Несколько лет я охотился с гончей Тайгой. Привез ее щенком из г. Тюмени от известного там гончатника Ракитина, с которым познакомился на собачьей выводке. Собаки у него были русские гончие, вывез которых он из Горьковской области.
Тайга появилась на свет в марте, и, когда ей исполнилось три месяца, я начал брать ее на прогулку за поселок. Если она увлекалась чем-нибудь, то есть не видела меня, я прятался, она быстро находила меня по следам, радовалась, я ее хвалил. Получалась у нас такая веселая игра.
Первые уроки
Как-то раз она куда-то убежала. Я остался ждать. И вот она выходит ко мне и держит в зубах половину зайчонка (вторую половину она съела). Первым моим порывом было отхлестать ее этим зайчонком. Вспомнил где-то услышанное, что такая собака будет всегда потом пожирать пойманных зайцев. Но я сдержал себя. Порадовался, что она сама нашла этого зайчонка, похвалил ее, забрал у нее эти остатки и, когда она убежала вперед, забросил подальше в траву. Прогулки наши увеличивались по времени и расстоянию. И вот однажды (даже запомнил: 5 августа) она впервые погнала зайца с голосом. Было ей примерно около шести месяцев.
И началась у нас веселая жизнь. Гнала она не быстро, но вязкости, настойчивости была необыкновенной. Зайчиков было тогда много, и в первую же осень мы взяли с ней 28 штук. Отстреляв зайца, я брал ее на поводок и уводил из леса, чтобы она не переутомилась, постепенно увеличивая нагрузки. И собачка из нее получилась славная. Придя в лес, я не покрикивал, не стучал палкой по деревьям, как это делают иногда другие охотники, чтобы скорее поднять зайца. Тайга уходила на поиск. Я, пройдя немного дальше, останавливался и ждал. Обыскав какой-то участок и не найдя там зайца, она выходила ко мне, и мы переходили в другое место. Главное — она знала, что я никуда не уйду без нее, что ей не придется искать меня по следу и догонять, что обнаружит она меня всегда там, где и оставила, и поэтому спокойно делала свое дело.
Я уже сказал, что вязкостью она обладала необыкновенной. Все заячьи сдвойки, скидки и прочие ухищрения всегда успешно распутывала. И, если случались перемолчки, я знал, что она вновь найдет след и гон продолжится. Отстрелянного зайца не рвала, не трепала. Тисканет разок, чтобы убедиться, что он уже не побежит, — и все. Сначала я в награду за труды отдавал ей заячьи лапки (позанки). Но потом решил, что это несправедливо: мне весь заяц, а ей две сухие косточки. И, вопреки утверждению, что собаке нельзя давать в лесу мясо с кровью, что она хуже будет чувствовать следы, я стал, добыв зайца, тут же разделывать его и отдавал собаке весь ливер. Кишечник и желудок никогда не скармливал: там могли быть гельминты. И теперь, преследуя зайца, она знала, что ее впереди ждет вкусное угощение. Какого-то отрицательного влияния на чутье от такого угощения я не замечал.
Напарница Тайга
Так мы и жили. Тайга делала свою работу, я — свою, а вместе мы делали одно замечательное дело, называемое охотой.
Погода прохладная, без ветра. В лесу — сушь. Шумит под ногами еще не успевший почернеть и истлеть лист. Свободно, вольно и празднично. Выжловка в полазе, и ничто не мешает мыслям. Но это все пока! До первого «Ай-ай!», которое донесется издали. Вот Тайга подала голос. Но это еще не гон. По редкому взлаиванию понимаю, что она разбирается в ночных набродах зайца, который лежит в это время очень крепко. Подвигаюсь на ее голос, наблюдаю. Вот она, шурша листом, идет в одну сторону, низко опустив морду. Потом бросает это направление и, сделав полукруг, идет в другую сторону. «Гам! Гам!». Трудно по сухим листьям определить, куда упрыгал беляк. Все это длится довольно долго. И мне начинает думаться, что зайца здесь нет. Натоптал, наследил и ушел куда-нибудь далеко на лежку. Но я ей не мешаю. И в это время горячее, частое «Ай-ай- ай!», наконец, известило о том, что беляк поднят. Теперь у нас одна цель — добыть его, но средства разные. Мое дело — правильно определить ход беляка, тихо стоять, ждать и не промазать. Ее — более трудное дело: не утерять тонкую ниточку запаха, которая связывает ее с хитрым зверьком, распутывать все петли, все узелки этой ниточки, сосредоточить всю себя на этом запахе.
