В счастливых сравнительно условиях, с точки зрения охоты, находится тот район, в котором мне приходилось охотиться летом 1880, 1882 и отчасти 1883 годов. Отдаленность железных дорог — ближайшие вокзалы в 20-25 верстах (21,3-26,7 километра. — Прим. редакции) — и сколько-нибудь значительных населенных центров, отсутствие фабрик и заводов, всегда более или менее неблагоприятно влияющих на обилие дичи; как следствие этих двух условий — отсутствие охотников-промышленников, этих злейших врагов дичи; а также тех фабричных механиков, конторщиков, фельдшеров, которые, если и не опустошают, то оглашают своими выстрелами подмосковные окрестности.
Нет, наконец, и тех ненавистных столбов с досками, без которых обходится редкая подмосковная лужа, — с досками, снабженными внушительною надписью «Охота строго воспрещается» — а иногда еще и соответствующею угрожающею статьею из «Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями»… Ничего, говорю, этого, отравляющего жизнь столичному охотнику, не-члену одного из Обществ, там не имеется; лес ли, болото ли, пруд ли — везде безвозбранная охота…
Идеальные места
До какой степени здесь безопасно в смысле конкуренции на охоте — это видно из того, что во все мои охотничьи похождения я один только раз, забравшись в соседство вокзала, встретил ораву охотников человек в 15, всевозможных железнодорожных профессий, которые со стаей сомнительных гончих слонялись по лесным болотам за утками (кстати сказать, не убили ни одной). Да в другой раз видел, как какой-то «панок» с ружьем в одной руке и с сапогами — в другой, босиком, без собаки, обходил зачем-то степное озерко…
Что касается запрета, то раз только, когда мы с братом, более из приличия заручившись письменным разрешением владельца, открыли в его лесу канонаду по куропаткам, ко мне подошел сторож и осведомился по какому праву мы здесь охотимся, и когда я отослал его к брату, у которого было разрешающее нам охоту письмо, то он, не желая меня проверять, любезно ответил, что и без того «уверяет мне».
Но зато здесь куропатки охранялись строго: не прошло и получасу, как к нам подъехал верхом «официалист» какой-то (служащий в экономии) с тем же вопросом, а еще несколько времени спустя явился с ружьем и племянник владельца, гимназист, который, впрочем, простирал свою любезность до того, что, будучи сам без собаки, ни за что не соглашался стрелять куропаток из-под наших собак.
Район этот, центром которого я считаю мою тогдашнюю резиденцию — село Крапивну — обнимает собой северо-восточный уголок Подольской губернии Винницкого уезда, граничащий с Житомирским и Бердичевским уездами, и представляет степную безлесную полосу, изрезанную по всем направлениям целою системой нешироких болот, соединяющих многочисленные пруды, без которых в том крае не обходится ни одна деревня.
Болота эти, иногда на целые версты не обитаемые дичью, кое-где представляют весьма удовлетворительные места для охоты за бекасами и отчасти дупелями, а некоторые пруды обильно населены утками, преимущественно кряквами и чирками.
Но особенным оживлением отличаются окрестные поля с конца июля до половины сентября: кажется, со всего света журавли собираются сюда и, днем и ночью, оглашают степь то мелодичными переливами своего курлыканья, то тем особенно-зычным трубным звуком — последний чаще по ночам — который журавль, как кажется, издает в рассерженном состоянии. По крайней мере наш ручной журавль всегда прибегает к этому устрашающему средству, когда выйдет из себя от гнева.
Солидные молчаливые дрофы тоже часто попадаются в это время, иногда в ближайшем соседстве с журавлями. А в окрестностях одного из более значительных прудов, Кустовецкого, нередко в половине лета, а в пролет всегда можно встретить стайку–другую диких гусей… Но как ни обильно здесь этих крупных представителей пернатой дичи, я не могу похвастать, чтоб названия эти много фигурировали в списках моего охотничьего дневника.
Собственно говоря, мой охотничий район не ограничивался одним Винницким уездом: так, одно из лучших болот, верстах в четырех (около 4,3 километра. — Прим. редакции) от Крапивны, Подорожанское, находится в Литинском уезде; за куропатками приходилось ездить или верст за 8-10 (8,5-10,7 километра. — Прим. редакции) в Литинский же уезд, или на то же расстояние — в Житомирский.
Тетерева, которых, впрочем, убито мною в той местности всего два — попадались только в Житомирском уезде, да и можно с уверенностью сказать, что во всей Подольской губернии нет ни одного тетерева.
Счастливое исключение из правил
Первое время по прибытии моем сюда пришлось прибегнуть к знакомству с некоторыми соседями охотниками, так как без этого пришлось бы немало времени и труда потратить на предварительные рекогносцировки.
В этом отношении судьба мне поблагоприятствовала: ближайший наш сосед, мелкий посессор (арендатор земли. — Прим. редакции) Д-ский, поляк, как и большинство здешних помещиков и арендаторов, — оказался, кстати, и единственным, в полном значении этого слова, охотником на 20 верст в окружности, и если его охотничья деятельность не была особенно истребительной, то только потому, что «гречкосейные» заботы о хлебе насущном для шести голодных ртов, оставляли ему весьма мало досужего времени.
«Охотничья правда», как справедливо заметил господин Шведов, — добродетель присущая весьма немногим из нашей братии; но Д-ский, как я убедился вскоре, представлял в этом случае счастливое исключение: нежадный, деликатный, он охотно предоставлял в распоряжение товарища не только лучшие места, но и стойку своей собаки, в противоположность другим моим соседям, двум братьям, которые, стоя шагов на 15 сзади меня, не стеснялись стрелять мне через голову по взлетавшей из-под стойки моей собаки дичи.
