Привяжутся, как с ножом к горлу: «Поехали, Петрович, на охоту!». А я отвечаю: «Что мне там делать?». А они: «Да ничего особенного. Костер разожжешь, в случае чего управиться поможешь». Я — в ответ: «На кой ляд мне это нужно? Вы мужики здоровые, молодые — на все силы есть…»
Вижу, немного смущаются мои собеседники. Но хотят, чтобы поехал. И поэтому заходят с другой стороны:
— Ладно, Петрович, какой с тебя работник! Но, может, хоть расскажешь нам, как жил при Сталине?
— А что тут говорить? Жил дай бог всякому: корова была, подтелок, поросенок, утки, гуси, красная рыба на столе не переводилась. Отмочишь ее в родниковой воде, сбрызнешь уксусом, поставишь на стол с молодой картошкой — за уши не оторвешь!
Они гнут свое:
— Вот-вот! Вспомни еще, как после войны твоя старуха накрыла вас в погребе с толстухой Семой!
И это было. Только греха тут нет, больше разговоров…
Оригинальная соседка
Сема — толстая, ленивая особа. Мужик или скрылся от нее, или погиб — история об этом умалчивает. Получала она небольшое пособие, целыми днями бездельничала и охала да ахала. Родственники пахали в селе, поставляли продукты на рынок. Ее изредка снабжали картошкой, квашенкой.
Иногда на святки разговеется соленым сальцем в холстине. Выйдет на крыльцо (ее дом стоял на возвышенности) — вся заречная долина пестрит людом. Копают землю, готовят место под овощи. Постоит сколько-то минут, поглядит сверху вниз на людские заботы праведные и проворчит:
— Вот погодите, найду семенной картохи, отвоюю делянку… и тогда поглядим, кому удача покатит!
Но проходил год за годом, а Сема только строжилась, собираясь заняться посадкой, да лень-матушка не давала…
А у нас картошка с прошлого года еще сохранилась. Выкапывали много. Сами ели, детей кормили, да еще животины был полон двор. Всегда найдется, кому покушать. Уминали послевоенный «второй хлеб» — будь здоров!
Как-то Сема заняла у нас ведро картошки. Мол, появятся свои, поедут торговать — тогда и отдаст. Моя половина и клюнула на это, согласилась.
Какой вышел конфуз
Я недолюбливал соседку за безделье и поэтому посоветовал:
— Иди, Сема, сама спустись. Там у нас лари в погребе, наберешь, сколь надо. Туда и лестница в лаз втолкнута.
Полезла она в погреб. Делов-то на минуту, а ее все нет и нет. Думаю, пойду гляну. И такое мне зрелище открылось, просто смехота одна. В кулаке Семы дужка полного ведра картохи, а сама пыхтит и отдувается:
— Ой, дух тут тяжелый, подмогни, Ваня, подняться на свежий воздух!
Свободной рукой хватается за лестницу, а та наклоняется на нее, шатается… Как помочь такой беде? Подымает ногу, чтобы встать на перекладину, а сапог соскальзывает. Ну я и решил спасать соседку. Вот и полез к ней туда вниз помочь подсадить ее. Не дай бог, задохнется!
А пудов в ее теле поболе, чем у телка-одногодка. И тут она испугалась. Видно, мышь увидела. Хватанула меня за шею, платье выше колен задралось. Завизжала, как свинья недобитая. А моя старуха, любопытствуя, заглянула на шумок и увидела это дело. И подумала свое бабье — обычное. Тогда, после войны, и инвалиды были в цене…
Хватанула жена бадейку для скотины, нацедила из дождевой кадушки холодненькой водицы и давай нас сверху поливать. Положение, доложу я вам! Воду льет, а сама насмехается:
— Больно вспотели, вот я вас остужу маленько!
Вылезли мы, а точнее выскочили, как затычка из логушка, когда там, крепчая, настой бушует. Вымокли, как мыши, — просто смех сквозь слезы. Да соседи об этом и узнали — шила в мешке не утаишь! Всякий по такому поводу зубоскалить стал. А уж если случалась гулянка, то тут, как водится, хоть уши затыкай…
Байка охотника
Но это к слову, присказка. Все же убеждают меня друзья поехать на охоту. Садимся в машину, новенькую «девятку», берем ружья и винтовки, прихватываем собачку-таксу, звать Кузькой. В багажник кидаем видавшие виды, но теплые пальто и шубы. Едем к обжитому уже нами месту.
Начинается охота на пернатую дичь. У моих спутников ружья наготове. Сидят, а сами поглядывают на небо, готовые бить уток влет. Наш коллега Степан увлеченно и явно сочиняет:
— Значит, вижу я: летит крякуша эдак кило на два. Подымаю стволы, хлесть дуплетом!
Он жестом показывает, как движется птица, как в нее целится, и продолжает:
— Утка падает в воду, я — к ней. Выныривает она, а во рте — вот такая щучина! — широко разводит руки.
Тут я впадаю в ступор и удивленно переспрашиваю:
— Что, утка с рыбой???
А рассказчик поясняет:
— Не перебивай, не крякуша это, а Трезор — охотничья собака.
— А утка где?
— Кто ее знает? Наверно, утонула!
Я хлопаю его по плечу:
— Ты, местный Робин Гуд, сам уже тонешь! Завязывай!