А сколько их посторонних — острых, крепких, сильных: и кислый от прелого листа, и густой, тягучий от смолистых деревьев, и пр., и пр. И диву даешься, как среди всего этого хаоса улавливают трепетные собачьи ноздри какой-то другой, оставленный легкой заячьей лапкой на сухой траве. Заяц заложил большой круг, и это говорило о том, что он матерый. Давно под ногами очищен пятачок от травы и листьев, чтобы при повороте не зашуметь. Гон вдалеке поворачивает ко мне. А это значит, что заяц уже может быть где-то рядом, так как там, где лает собака, зайца давно уже нет. А вот и легкие «Шух- шух-шух!». Слышно метров за пятьдесят, все ближе и ближе. Беляк идет стороной, вниз по лесному косогору. Два выстрела обрывают его бег. А Тайга все гонит и гонит. Для нее заяц все еще живой. Но вот в ее нос ударил кисловатый запах порохового дыма, говорящий о том, что где-то здесь нахожусь я. И тогда она поднимает голову и бежит по малому кругу по границе этого запаха. Кто его знает: может, ниточка заячьего следа не оборвалась здесь (что бывает, хотя и редко), и тогда снова надо гнать и гнать. Я вижу все это и громко кричу: «Тайга! Вот, вот, вот!». Она слышит, подбегает ко мне, хватает разгоряченной пастью зайца поперек, держит на весу, радостно виляя хвостом. Это самые счастливые минуты ее работы. Я глажу ее, говорю самые нежные слова, беру зайца. Она мне его отдает и вскоре получает заслуженное вознаграждение за свою работу.
Потерял Тайгу я неожиданно. То ли она сама что-то съела (хотя не должна, так как по улице свободно не бегала), то ли что-то ей подбросили, но ее стало дуть, от корма и воды отказалась, лежала ко всему безучастной. А однажды утром я ее не обнаружил. Иногда собаки, чтобы не омрачать хозяина своей смертью, уходят умирать в лес. Так она и сделала.
Верный
Верный был некрупной лайкой, значительно меньше среднего роста, с рыжими ушами, рыжим лбом, небольшим рыжим пятном на бедре. В нем отсутствовала лаячья чистокровность: и ухо мягковато, и хвост не закручен кренделем, и все же что-то в его внешности подкупало. И когда мне его предложили, я согласился взять его без колебания.
Человек, отдавший его, не был охотником и не был ему хозяином. Верный прибился к нему весной где-то на поле. Худой, измученный, голодный, он покорно сел в коляску мотоцикла, потеряв всякую надежду найти своего настоящего хозяина, полностью вверил свою судьбу в другие руки.
Получив новую кличку, он прижился у нового человека. На вид было ему около года, может, чуть больше, а все остальное из его жизни оставалось полной тайной.
Подержав Верного у себя несколько дней, я начал рассматривать его повнимательней и обнаружил в нем наличие признаков, примет, которые, по утверждению старых охотников, свидетельствовали о его незаурядности и собачьем таланте.
Действительно, первые же выходы в лес подтвердили это. Он буквально схватывал все на лету, с поразительной быстротой усваивал охотничью науку. Уже в начале осени бурундуков и белок он «щелкал, как семечки»: быстро находил и верно их облаивал. А в один из моих выходов за грибами он загнал в отнорок барсука — злого и серьезного зверя — и так разгорячился, что мне пришлось уводить его от норы на поводке. А однажды, прибежав на его азартный и особенно заливистый лай, я увидел, как он вьюном вился вокруг лосихи с лосенком. Казалось, что лосей облаивала не одна собака, а целых две-три: настолько он быстро кружил вокруг зверей, атаковал с разных сторон. И лосиха, не помышляя о бегстве, едва успевала поворачиваться к нему передом.
