11 (24) мая 1891 года Цесаревича торжественно встречал Владивосток. Вот она, долгожданная бухта «Золотой Рог»! Броненосный фрегат «Память Азова» прошел больше 20-ти тысяч морских миль (33 тысячи километров), а путешественникам еще предстояло проделать путь более 10 тысяч верст. Но самое важное, что будет сделано немедленно, это выполнено распоряжение Императора, его отца Александра III, по закладке Сибирской железной дороги.
Путешествие Николая в землях Империи существенно отличалось от заграничной ее части. Там он был гость. Здесь уже выступал от имени Императора, являлся его Наследником, иначе — хозяином. То есть поездка эта обретала деловой характер. Но и в ходе этой поездки Цесаревич находил возможность охотиться, рыбачить, знакомиться с природой бескрайних российских просторов. На протяжении всего путешествия по России Николай будет интересоваться охотничьими и рыбными промыслами, поскольку, с одной стороны, они составляли хорошую долю русского экспорта, с другой — охота и рыбалка были и останутся его пожизненной страстью.
Особенно Николаю запомнились переправы через Тобол и Урал. Их сопровождал конвой сибирских казаков.
На Урале
От станицы Островной до Каменно-Озерной к югу за руслом Урала открывалась перспектива Ханских высот, оседлавших долину реки Бердянки. Оттуда вязко тянулись к Уралу реки Илек и Большая Хобда, вздымались Ветлянские вершины, высились горы Разбойная и Маячная. То было южное междуречье, и там стояла крепостная Илецкая защита. От нее к западу до самого Урала вокруг гористого поднятия стояли леса, где обитало множество зверя. Немало оленей, лисиц, волков, разнообразной иной дичи придерживалось прирусловых долин Сакмары и Урала.
Однако леса южных предгорий никак не походили на таежные сопки Среднего и тем более Северного Урала, где воображение путешествующего охотника поражает мертвящая тишина: ни одного звука!.. Лишь стук копыт собственной лошади да треск сломанной ветки, упавшей на тропу, нарушают покой и дремоту, охватывающие безбрежье лесов. Даже днем царивший там полумрак здесь уступает место свету и солнечным лучам, легко пробивавшимся сквозь листву разбросанных по покатым склонам и прибрежным долинам колков. Девственность и дикость природы Севера, с ее мириадами отчаянно и вечно голодных комаров и мошки, доходя до границ Оренбуржья, уже более не поражала взора. В еле заметных распадках виднелись озера, окаймленные камышом и осокой, и разделенные узкими перешейками. Они принимали в себя многие горные речки и ручьи, берущие начало от нагорных ключей. В озерах этих казаки вылавливали множество рыбы. Сюда же с осени стекались от глубоких снегов и оставались кормиться большие стада диких коз и оленей.
Весной и осенью озера кипели от пролетной птицы. Чем ближе подъезжал к ним охотник, тем явственнее и громче слышался гул бесчисленных голосов: то звучный крик лебедей, то неистовый хохот чаек и крачек, то неугомонное летящее со всех сторон кряканье зеленоголовых селезней. Сторожась берега в почтительном удалении, как поплавки, ныряли гагары, чомги, лутки и гоголи. От выстрелов тучами срывались и, помотавшись недолго, снова плюхались свиязи, чернети, шилохвостки, чирята. Длинноклювые крохали проносились низко над водою и тянули к песчаным косам островов, где птица скапливалась особенно густо.
Но теперь был июль, и, проезжая берегом, охотники видели лишь чистую гладь — все хоронилось, занятое потомством. Только колченогая цапля, замерев в подкамышье, немигающим взглядом пялилась на проезжающих всадников, да угрюмая скопа летела к сухой ветле, помахивая хвостом только что пойманной и зажатой в лапах рыбы.
В отличие от степняков ловчих собак и птиц казаки не держали и охотились по большей части нагоном, устраивая на вероятных путях межколковых переходов «нумера».
Одна часть «ватаги», охватив «псковичами» колок, вытесняла на чистое, укрывшееся на дневку зверье (чаще это были дикие козы или олени), другая — укрывалась в засадах. Так от рощи к роще и перемещались, меняясь местами.
Но была у казаков при такой охоте и своя изюминка. В загоне использовались «конные молчуны» — вооруженные кавалерийскими карабинами казаки. Они двигались опушкою впереди гонной линии пеших «псковичей», вытеснявших с голосом зверя из самых крепких мест. В задачу «конных молчунов» входило предупреждение случайного прорыва стронутых животных на фланги, а также погоня и добор раненых. Нередко случалось, что из вспомогательной их роль становилась главной. Поэтому в «конные молчуны» подбирались удалые наездники и отменные стрелки, умеющие не только гнаться за уходящим зверем, но и стрелять в него на полном скаку.