Д-ский всегда находил какое-нибудь оправдание самому неизвинительному промаху товарища; если же и подтрунивал, то так незлорадно, что об досаде не могло быть и речи; он всегда отдавал должное чужому удачному выстрелу, чужому искусству; всегда торопливо отрекался от убитой птицы, если по ней одновременно с ним стрелял еще кто-нибудь…
Если прибавить к этому полнейшее отсутствие хвастовства — национальный недостаток поляков вообще, а поляков охотников в особенности, то, полагаю, этим достаточно обрисуется личность Д-ского, как самого симпатичного, сговорчивого и желательного товарища на охоте.
Высказывалось не раз мнение, что всякий страстный охотник — непременно более или менее жаден. Согласен с этим; но, по-моему, самая горячая страсть не должна исключать известного охотничьего такта, который именно и делает совместную охоту приятной и товарища — желательным.
По-моему, весело состязаться на охоте только с таким товарищем, который и при полной неудаче, полном поражении не теряет благодушного настроения и не портить общего удовольствия. А компаньон, который после нескольких промахов надувается как сыч, придирается, вымещает злобу на неповинной собаке или кучере — Бог с ним! — лучше уж в одиночку шляться!..
Конечно, Д-ский удовлетворял всем моим требованиям более, нежели того можно было желать; но он, как вежливый поляк, считал себя некоторым образом хозяином местности, а потому и проявлял по отношению ко мне, как к гостю, крайнее внимание, и уж, конечно, я не мог за все это не быть ему признательным, так как через месяц, когда приехал сюда в отпуск из Кишинева мой брат, то я уже, благодаря Д-скому, вполне знакомый с окрестностями, знал куда ехать, чтоб не вернуться с пустыми руками. Впрочем, и тогда Д-ский нередко сопутствовал нам.
За дрофой
Чтобы придерживаться какой-либо системы, буду говорить, по возможности, о каждой породе дичи отдельно. Поэтому, следуя ранжиру, не могу не отдать первенства и по цене — дрофе.
Уже в июне (считаю нужным пояснить, что мои наблюдения обнимают собою время с половины июня до двадцатых чисел октября) мне нередко случалось видеть дроф, почти всегда на перелетах, а не сидячими, чаще всего по одиночке, но иногда и станичками, штук в пять-шесть, причем замечалась между ними большая разница в росте: очевидно, то были только-что окрепнувшие выводки молодых в сопровождении стариков.
Впрочем, уже накануне Петрова дня я видел однажды стаю штук в 30 на паровом поле и даже покушался подползти к ним, но, разумеется, безуспешно.
В течение июля не замечается еще особенной прибыли в дрофах, вероятно потому, что еще много хлебов стоит неубранными. Но уже в августе, сентябре и особенно, говорят, в октябре, если стоит теплая осень, дрофы попадаются огромными стаями на всех полях, причем чаще всего летом на пахоте, а позднее, осенью, безразлично — и на озими, и на жнивах. Чаще всего посещаемые ими места — это, как Крапивенские и смежные с ними Поборожанские поля, так в особенности Клитенецкая степь: уж где-где, а на последней, как самой обширной и глухой, дроф всегда можно найти.
Много дроби и пуль извел я, стреляя по дрофам, но все безуспешно!.. Каждый раз по возвращении моем с охоты, фатер мой не предлагает уже вопроса «Стрелял ли я по дрофам?» — что стрелял, это само собою разумеется, «А много ли раз стрелял?»…
Правда, что на охоте на дроф я не прибегал к тем сложным и утомительным способам, которые до некоторой степени достигают цели, но требуют много терпения и времени, — как способ с загоном и подползание с искусственным прикрытием в виде куста. Стрелял я их обыкновенно при переездах на охоте с одного болота на другое, — ну, а этим способом много не набьешь!.. Представлялось, правда, несколько случаев удобных, но как-то каждый раз то, одно, то другое мешало.
Однажды, совершая объезд полей, я заметил верстах в полутора от дома стаю дроф, между бороновавшими поля крестьянами. Случилось, что я был без ружья. Я велел кучеру скорее гнать домой, зарядил там хорошую двухстволку картечью и вернулся опять к дрофам, рассчитывая, под прикрытием работавших мужиков, подобраться к ним на выстрел.
Подошел к ближайшему хлопцу, преподал ему инструкцию как действовать — и двинулся за бороной к дрофам… Вот уже недалеко, шагов полтораста… Дрофы не обнаруживают беспокойства; некоторые даже лежат… Сердце начинает усиленно колотиться… Вдруг, на самом интересном месте:
— Тпррру!.. Панычу, далий не можно!..
— Чому не можно? Рушай, трасця твои матери! — зашипел я на него.
— Панычу! Бийтесь Бога, тут засияно, то батюшкино!..
— Погоняй!
Но пока у нас шло препирательство, дрофы взялись за ум — поднялись… Картечь запылила под ними по полю… Случай был пропущен…
Ехали мы раз с Д-ским на охоту. В Клитенецкой степи, по обеим сторонам дороги и даже по самой дороге, разгуливают впереди нас дрофы. При нашем приближении они вежливо посторонились и, не торопясь, разбрелись в обе стороны. Так как до болота, куда мы ехали, было верст 10, а на дроф по пути я рассчитывал, то ружье у меня было заряжено картечью.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
М. Давидович, 1884 г.