У него были узкая лапа, низко опущенные ребра и поразительная легкость в движениях. По первому морозу на лесной поляне у меня на глазах он гнал зайца-беляка. Не приближался к зайцу, но и не отставал от него, бежал метрах в десяти, как привязанный. А ведь испуганный взрослый заяц несется пулей. После такой бешеной погони он, подбежав ко мне, прижал свои рыжие уши, лукаво улыбнулся (как умел это делать только он), говоря всем своим видом: «Ну и задал же я косому жару! Ты видел? Да?». И так он был похож в этот момент на озорного вихрастого подростка, что я, поддавшись его обаянию, взял в ладони его морду и серьезно ему сказал: «Ты очень хорошая, моя псина!». Сделав три-четыре глубоких вдоха, он тут же выровнял дыхание, как будто и не было этого спринтерского броска, и был уже снова готов на совершение своих собачьих подвигов.
Он отличался какой-то особенной природной деликатностью. Когда я подходил к его будке, он не выскакивал навстречу, он бросался, не рвался с цепи. Встав во весь рост в большеватой для него конуре, он ждал, как бы говоря: «Ну что ж, хозяин, если позовешь — я с удовольствием выйду, а нет — то и выходить не буду. У тебя и без меня столько дел».
Если я его звал — он выходил медленно, осторожно переступая лапами, как будто погружал их в холодную воду. Ласку никогда не выпрашивал, принимал ее сдержанно, с достоинством, как равный на равного, и восторгов бурных при этом не выражал.
Когда я ставил ему корм, он не начинал есть до тех пор, пока я не уйду. Даже не смотрел в сторону миски. Я уверен, что он рассуждал примерно так: «Поесть неплохо бы. Но не могу же я, хозяин, променять тебя на чашку супа. Это с моей стороны было бы большим неуважением к тебе». И даже когда я удалялся, он, подходя к миске, несколько раз оглядывался, чтобы окончательно убедиться, что я ушел и что он не допустил по отношению ко мне никакой бестактности, и уж тогда, не спеша, отдавал должное своей трапезе.
Дипломат и миротворец
Зная, что он слабее других собак, в драку с ними не ввязывался, хотя смелости ему было не занимать. Однажды, проходя мимо дома, где жила большая злобная овчарка Рекс, я увидел, что Верный, прошмыгнув где-то между штакетинами забора, решительно направился к Рексу для выяснения отношений. Их разделяло несколько шагов. Звать Верного было уже поздно, и я замер в ожидании развязки. Рекс, увидев Верного, перестал на меня лаять. Он явно растерялся. Это же была невиданная наглость, чтобы какой-то недомерок позволил себе зайти на его территорию и так бесцеремонно себя вести. Верный замедлил бег, подошел к Рексу осторожным шагом, остановился, повернул голову в сторону.
Он всем своим видом говорил: «Ты такой большой и сильный! Видишь, я подставляю тебе свою шею — самое уязвимое место, схватив за которую, ты сможешь сразу задушить меня. Но я верю, что ты этого не сделаешь, потому что ты не только сильный, но и добрый. Ты все на цепи и на цепи, а это так грустно. Я знаю. Меня тоже привязывают, видишь, след от ошейника. Давай дружить, и я всегда буду к тебе забегать».
И сердце злобного неукротимого Рекса дрогнуло. Он все понял. После напряженной паузы, которая мне показалась очень долгой, Рекс первый покровительственно, хотя и свысока, вильнул хвостом, сказав этим: «А ты молодец, малыш! Люблю смелых!». И знакомство состоялось. С тех пор я не боялся за Верного при встрече с другими собаками. Со всеми он умел находить общий язык, и не было случая, чтобы какая-то из них на него набросилась.
Отстрелянную белку Верный не хватал, не убегал с нею, как это делают иногда другие собаки. Понюхав ее, иногда лизнув языком, он равнодушно отходил в сторону. Казалось, что его, как настоящего большого художника, как натуру одаренную, творческую, увлекал не столько результат охоты, сколько сам процесс: все хитроумные следы надо распутать, все, что спрятано, — найти, обнаружить и облаять. И справлялся он с этими задачами блестяще, с каким-то радостным вдохновением.