Охота лихих казаков
Возможность видеть такую дикую скачку более всего занимала Николая в этой охоте. И он сам, и его сослуживцы по гвардии: Волков, Кочубей и Оболенский — были хорошими наездниками и стрелками. Но вряд ли кто-либо из них был готов с таким проворством добыть козу или оленя, хотя каждому втайне хотелось проявить себя перед казаками.
Для верховой охоты более всего подходили их короткие карабины, легко закидывающиеся за спину и не достающие прикладом до задней луки, тоже наиболее удобного для быстрой скачки, казачьего седла. Известно, что стрелять с седла удобнее в левую сторону, но нередко среди казаков находились мастера, способные, не будучи левшою, в равной мере метко посылать пулю в цель в обе стороны. Чаще всего верховой охотник стрелял с правой руки, левой удерживая поводья и ее, согнутую в локте, подставляя под цевье ружья.
Казаки применяли иной способ. Ружье поднималось и приставлялось к плечу левой рукой, а правой, удерживающей поводья, производился выстрел. Казалось, неудобный, на первый взгляд, он давал наиболее верные результаты стрельбы, ибо менее всего находился в зависимости от движения лошади.
Посмотрев, как проделывают это казаки, высокородные столичные гвардейцы согласились с его преимуществами.
Когда прозвучал сигнал рога, солнце уже успело высушить ночную росу. Долетевший знакомый звук означал, что «псковичи» тронулись.
Спешившийся Николай в обществе могучего подъесаула и двух таких же казаков укрылись в кучке подроста, в самом пятаке наиболее узкой перетоки от загонного колка, под ветром. Мелкие елочки и кусты шиповника давали возможность, не показывая себя, видеть все, что творится вокруг. Загонный колок даже не объезжали, только ветер проверили: сухо, зверь в такую погоду четкого следа не дает. Да и знали казаки: вода близко, тут он всегда держится. Полверсты колка пройти казакам времени много не надо. Ну, а зверю и того… Стоит в лесок войти да гукнуть — он уже подхватился. Попрядает ушами, повертит головой… и пошел давно известной тропкой.
Издали Николай приметил: не пропел еще рог своей сладкой песни к началу гона, а «верховой молчун» уже явился неброской тенью в опушке перелеска, держа карабин поперек седла…
Но не сразу Цесаревич, следивший за таившимся в изготовке казаком, ухватил взглядом отлетевший от угла перелеска табун диких коз. Последние из них перестали мелькать в редачах, когда передовые уже пересекали залысину отъема.
Табун, как показалось Николаю, был так велик, что если стрелять просто в его направлении, промахнуться было невозможно. Однако по казачьим меркам, число коз в три десятка голов — всего лишь табунок нагульных козлов, а настоящие табуны от осеней начнутся.
Изготовившись к стрельбе, Николай все же понял, что стрелять ему не придется — козы, далеко минуя их засаду, устремлялись не самым коротким путем, к «номерам» левого фланга, откуда по их приближении и началась пальба. Хорошо виделось, как два крупных козла, не достигнув кустарника, рухнули в траву. Первый опрокинулся через голову на спину, другой, будто ударившись грудью в невидимую стену, был отброшен в сторону и боком шмякнулся оземь. Остальные шарахнулись левее и, прибавив хода, стали обтекать самый край линии с номером Волкова, пытавшегося достать хвост исчезающего табунка двумя бесполезными выстрелами.
Стрельба по козам раскрыла выходившим следом оленям наличие засады и, более осторожные, они не пошли к линии, а выскочили на чистую луговину за стерегшим лаз «верховым молчуном», почти проморгавшим их выход из леса. Выручил дело казак, ехавший опушкою вровень с «псковичами». Оленей он доглядел прежде, чем они достигли границы леса и, дав коню шпоры, рванулся с места в аллюр, намереваясь перехватить их на луговине. К тому же и сами они помогли казакам получить с них дань. Не добегая опушки, остановились, как вкопанные, и сколько-то времени соображали, определяя, сторону наименьшей опасности. Когда олени снова ударились в бег, зазривший их казак, спел к месту прорыва так ходко, что отрасти от него у животных не было никакой возможности.
