Въезжаем между дроф. Стой!.. Облюбовал я крупного самца, который, шагах в 70, покачиваясь и все оглядываясь назад, шел по меже, весь как на ладони. Прицеливаюсь старательно… «Вот, — думаю, — когда наконец есть дрофа!»…
ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.
Спускаю курок… Раздается ненавистный, оскорбительный как оплеуха, звука пистона, затем «пшшш» — и, наконец, бессмысленный дурацкий гром… Дрофы поднялись, лошади рванулись, раздался второй выстрел — и в результате — нуль!
Охотники поймут мое тогдашнее душевное состояние. Но зато с тех пор я дал себе слово не стрелять из ружья, которое заряжено с прежней охоты…
Как-то под вечер возвращались мы с братом с охоты теми же Клитенецкими полями; видим мы, что в полуверсте от дороги гуляет стадо дроф около болотистой глубокой лощины, — место такое, что можно, кажется, подобраться на выстрел. Приказываем кучеру остановить лошадей и держать собак, а сами, невзирая на усталость, согнувшись в три погибели, благополучно достигаем лощины и переправляемся через болото.
Там перевели немного дух и, так как дрофы были теперь от нас не далее 200 шагов, то, затаив дыхание, мы поползли уже, пресмыкаясь, на гору. Взобрались на верх, подняли головы. Дрофы, шагах во ста, спокойно вкушают от плодов земных…
Прилипли мы опять «ко сырой земле» — и проползли еще шагов 20 и, когда дрофы заметили опасность и начали подыматься, мы быстро вскочили на ноги и послали вдогонку им три выстрела. Одна дрофа пошла книзу и невдалеке шлепнулась на землю. Пущенные кучером собаки вмиг явились к нам и попридержали раненую птицу… Весила эта дрофа молодая 19 фунтов (около 7,8 килограмма. — Прим. редакции)…
Случалось мне несколько раз подстреливать дроф, так что перья из них сыпались. Раз одна, тяжелораненая, не могла уже подняться вместе с другими и справилась только тогда, когда я уже торжествовал победу, — но… все-таки справилась и для меня погибла.
Небывалое явление
1 октября 1882 года одарило нас таким сюрпризом, какого я во всю мою жизнь не видывал. После теплых осенних дней вдруг загудел-завыл северный ветер, пошел дождь вперемежку со снегом. На утро хватил мороз, причем снег продолжал хлопьями падать в течение и следующих трех дней.
Образовалась гололедица, какой никто и не запомнит: намокшие деревья, не вполне еще обнажившиеся от листьев, обмерзали до такой степени, что каждая тоненькая ветка представлялась льдиною в вершок и более толщиною. Ветки, обремененные такою тяжестью, наконец, обламывались и с шумом рушились на землю.
Множество деревьев в садах и по почтовым дорогам оказались расщепленными, разодранными пополам, буквально до самого корня, — редкая березовая роща, в которую я отправился было после этой гололедицы в чаянии найти еще вальдшнепов, оказалась в лоск положенной: наваленные баррикадами деревья положительно лишали возможности ходить по ней.
В поле каждая былинка, каждый стебелек обмерзали льдиной в руку толщиной, поздние осенние цветы в клумбах, как живые, сохранялись несколько дней в прозрачном льду. Густо растущий невысокий камыш смерзался до того, что местами выдерживал тяжесть человека по верхам, пруды сплошь почти замерзли… Можно вообразить себе, чего натерпелась несчастная дичь, не успевшая улететь, так как холод завернул сразу, а в страшно ветреную погоду с дождем и снегом птица не решалась пуститься в путь.
Рассказывали мне, в чем я, впрочем, сомневаюсь, что бекасы и гаршнепы десятками забивались в сараи и риги, спасаясь от непогоды. Раз, когда небеса уже истощились и образовалась санная дорога, я, едучи в санях на почтовую станцию, видел, как у одного незамерзшего ручейка несколько бекасов, съежившись комочками, бегали по снегу и ковыряли своими нежными носами мерзлые кочки.
Наш священник, возвращаясь во время этой непогоды из соседнего села, встретил по пути диких гусей, до того перезябших, что они подпустили к себе сани саженей на 10 (больше 20 метров. — Прим. редакции) и улетели только тогда, когда кучер его, принявший гусей за обмерзлых дроф, выпряг лошадь и верхом направился было к ним.
Понятно, что, по примеру прошлых лет, крестьяне и на этот раз не преминули воспользоваться временною беспомощностью дроф и предприняли на них охоту, которая, к удовольствию моему, не дала особенно богатой добычи: за это время крестьянами нашего села было их убито не более 7–8 штук.
«Пернатая саранча»
Перехожу к журавлям, дичи хотя и не ахти какой, но все же дичи. Числа до 10 июля как-то они мне совсем здесь не попадались, и только около этого времени появляются передовые, сначала парами, тройками, небольшими стайками, причем держатся еще пахотных полей.
