не слышит; в остальное же время он зорко наблюдает вокруг.
Сквозь густую, темную листву сосен на чуть белеющемся небосклоне уже слабо мерцают потухающие звездочки, хотя и с трудом, но можно, однако, отличить стволы дерев и черные обгорелые пни; что ни секунда — то становится светлее, и все яснее и яснее восстают новые предметы. Недалеко в кусте зачирикала пташка, пахнул легкий свежий утренник — заря близко.
Спрятавшись за толстую голую сосну, наблюдает охотник, как его будущая жертва, сидя шагах в 20, трясет головою, выкрикивая, скрипя, точно несмазанная телега; всячески прилаживается он, чтобы и поудачнее щелкнуть ее, да беда — целика не видно; но вот и еще прояснело немного, снова попробовал — можно.
Глухо раздался выстрел, и несчастный влюбленный глухарь, только что певший с таким азартом, грузно падает наземь, обламывая попутные ветки. Сосед его перелетает дальше да, кстати, спугнул и другого. К этим идти уже не стоит: они осторожны. Надо идти в другую сторону и искать другого. Таким образом до совершенного рассвета иногда можно убить пару.
Лучшее время и место и для охоты
Перед ясной и тихой погодой глухарь токует лучше, чем перед ветреной или дождливой; еще с большим азартом токует он в тихую погоду, когда густыми хлопьями валит снег, но тогда скрадывать его неудобно и трудно.
Утренняя охота идет с успехом до восхода солнца, а там хоть брось: глухарь становится осторожным, часто озирается, внимательно прислушивается. Тут дробовик приходится отодвинуть на задний план и прибегнуть к винтовке. Если кто плохо владеть винтовкой, тому лучше пустить «подлайку». Лишь только собачка завидит глухаря на дереве, она садится перед ним и начинает лаять, а он все смотрит на нее, смотрит пристально, просто глаз не спускает, так что охотник тем временем может подойти совсем смело и стрелять.
Поднялось солнышко в уровень с деревьями, и тока опустели. Каждый токовик тут же поблизости находит свою самку, с которой почти до заката солнца предается амурным излияниям. Ест он в период токования так мало, что к концу его делается совершенно сухим, решительно негодным в пищу.
Мне случалось находить тока, в которых участвовало от 3 до 10 глухарей, собственно токовиков, и между ними 3-4 нетокующих — это молодые, прошлогоднего вывода.
Глухарь токует на дереве, исключительно на сосне, в сосновых борах. Он не любит переменять токовища: где токовал в прошедшем году, там будет и в нынешнем, и если токовиков истребят, то в будущем году в эти места прилетают все-таки прошлогодние нетоковики, и хотя слабо, но токовать будут. Разумеется, охота тогда не так добычлива.
В нынешнем году я убил на токах 6 штук, хотя мог бы убить гораздо больше, так как в птице этой здесь недостатка нет. Я говорю «здесь», подразумевая под этим весь Тункинский край. Но я нигде не встречал такого множества глухарей, как по Кругобайкальскому тракту, между станциями Култукской и Мотской.
Я часто проезжаю там и всегда встречаю их достаточно по деревьям и по дороге, а один раз, углубившись в лес от дороги на каких-нибудь 50 саженей (около 106 метров. — Прим. редакции), я не более как в четверть часа убил их четыре штуки.
Косачи
Тетерев начинает токовать у нас в конце февраля, когда в лесу еще лежит глубокий снег. В тихий солнечный день можно видеть его токующим на дереве. Тогда токует он слабо: пробурчит 2-3 колена и смолкнет, потом опять и опять, и так с утра до двух часов дня.
Настоящие же тока начинаются в мае, числа около 10-го, и продолжаются без малого месяц. Это самое приятное время для охоты. Дни стоят теплые, солнечные, лес одет уже зеленью, вся природа обновилась, повеселела, с каким-то особым удовольствием шатаешься по лесу, разыскивая токовища.
Где они есть — найти их нетрудно: стоит прослушать утреннюю зарю; за 2, за 3 версты (около 2,1-3,2 километра. — Прим. редакции) слышно, как выколачивает тетерев крупною дробью свою любовную песню.
Я замечал, что здесь любит он токовать по опушке леса, преимущественно березняка, примыкающего к старым пашням или залежам. Если ток большой — штук в 40, то участники его выходят из лесу прямо на залежь и тут и токуют; да это и понятно: такой массе нужно, где развернуться со своими танцами. Впрочем, я раз только встретил такой ток; по большей же части попадались мне от 5 до 10 штук.
Самый разгар токов — с половины мая и до конца его. Я выезжаю на тока всегда с вечера и ночую в отдалении версты за две, чтобы не распугивать. Задолго до зари, часа в три утра, уже слышно, как зачуфышкал запевала; за ним, по сторонам зачуфышкали и другие; вот мало-помалу чуфышканье стало чаще — значит, слетаются в кучу, а затем пошли воркотать. Как водится, сначала воркочет запевала: его всегда можно различить между другими по звучному голосу и слишком азартному пению.
Хорошего токовика слышно версты за три. Однажды ночью я ехал верхом глухим проселком. Лошадь шла шагом; усталый, я подремливал и, конечно, не заметил, как она завезла меня под нависшие ветви дерев. Шайка у меня свалилась; поднимая ее, я услыхал токующего тетерева, за ним — другого и еще нескольких. Очевидно, ток был большой, и это меня соблазнило.
Было 3 часа утра. Привязав лошадь, я пошел к току. Долго, очень долго пробирался я по лесу; вот кажется уж близко, а дойти не могу. Начала брезжить заря, наконец, и солнышко взошло, а я все иду и только в половине пятого добрел до токовища. Обратно я шел скоро прямою линией, по лесу не блуждал, но шел ровно час, почему считаю, что до этого тока было версты три.
Перед хорошим солнечным днем тетерев токует очень азартно и долго — часов до 6 утра. В нынешнем году тока здесь были превосходные, но мне один раз только удалось побывать на них.
Еще не занималась заря, как я лежал уже в ближайшем к току кусте и наблюдал эту замечательную любовную оргию: 16 косачей (в Западной Сибири тетерева-косача зовут пальником. — Прим. автора) под управлением превосходного запевалы расположились на небольшой полянке в березняке. Дирижер сидел за пнем и без умолку пел, то приседая, то поднимаясь и вытягивая шею, то распуская веером хвост и хлопая по земле крыльями, но с места не сходил.
Остальные гуляли каждый по-своему. Один, распустивши хвост, налетел на другого и мимоходом щелкнул его крылом, а тот, не обращая на это внимания, продолжал преважно расхаживать, бурча про себя свою песню. Навстречу ему, избочась фертом, с распущенным хвостом потешными прыжками подошел красавец, побурчал, побурчал с ним что-то и начал выделывать прекурьезные коленца.
Немножко поодаль сидели двое рядом, казалось, в большой дружбе; вдруг ни с того, ни с сего затрясли они головами и давай драться. Выстрел мой умиротворил обоих; прочие продолжали свое, ничего не слыша: пели, скакали, кружились по поляне — словом, веселились, как и подобает счастливым влюбленным.
А. Арандаренко, улус Торский, март 1881 года