Пять крупных оленей Николай видел, как на ладони, и хотя ни один из них на выстрел не приблизился, у Цесаревича не проявилось и тени сожаления. Напротив, охотой он остался весьма доволен, и в благодарность за нее одарил казаков подарками, пересказывая спутникам, не наблюдавшим происходившего, всю сцену «кавалерийской атаки».
Вырвавшиеся из загона олени уходили в сторону лесистого холма. Перенимавший их казак на ходу мягко довернул коня и пустил его в параллель животным. Должно быть, знавшая такой маневр лошадь, кося на оленей глазом, жалась к ним так плавно и незаметно, что они не шарахались в стороны, сохраняя избранное направление бега.
Выстрел до Николая не долетел. Он только увидел, как ближайший к всаднику олень, с прыжка, изогнувшись в спине, столкнулся с землей. Но и грохнувшись всей тяжестью, пытался подняться, загребая копытами, словно тянул под себя ускользающую планету.
Вот тогда олени смешались. Крайняя пара отделилась и, тяготея к лесу, сходу налетела на очухавшегося «молчуна». Казак ударил встречь, и меткая пуля спасла было поставленную под сомнение его охотничью репутацию.
Но казаки… Они были счастливы, ибо Цесаревича, более чем охота, восхитили их поразительное мастерство и сноровка. И еще восхитят!..
Царский лов
31 июля состоялась большая рыбалка на реке Урал, в которой приняло участие 1000 рыбаков с лодками-бударами и снастями. Предваряло ее торжественное построение участников. Николай все внимательно осмотрел и тепло поздоровался с рыбаками. По пушечному выстрелу рыбаки-плавщики стремглав бросились со своими бударами в реку. Николай со свитой остались в павильоне. Хотя расстояние от места начала залова до павильона составляло не менее версты, с высоты крутого берега, где он был сооружен, весь процесс плавни представлялся до мельчайших подробностей. Ничего подобного ему видеть не доводилось. Это было настоящее состязание. Сотни будар стройной массой неслись по течению к месту, где стоял Цесаревич, словно на многочисленной гонке.
Примчавшись к павильону, рыбаки быстро раскидывали свои плавенные сети для лова рыбы. Урал не посрамил себя. Казалось невозможным в такой кутерьме выловить что-либо вообще за столь короткое время. Но не прошло и нескольких минут, как рыбаки стали вытаскивать из воды огромных осетров, которых выловившие их старались побыстрее доставить к помосту, куда сошел Николай.
Разохотившиеся казаки так увлеклись, что вскоре завалили бы весь помост, но после 2—3 десятков осетров, вытащенных к ногам Цесаревича, Николай счел за благо прекратить лов и наградить рыбаков.
Впоследствии у «уральцев» сложилась традиция: в память о пребывании Николая среди казаков каждую весну доставлять ему в столицу «презент» — добрую вязку крупных осетров первого вылова и несколько бочек икры.
Вначале «традиция» существовала как проявление верноподданнических чувств казаков к своему Государю. Однако из этических соображений мероприятие это было урегулировано особой грамотой, закрепляющей за казаками право на рыбные промыслы, но обязывающей поставлять ко двору вылов первого дня открывающегося сезона, так называемый «Царский лов».
Производился «Царский лов» еще по льду, покрывавшему реку, и был достаточно сложным по технике исполнения. А кроме всего — почетным. Выполняли его лучшие казаки. Во льду пробивалась система прорубей, через которые заводились и протаскивались сети.
Все обставлялось торжественно. Сначала служился молебен, потом святой водой окроплялись проруби, и только тогда присутствующий на церемонии генерал-губернатор, сопровождаемый местными властями, давал разрешение к началу лова.
Выловленных осетров потрошили на месте. Тут же производили засол рыбы и икры. В этот же день особый поезд уходил в Петербург. «Презент» доставляла тщательно подготовленная депутация, избираемая казаками на кругу. Честь отправиться в столицу выпадала, конечно же, самым уважаемым людям казачьего войска, героям — Георгиевским кавалерам. Фигуры подбирались колоритные, заметные и внешностью, и умом не глупые, чтобы путное сказать могли, коли о чем спросят. Казаки неимоверно ценили возможность представиться Царю, который самолично принимал депутацию. Происходила аудиенция обычно в большой столовой Зимнего или же Царскосельского дворца. Входившие казаки несли отборную рыбу и икру нового «Царского лова» и, естественно, свежайшего засола, которая играла и светилась янтарным отливом на красивых подносах и блюдах…?
Иван Касаткин
