Тремя выстрелами я взял пятерых и тем разогнал ток, но запевала остался и без умолку продолжал бурчать. Я подкрался к нему вплоть и из-за пня наблюдал. Красавец в прелестном весеннем оперении сидел, закрывши глаза, и, мотая головою, напевал свою страстную нескончаемую песню.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — В № 3 (130), № 4 (131) и № 5 (132).
Я мог бы убить его палкою, но стыдно было заносить руку в то именно время, когда он жил так весело, так страстно жаждал любви. Попробовал я накрыть его шапкою, но промахнулся, и он улетел.
Здесь никто не охотится на токах, несмотря на то что их бывает много, да и сам я, если и люблю эту охоту, то только как наблюдатель. Мне всегда жаль убивать красавца в лучшую пору его жизни. Другое дело — осень, когда молодые не вышли еще из лесу на хлеба и питаются только ягодами и букашками; тогда они очень вкусны, и в это время я много истребляю их.
Кругоморка
Если вы поэт в душе — поезжайте из Иркутска до Боярска по Кругобайкальскому тракту. Это будет 279 верст (около 300 километров. — Прим. редакции). На протяжении их не один десяток раз придете вы в восторг от прелестных видов нашей, как зовут ее здесь, Кругоморки. От Иркутска первая станция будет Введенская. Уж от нее дорога идет гористая, лесом, по большей части сосновым. Вы то спускаетесь, то поднимаетесь на гору, любуясь глубокими падями и далекими горными вершинами.
Я люблю ездить по этой дороге зимою — например, в январе, в хорошие морозы, когда все хвойные деревья покрыты мягким, пушистым снегом, и этот некогда зеленый, шумевший лес стоит в глубоком молчании, окутанный белым холодным саваном. Кругом все мертво, только колокольчик да скрип саней нарушают эту чудную волшебную тишину.
Воздух чистый и свежий, и 30-градусный с лишком мороз не дает дышать полной грудью, но вы чувствуете, вы видите пред собою настоящую зиму, со всеми ее прелестями, зиму северную, не ту отвратительную зиму, какую переживают люди на юге.
Лошади бегут бойко; ямщик, избочась на облучке, постукивает нога об ногу, прогоняя крепкий мороз. С ближайших деревьев по временам летит кухта, сбитая спугнутым глухарем; мягкая, легкая, она медленно, кристаллическими звездочками опускается книзу, кружась в воздухе и цепляясь на ближайшие ветки.
Хочется посмотреть, куда улетел глухарь, но увы! Проследить это нельзя, так как громадные деревья в белых саванах заслоняют от глаз все, что находится дальше десяти шагов от наблюдателя.
— Барин! Ружье готово? — спрашивает меня ямщик, указывая кнутом вдаль по дороге. — Эк вас, какие смелые! — прибавляет он вслед уходящим в лес козам.
Я хватаю ружье, а козы между тем гуськом одна за другою переходят через дорогу и, утопая по спину и отфыркиваясь, свертывают в чащу, оставив после себя в рыхлом снегу одни только глубокие пробоины.
А лошади бегут… Чрез два часа они примчали нас на Мотскую. Здесь, как и везде дальше, путешествующие находят все необходимое: чистые и теплые комнаты и самовар. Небольшой отдых, некое подкрепление сил, и… пошел дальше. Дальше все то же, только горы все выше и выше…
Летом картина другая. По обеим сторонам дороги — зеленый лес, в иных местах густой, как конопель (конопля. — Прим. редакции). На самую дорогу выползли брусника и кусты голубицы, из которых частенько с треском вылетают тетерева. В лесу оживленная беседа — певчих пташек, а сквозь чащу нередко выглядывает широкая морда косолапого мишки.
Бояться в эту пору мишки нет основания: он не трогает — напротив: очень вежлив, хотя и чудит немножко. Например, приходит ему фантазия полежать на дороге, ну и распластается топтыга поперек дороги и ухом не пошевельнет на крики проезжих. Не один раз задерживал он до утра и почты, не обращая ни малейшего внимания на яркий костер, раскладываемый обыкновенно в подобных случаях, собственно, для того, чтобы прогнать его.
