Я — охотник-любитель. Увлекся этим занятием еще в детском возрасте, но настоящий, серьезный трофей — лося — сумел добыть только много лет спустя. Случилось это 1 января 1982 года. Однако перед этим пришлось лет пять потрудиться — изучить повадки этого зверя. Все свои предшествующие неудачи я анализировал и скрупулезно записывал в специальную тетрадку. Так был накоплен достаточный опыт…
Любой зверь зимой оставляет на снегу следы, которые многое могут рассказать сведущему человеку. И охотнику, в первую очередь, надо научиться их читать. Освоишь эту грамоту — тогда не так будет сложно и отыскать зверя, и приблизиться к нему на расстояние выстрела.
Природа наградила лося как отменным слухом, так и сверхчутким обонянием. А в особенности — острым зрением.
Некоторые охотники незаслуженно умаляют его значение, ошибочно считая, что у этого лесного великана оно развито слабо. Я убедился в противном еще в самом начале своей охотничьей «карьеры». По моему убеждению, зрение у сохатого — главный орган чувств, помогающий ему в борьбе за выживание, и действует оно на таком расстоянии, на котором обоняние и слух бессильны. Когда лось смотрит в вашу сторону, он замечает малейшее движение даже на очень большом удалении, и скрыться от охотника после этого ему большого труда не представляет.
Роковой случай
Однако я далек от мысли кого-либо учить. Я хочу лишь рассказать об одном случае, который может быть интересным для моих коллег — охотников‑любителей. Тем более что случай этот едва не стал для меня роковым. Роковым в том смысле, что я чуть было не бросил охоту вообще и навсегда.
…Начало декабря — лучшее время для охоты с подхода. Снег еще не так глубок, он рыхл и хорошо поглощает звук. В моем распоряжении был и надежный помощник — снегоход «Буран». Ранним утром с лесного кордона я отправился в путь по старой лесовозной дороге. Километра через два замечаю следы: явно вчера крупная матка и сеголеток пересекли дорогу. Проехал на «Буране» еще немного, и снова следы, теперь уже в обратном направлении. Все, глушу двигатель, беру из прицепа ружье и дальше — пешком. А вот и утренняя жировка. На часах около десяти, звери, возможно, уже залегли на отдых. Придерживаясь следов, которые то расходятся, то снова сходятся, начинаю скрадывать зверей. И вдруг вижу по следам, что лоси резко бросились в разные стороны, причем бежали галопом. Неужели спугнул? Нет, след уже слегка подстыл. И потом: спугнутый зверь уходит от охотника по прямой, а тут сеголеток ускакал вправо, а матка — влево. Иду по следу матки. Вот она перешла на шаг и начинает подкручивать вправо. Ясно: сейчас опять сойдутся. Вот сошлись — пятачок вытоптанного снега, осыпавшаяся шерсть. Возможно, телок еще подсасывает мать. Следы повели далее. Звери шли спокойно, но вот опять галоп.
Что за игры? В моем воображении начинают рисоваться некие антропоморфические картины. Этакая лесная идиллия, игры в родном доме: старая матка, которой судьба еще раз подарила счастье материнства, учит свое чадо быть постоянно начеку и в случае опасности спасаться бегством. Повторив игру в бегство еще раз, звери снова сошлись и гуськом побрели к упавшей ели, которая виднелась вдалеке в прогалах леса. Наверняка там и залягут.
Теперь максимум внимания и осторожности, чтобы не «засветиться». И вот уже ель совсем близко. За елью виднелась небольшая полянка, но следов на ней нет. Очевидно, лоси лежат за деревом. Держа палец на спусковом крючке, медленно продвигаюсь к вершине ели. Неожиданно из-за ее ветвей вскакивает зверь и быстрым шагом начинает пересекать поляну. Шанс упускать нельзя, и я, вскинув ружье, дважды стреляю. Лось скрывается за плотно стоящими деревьями. И тут во всем своем величии и великолепии поднимается второй зверь — огромная матка — и тоже молниеносно скрывается в лесу.