Я любил Верного и понимал, что он для меня находка, огромное охотничье счастье. Но жизнь устроена так, что счастье редко бывает прочным и долгим. Вместе с радостью, с восхищением этим удивительным псом в моей душе жила постоянная тревога, боязнь потерять его, опасение за его судьбу. Это чувство меня не покидало. И душа оказалась печальной вещуньей. Пословица говорит: «Если бы знать, где упасть, там бы заранее соломку постелить». Ах, если бы я мог знать, где и когда подстережет меня печальный случай…
Гибель друга
Я шел вдалеке от поселка старой лесовозной дорогой. Мягкий свежий снег, умеренный ветер глушили мои шаги. Нигде не было никаких следов. Верный бежал впереди. Вдруг слева послышался треск, какой производит убегающий зверь. Верный сразу же бросился на шум. Я остановился. Лая не было. Постояв немного, я двинулся в ту сторону, где был слышен треск. Свернул с дороги, чуть прошел вперед и увидел, как по лесу бежит Верный, но не ко мне, а стороной, а перед ним мелькнуло что-то серое, убегающее от него. Я знал, что вместе с лосями иногда держатся козы, и решил, что это коза. Вскоре в той стороне, куда убежал Верный, послышались какие-то неясные, заглушенные ветром звуки: то ли Верный взлаял, то ли взвизгнул. Страшная догадка обожгла меня, я бросился вперед и тут же увидел свежие волчьи следы. Все! Я понял, что Верного уже больше нет. Чтобы его задушить, волку достаточно один раз сжать свои мощные челюсти. Что и было сделано. Картечи не было. Заложив пулевой патрон, я осторожно пошел вперед и вскоре увидел двух волков, которые стояли, опустив морды вниз и трепали уже мертвого Верного. Я стиснул зубы, хорошо прицелился, плавно потянул курок. Но вместо ожидаемого выстрела издевательски тихо щелкнуло. Осечка. Но волки услышали и ее. Они отскочили в сторону и остановились так, что ни один из них в кустарнике четко виден не был. Я быстро взвел курок, выстрелил по одному из них и не попал.
Верный не был разорван. Он был задушен хорошо отработанным хищным приемом. Только несколько капелек крови выступило у него из одного уха. Я сел возле него на валежину. Внутри у меня все окаменело. Почему-то думалось о своей жизни, о других горьких утратах, которые в ней были. Сколько так просидел — не знаю. Из оцепенения меня вывел резкий скрипучий крик сойки. Все начало обретать реальность. Я потерял не просто собаку, а друга, который, как близкий человек, вошел в мою жизнь и согревал своим существованием каждый прожитый мною день. Разум не соглашался со всем случившимся. Казалось, что, если я сейчас позову «Верный! Иди ко мне, моя хорошая псина!», он как ни в чем не бывало вскочит и подойдет, преданно заглядывая в глаза. И мне так захотелось это сделать, я так верил, что это произойдет, что вдруг сам испугался своих мыслей. «Ты что? — одернул я себя. — Его ведь нет! И никогда уже не будет! Останется на всю жизнь только память о нем, чувство вины за то, что не уберег его, и тихая светлая грусть».
Вместо послесловия
С помощью топорика, бересты, валежника я надежно похоронил Верного так, чтобы до него не добрались разные лесные твари. Хотел на прощание выстрелить вверх, но потом раздумал и поклялся сделать этот выстрел по серым разбойникам.
Перед уходом все выяснил. Эти волки подбирались к лежащему лосю. Он их услышал, вскочил и, убегая, затрещал валежником. Пути одного волка и Верного, бросившегося на шум, пересеклись. Волк сначала побежал от него прочь, но потом развернулся и встретил Верного смертельной хваткой.
С того злосчастного дня я постоянно ношу в патронташе три картечных патрона. При каждой возможности я ищу встречи с волками. Терпеливо дожидаюсь своего часа.
Геннадий Кузнецов, г. Тайга