Хорошо, если лошади непугливы: в таком случае Михаила Иваныча (медведя. — Прим. редакции) почтительно объезжают, а иная ведь не пойдет, хоть ты тут убей ее. А то приходит мишке фантазия пошутить таким образом. Однажды ехал я из Мот в Глубоковскую. Ночь была темная, но ямщик вез бойко. Вдруг лошади разом остановились, так что я ткнулся носом ямщику в спину.
— Что такое? — спрашиваю.
Ямщик соскочил с козел и стал кому-то причитать по-своему, по-ямщичьи. Оказалось, что мишка перегородил дорогу, положив колоду. Оттащили мы колоду, едем дальше — та же история, да так в четырех местах, а колоды… впору двум управиться.
Култук
На 15-й версте от Глубоковской к Култуку с двух наиболее возвышенных гор, по которым вьется Кругоморка, впервые виднеется краешек Байкала, синеющего в глубокой котловине. Рассмотреть здесь Байкал как следует нельзя, потому что лошади не стоят под гору; а дальше внимание отвлекается от воды чудной картиной зеленого кедрового леса, растущего шпалерой по обеим сторонам дороги, и кустами малины, густо засевшей в камнях — тут же над дорогой.
Но вот и Култучная гора, знаменитая по своему отвратительному спуску. Дорога вьется по краю обрыва и окаймлена для безопасности деревянными тумбами. За Култучной в двух верстах открывается самый Култук, со въезда припертый к горе.
Хорошенькая церковь его с готическою архитектурою резко выделяется своими красивыми контурами на пестро-сером фоне остальных невзрачных построек. Церковь эта производит тем более приятное впечатление, что на пространстве 90 верст (96 километров. — Прим. редакции) от Иркутска это всего только вторая церковь.
За нею сейчас же виднеется слева часть Байкала, на первый взгляд совершенно неинтересная. Вдоль берега по обе стороны единственной улицы тянутся крестьянские домишки; саженей 200 (около 430 метров. — Прим. редакции) дальше улица поворачивает по берегу Байкала под острым углом, и дома идут уже в один ряд, лицом к морю.
Байкал
Нужно заметить, что Байкал у всего неинтеллигентного населения Сибири известен под названием моря. Это высокое наименование дано озеру за его бурный характер, внушающий народу невольный страх и уважение.
Так, каждый простолюдин, а особенно суеверный инородец — бурят или тунгус — твердо убежден, что Байкал за оскорбление его названием «озера» непременно отомстит оскорбителю. Ввиду этого они зовут его не иначе, как «Байкал-батюшка» или просто «море». Так будем звать и мы.
Вообще для них Байкал имеет, кроме значения стихийной силы, еще более высокое священное значение именно тем, что на двух противоположных точках его есть выдающиеся из глубины воды утесы, именуемые «Шаманскими камнями»; один из них, Листвениченский, и теперь еще служит бурятам алтарем для очистительной присяги.
По верованиях их, клятва, принятая на этом камне, самая страшная, и замечательно, что случаев присяги на нем очень мало. Другой камень — Култукский — много лет тому назад имел такое же значение, но ныне, благодаря культурным култучанам, утратил его, о чем я скажу ниже…
Тут озеро представляется уже в полном своем величии. Берег совершенно отлогий; часть Култука, втиснутая в непроходимое болото, кажется выброшенной из моря; узкая губа испещрена песчаными мелями с выдающимся между ними красивым Шаманским мысом.
Еще немного дальше картина снова меняется: громадное водное пространство заключено в зеленую раму красивых гор, расходящихся чрезвычайно разнообразными прихотливыми линиями и уходящих в беспредельную даль. В яркий солнечный день кажется, как будто горы эти сходятся между собою на далеком юго-востоке, образуя на горизонте легкое, едва синеющее кольцо, но в сущности это оптический обман: противоположного берега не видно.