Какая досада! В кармане две лицензии, и я мог сразу их закрыть, а вот не успел перезарядить ружье.
Иду по следу — шерсть, кровь. Тогуш лежит, а след матки уходит в сторону. Внимательно осмотрел лес и, ничего не увидев, начал разделку. Короткий зимний день угасал, и я поспешил за «Бураном». Немного отъехав, натыкаюсь на след матки. Значит, пока я возился с разделкой, она была где-то рядом. Гнетущее чувство овладело мной и не оставляло всю дорогу. Так что, несмотря на удачу, вернулся я домой подавленным: в лесу осталась страдающая матка.
Это чувство занозой сидело и в последующие дни, пока я снова не отправился в лес. Опыт подсказывал: матка не уйдет и будет настойчиво искать телка. Ставлю «Буран» на прежнее место, надеваю камусные лыжи.
Что поведали следы
Старые следы изрядно припорошены снегом. Но вот и свежие, и лежки… Матка не ушла. Она ждала и надеялась найти телка…
Очередная лежка, совсем свежая. Но зверь уже с нее поднялся и, разбрасывая снег, размашистым шагом ушел. Надо полагать, его испугал грохот мотора. И я повернул назад.
Прошли снегопады, и вновь установилась ясная погода. Вот и свободный день выдался. На этот раз я решил не подъезжать близко к тому месту, где обычно ставил снегоход. Надел лыжи и заложил по лесу большой полукруг в надежде пересечь след заранее. И я его пересек. Он шел из глубины тайги прямиком к месту, где был застрелен телок. На перенове снега по следам, как по книге, я прочитал всю боль и тоску матери, потерявшей свое чадо. Вот она медленно, шаг за шагом, постоянно останавливаясь и вслушиваясь в лесную тишину, внимательно всматривается в прогалы, втягивает ноздрями морозный воздух, приближается к злополучной поляне.
Следы привели на убоище. Немного задержавшись, матка двинулась дальше. Она вся — зрение и слух! Сейчас она увидит, кого искала все последние дни! Край заветной поляны — его нет! Матка остановилась. Почему его нет, почему не бежит навстречу?
Я не видел зверя, только его следы, но мое воображение как бы материализовалось, я словно вижу его. Вижу, как он напряжен, как вздрагивает от малейшего шороха ветерка, вспорхнувшей синицы, неожиданного стука дятла, хрустнувшей под тяжестью снега ветки. Идут томительные минуты ожидания. Не знаю, умеют ли плакать звери. Но умеют плакать люди. Сухой комок подкатывается к горлу, и я не в силах сдержать слез.
Да простит меня скептический читатель за это излишнее, на его взгляд, очеловечивание дикого зверя. Она стоит долго, она ждет… Края снежных лунок вокруг ног подтаяли, а уплотненный копытами снег превратился в лед. Он не вернулся. Неожиданно матка срывается с места и широким размашистым шагом устремляется вперед, в ту сторону, откуда исходит свет и откуда приходит весна.
Может быть, она вспомнила прошедшую весну и то заветное место, где она в последний раз стала матерью? Это было там, среди заброшенных человеком полей, солнечных косогоров, быстро освобождающихся от снега, глухих логов, заросших черемухой и рябиной… А может быть, в ее утробе вдруг что-то вздрогнуло и призывно позвало к солнцу, теплу, к первым прогалинам, к неповторимым запахам оживающей природы, где она встретит новую весну? И утерянное счастье вновь повторится?
Вот что поведали мне следы.
Вместо послесловия
Я возвратился к «Бурану», кляня себя. И охоту.
«Охота, — говорил я себе, — приносит только зло и вредна, как табак и водка. Охота — атавизм, дикарское занятие!..».
И бросил я эту охоту. Но …Пришел сезон — и я не выдержал. Но стал ходить не на лося, а на медведя, успокаивая совесть тем, что медведь — хищник. Однако, как оказалось впоследствии, и эта охота чревата не менее драматичными переживаниями.
Может, заняться рыбалкой? Рыбы — они холодные и не умеют плакать. Хотя, кто их знает…
Владимир Жолнеровский