Гигантский карась
Степан — мужик безобидный. Любит погулять по отлогому скату песчаной косы, ночью поглядеть на сонных налимов, полазить около водосливов, поутру поискать зелени к чаю. Приносит букетик вроде бы мяты — такие маленькие желтовато-зеленые стебельки, усыпанные мелкими голубоватыми цветочками с мушками.
Измельчает находку и щепотками опускает в кипяток, добавляя еще и ягоды шиповника. Потом вытаскивает из сумки стеклянную банку, заливает остаток мяты и ставит в укромное место. Охотники настой выпивают, а осадок Степан вытряхивает за калиновый куст.
На ночь ставим снасти и утром вытаскиваем из воды зацепившегося плавником двухкилограммового карася. Видно, застыл без движения от старости и лени. Степан хватает его под жабры и кидает в лодку. У рыбины голова размером с кулак.
Из багажника автомобиля извлекается огромная сковорода размером с Кемеровскую область, где кое-как помещается этот гигант. Жарим его с луком, в муке, посыпаем перцем и солью, а потом с аппетитом едим и запиваем водой из реки Яя, черпая прямо ладонями. От рыбины остаются кости да чешуя величиной с пятак.
Появляется хищная птица, щелкая крыльями, как пастух бичом. Когтистыми лапами она хватает из воды внутренности карася и улетает. А Степан берет на память большую чешуйку и прячет в кошелек.
Утиный суп
Наступает утро, в воздухе ощущается свежесть. Нужно зажечь сушняк, сходить за водой. Мои охотники выжидают, молчат. С котелками к плесу спуститься лень, а сухостой я принес еще с ночи. Занимаюсь мелкими веточками, вместо сухой бумаги зажигаю полоски бересты. Появляется огонек.
Еще несколько минут — и полный котелок ставится около костра. Степан и Иван выменивают у соседей двух тяжелых толстых уток. Мы обжигаем тушки на огне, вынимаем все лишнее. Они темнеют от копоти, поэтому снимаем кожу «чулком».
Супчик оказывается аппетитным и сытным. Сидим у огонька, обгладываем косточки. Довольные блюдом, потеплев душой, с ленцой посмеиваемся над эпизодами охоты. А Степан нагибается к Ивану и удивленно говорит:
— Глянь, какая утка попалась! Судя по внешним приметам, это селезень.
Я тоже наклоняюсь посмотреть, и тут Иван хватает меня пальцами за нос. Такой прием мы называем «понюшкой». Иван тоном наставника поучает:
— Не суй туда нос, куда собака не сует!
И они оба со Степаном разражаются хохотом. Пошутили, называется. А на такие вещи, как известно, не обижаются. Однако про себя думаю: «Я вам тоже отплачу!».
Кривые стволы
Решаю сходить в соседнюю рощицу — вдруг набреду на куст калины. Друзья мои о чем-то лопочут, вставать от костра не хотят. Я осматриваю калинники, но они пустые — ягод нет. Возвращаюсь и вижу, что мои спутники лежат возле огня и уже посапывают. Пускай отдохнут — на шубах ведь, а не на голой земле.
Нечаянно наступаю на двустволку. Мать честная! Стволы-то кривые! Хотя, может быть, только кажется? Протираю глаза. Да нет, точно, согнуты! Потом все выясняется. Оказывается, они не придумали ничего умнее, как тягаться на ружьях. Берут их крест-накрест, и каждый тянет на себя. Кто окажется сильнее — тот и выиграл.
Утром я советую:
— Вы стволы-то у ружей выправьте! Положите на пенек да тихонько деревянной балдушкой стукайте.
А Степан говорит:
— Эх ты, деревня! Это тебя нужно стукнуть балдушкой по бестолковке. С наших ружей интересно стрелять. Летит утка, а ты берешь упреждение на метр вперед и вверх — и бабах! Если попал — молодец! Одним словом, развитие для ума.
И подытоживает:
— А чужой охотник с такого ружья в пень с двух метров не попадет. Так-то, товарищ «сталинист»!
Расплата
Еще отдыхаем, дремлем. Идем в березнячок за грибами. Срезаем тонкие хворостинки, насаживаем «добычу», поджариваем. Грибы темнеют и скукоживаются. Я пробую их на вкус — нравятся. Однако делаю вид, что мне что-то неймется. Поглядываю то на лес, то на мужиков, и вроде как беспокоюсь.
Иван лишь посмеивается:
— Что, егерей учуял? Так нам волноваться нечего. Путевки в порядке!
Воцаряется недолгое молчание, а потом я говорю:
— Слушай, Степан, у меня темечко чешется, уж не клещ ли впился? Тут одного недавно укусил, так бедняга всего-то месяц прожил.
Приятель наклоняется, чтобы заняться поисками в моей шевелюре, а я хватаю его за нос со словами:
— А вот и ножка от клеща показалась!
У Степана делается постная физиономия, но делать нечего: на шутку обижаться нельзя! Потихоньку успокаиваемся, устраиваемся на ночлег. Но не спится. Утром — домой, и хочется подольше насладиться природой. Ночью высыпают крупные звезды. На реке холодный, сырой туман, а нам под шубами тепло.
Утром, довольные, едем домой. Правда, одна въедливая мыслишка не дает мне покоя: «Уж не родня ли неудачливая толстушка Сема моим попутчикам? Этим горе-охотникам!». Но отрадно, что с ними все же выбрался на природу, потешил душу… Под колесами стелется гладкая и ровная дорога, а на сердце легко и празднично.
Сергей Побокин, г. Анжеро-Судженск