Характеристическую особенность Байкала составляет его бурливость. Он вечно волнуется, но страшен и грозен бывает лишь тогда, когда подует так называемый «Баргузин», верный предвозвестник дождя.
Тогда все пернатые обитатели вод убираются подобру-поздорову на берег, а рыба и вообще морские животные уходят вглубь. Жирного пузатого гольяна, иной раз не успевающего вовремя убраться восвояси, до смерти закачивает волною и выбрасывает на берег, где он делается добычей разных береговых хищников.
Буксирные пароходы бросают на волю расходившейся стихии свои барки и стараются лишь о том, как бы спасти свои бока, а брошенные барки, пока не стихнет шквал, носятся по волнам, рискуя разбиться в щепки о скалистые берега.
Шаманский мыс
«Шаманский мыс» находится на третьей версте от Култука. Он замечателен своею формою: это высокая скала, далеко вдавшаяся в море и красиво отвесно опустившаяся в глубь зеленых вод. Стоит она совершенно одиноко, особняком от других гор, как будто ее нарочно поставили в море. Этому она и обязана тем вниманием, которым дарит ее каждый.
Высоко выдавшись над зеркалом воды, она невольно бросается в глаза не только днем, но даже и ночью. Вершина ее плоская, покрыта мелким кустарником и служит для култучан местом летних прогулок…
От Шаманки дорога идет по берегу Байкала. Это путь на Кяхту. С закрытием навигации и до открытия зимнего сообщения через Байкал по дороге этой следуют в Иркутск громаднейшие транспорты чая. Для едущего в экипаже встреча с ними — чистое наказание: приходится пережидать на одном месте по нескольку часов или ехать за обозом шагом целую станцию.
Зато летом… роскошь! Нигде, от Култука до Боярска, не встретите ни души. Удалая тройка мчит лихо, то подхватывая на гору, то спускаясь на берег моря. Дорога гладкая, точно шоссе, и ехать по ней в то время, когда цветет черемуха, — просто восхищение.
Справа — густые, точно молоком облитые, благоухающее кусты черемухи, слева — Байкал с белым берегом, сплошь покрытым галькою, со множеством разной водяной птицы, оглашающей воздух своими криками и хлопочущей возле корма, в изобилии выбрасываемого ей волнами.
Впереди на далекое пространство видны красивые зеленые мысы, идущие один за другим вдоль берега. Все горы склонились к Байкалу, и что ни падь — то речка, шумно стремящаяся в озеро. Наибольшие из рек — Утулик, Мурин и Снежная.
Охота за медведем
По склонам гор — дремучий кедровый лес, такой лес, о котором не может составить себе понятие человек, не имевший случая быть в нем и продираться по частому сланцу или лезть по сплошному бурелому. Этот лес — лучший притон медведя.
Весною, как только Михайло Иваныч оставит свою берлогу, первым делом его — пробраться по этой чаще к берегу моря, на фуражировку. Тут, если Байкал очистился уже от льда, он находит выброшенную на берег рыбешку, икру и всякую мертвечину. Тогда стрелять его там очень удобно.
19 мая Степан Иванович Златовратский известил меня, что медведи начали появляться на Байкале. Я в ту же ночь выехал к нему в Култук, находящийся всего в 60 верстах (приблизительно 64 километра. — Прим. редакции). Утром я был у Степана Ивановича, а под вечер мы уже катили с ним по Кругоморке на Мурин, где, по его рассказам, всего более шатается медведей.
От Култука до Мурина также 60 верст. Через пять часов мы были уже в 10 верстах от Мурина — у Подосиновой. Это небольшая речка, отличающаяся очень вкусною и чистою, как слеза, водою. Сюда сходятся три пади, почему место это представляет лучший медвежий лаз к морю.
А. Арандаренко, улус Торский, март 1881 года