Чем дальше, тем их больше, и в самый разгар журавлиного сезона, в августе, не редкость встретить стаю штук в 300–500. Впрочем трудно подыскать здесь сколько-нибудь верную цифру, так как часто нельзя и определить где кончается одна стая и начинается другая: иной раз площадь в десяток десятин (около десяти гектаров. — Прим. редакции), где гуще, где реже, покрыта журавлями.
Понятно, что такая масса этой «пернатой саранчи» иной раз наносит чувствительный вред полям, так как опустившаяся на покосы, например, гречихи или овса, туча журавлей мало того, что съедает порядочно зерна, еще больше вымолачивает его своими веселыми танцами. Засеянное, но не заборонованное на ночь поле, журавли иногда так очищают, что некоторые десятины хоть пересевай вторично.
Поэтому здесь иногда случается видеть как будто бесцельно скачущего по полю всадника, — это значит, что какая-нибудь выведенная из терпения экономия послала верхового сгонять журавлей со своих полей. Но журавли и от выстрела не улетают далеко, тем более им не страшен безоружный, хотя и страшно ругающийся хохол; но, для очистки совести, все-таки иной раз гоняют ветер в поле…
Появляются у нас журавли, по всему вероятию, из обширных лесных болот Волынской губернии. Думаю так потому, что по близости нет других подходящих мест для вывода молодых. Все виденные мною здесь журавли крупной, так называемой, «степной породы». Мелких, болотных, я не встречал в этой местности ни разу.
Уже с первых чисел сентября количество журавлей начинает уменьшаться; но все-таки можно их найти здесь до конца этого месяца. Самых последних журавлей я видел 26 сентября.
Непростая цель
Много палил я по дрофам, но и того более по журавлям, причем, опять-таки, результатами похвалиться не могу. Три штуки в два лета — цифра слишком ничтожная, но если принять в соображение осторожность этой птицы, а также ее необыкновенную живучесть, то будет ясно, что только благодаря случайности и можно убить журавля.
Однажды, возвращаясь с Д-ским с охоты, шли мы краем извилистого болота, когда вдруг заметили, что по другую сторону его расхаживают журавли. Хотя и трудно было нам, пешим, рассчитывать подобраться к ним на выстрел, но я на всякий случай вкатил заряд картечи поверх «бекасиннику».
Не мудрствуя лукаво, так как журавли были на горе, и мы у них все время на виду, пошли мы дальше своею дорогой. Было шагов около двухсот, когда журавли прекратили пляску, вытянули шеи и начали перекликаться — признак беспокойства.
— Хотите стрелять — стреляйте, ближе не подпустят… Только напрасно! — сказал Д-ский.
Я прицелился чуть не на сажень (более двух метров. — Прим. редакции) выше журавлиных голов, выстрелил — и, к удивлению нашему, один журавль остался на месте.
— Черт знает что! Ведь тут чуть не 200 шагов! — изумился Д-ский.
К сожалению, нельзя было проверить расстояния, так как потребовался некоторый обход слишком вязкого в этом месте болота, а выстрел был действительно феноменальный!..
Живучая птица
В доказательство удивительной крепости журавля, расскажу такой еще случай. Взяв с собой несколько зарядов картечи и крупной «заячьей дроби», отправился я как-то после обеда на Подорожанские поля, на которых, возвращаясь накануне с охоты, я видел массу журавлей.
На этот раз я хотел, вооружившись терпением, испытать выжидательный способ охоты. Прихожу на поле гречихи в покосах и застаю, разумеется, там миллион журавлей, которые при моем приближении не замедлили убраться.
Выбрал я себе межу, густо поросшую высоким бурьяном и полынью, укрылся под сенью сих злаков — и стал дожидаться. Ждать пришлось не особенно долго: не прошло и получасу, как снова стали показываться журавли, но все как-то вне выстрела. Но вот плавно, медленно летит вереница, прямо на меня; перекликаются спокойно, как бы советуясь куда опуститься; молодые нежно попискивают (журавли чуть ли не до году сохраняют способность пищать птенчиками. — Прим. автора)…
Вот я уж отчетливо слышу шум крыльев… Приспособляюсь к выстрелу… Но в подобном случае очень легко ошибиться в определении расстояния: птицы много, птица крупная, — различаешь даже глаза журавлей, — и вследствие этого зачастую палишь на невозможное расстояние. Так и теперь: два выстрела картечью произвели только переполох в стае, но не опустошение…
Но запас терпения на этот раз был у меня велик: я все-таки дождался, что новая стая, десятка в два, опустилась невдалеке от меня на ноле. Где ползком межой, где за прикрытием копен, подобрался я к ним шагов на сто и опять выстрелил с обоих стволов: один журавль перевернулся на спину и замолол в воздухе длинными ногами, но раньше, чем я добежал до него, оправился, поднялся, и… только я его и видел!..
М. Давидович, 1884 г.
Рассказ о практиковавшихся в конце XIX столетия способах охоты приводится исключительно с целью ознакомления с историей охотничьего дела в России. В настоящее время охотники должны руководствоваться нормами действующего законодательства.
