И вот мы на даче. До открытия охоты еще добрых два дня, а страх опоздать на тягу толкает в спину, вынуждает бестолково суетиться от крыльца к машине, роняя и перетаскивая поклажу с места на место. Будь впереди целая неделя, ситуация повторилась бы в точности до мелочей. Ибо предтеча краткого весеннего сезона давно поселилась в сознании, будоража кровь, отгоняя прочь сторонние мысли.
Одуревшая от зимнего безделья собачка нарезает по участку круги, и горе тому зазевавшемуся ежику, что никак не дочитает пришпиленный к сараю прошлогодний календарь: задушить не задушит, но напугает до желудочных колик.
— Тузик, оставь блохастого в покое. Ему и так несладко: с осени — без горячего.
Достаю из продуктовой сумки припасенное для каши молоко, щедро отливаю в миску и, раздвигая сваленные в кучу доски, пропихиваю под баню.
— Привет, «квартирант»! Вечером будет тебе и что-нибудь поосновательнее.
Аккуратно подталкиваю ежа вслед за угощением.
— Для кого — Тузик, а для кого — Эйс (туз в игральных картах. — Прим. автора) Второй Неповторимый, — напутствует зверька элитный курцхаар и, довольный восстановленным авторитетом, гордо удаляется на кухню: там печь согревается быстрее и вид панорамный.
Шесть пенсионерских соток похожи на хозяина: островки белого, материки землистого, где-то провалилось, то тут, то там повылазило… За что хвататься в первую очередь — ума не приложу.
— Правильный охотник сначала о собаке думает, — подсказывает оголодавший кобель.
Ныряю в багажник и бегом к плите. Моя «правильность» оттягивает руки: шесть кило мяса плюс столько же гречки — не похудеет. Наскоро покрошив говядину в пятилитровую кастрюлю, хороню белки под горкой крупы и ставлю на маленький огонь.
— А морковь? — не унимается Тузик.
— Перебьешься. Дома оставили.
Я кончено же слукавил. Корзинка с овощами давно перекочевала в сарай, но чистить вихрастые корнеплоды не хотелось, тем паче что водопровод не мог быть запущен по причине объективной — не сезон. Колодец еще не оттаял, и пришлось тащиться к общественной колонке.
В начале апреля дачники за город носа не кажут: вокруг — пустынно и атмосферу приближающегося праздника испортить некому. Привычно скольжу взглядом по обочине, отмечаю послания бесхозных шариков да мурзиков.
Бедолаги зимой пробавляются кормежкой в единственно уцелевшей в округе деревне, терроризируя сердобольных старушек, уворачиваясь от недобрых помыслов хмельных мужиков. После набега разношерстные ватаги возвращаются в облюбованные покинутые дачи. У меня не селятся… кобель отучил.
Дом обживается: вещи возвращаются на привычные места, появляется первый мусор. Мало-помалу обретаю душевное равновесие.
Картина из прошлого
— А прежде, Тузик… — предаюсь я воспоминаниям.
Самец вальдшнепа упрямо гнул на Север. Ему навстречу летел, теряя на ходу детали подержанной «копейки», такой же упертый субъект, только в костюме и галстуке. Не народилась еще сила, способная остановить их реликтовый марафон.
И замер в ожидании могучий древний дуб, и притихли на поляне прошлогодние травы. А он в центре распростер узловатые, жилистые ветви, то ли оберегая, то ли обнимая закат.
Наперегонки с сереющим небом мелькают километровые столбики, легавая плющит носом лобовое стекло — надо успеть. К черту сапоги! Телогрейка, ружье, и… бегом!
Сыто чавкает под ботинками оттаявший луг, трещат дрозды — предвестники тяги. Собачка забегает вперед, кружит вокруг спотыкающегося охотника:
— Наддай!
На месте. Спиной к лесу, лицом — к дубу: «Привет, колдун». Слова вырастают из ниоткуда. Стрелок превратился в деталь пейзажа. Такую же привычную, как надломленная молнией береза, оплывшая свеча можжевельника либо сосновая шишка, что затерялась меж подобных и топорщится, силясь привлечь хоть чье-нибудь внимание.
Будто и не уезжал… Призывное хорканье невидимой птицы приводит в ступор, и лишь глаза шарят по горизонту. Звук урывками приближается, прирастая мистическими децибелами. Кажется, в штык…
И верно: вальдшнеп тянет аккурат через поляну и вот-вот появится из-за кроны дуба. Лишь бы не нырнул! Не то уйдет в тень, и прощай надежда на прицельный выстрел. Но нет.
Кажущаяся огромной птица величественно наплывает из мглы, тягуче медленно, не таясь: «Хрр-хрр-хр-хр». И уже за спиной: «Ци-цик»… Оцепенение проходит…
— Ты видела?
Собачка трясет ушами, виновато жмется к ногам…
Приятные хлопоты
— И многих вы так прошляпили? — бесцеремонно прерывает рассказ Тузик.
Его цинизм порой обескураживает. Я не осуждаю курцхаара. Виноваты присущая легавым природная горячность и нацеленность на результат. Хотя уверен, они чувствуют прекрасное куда глубже нас — затюканных прямоходящих. Меня всегда восхищало, с какой нескрываемой брезгливостью мои подельницы апортировали разбитую накоротке дичь, а то и вовсе бросали, едва приподняв.
— Не язви. Когда-нибудь и ты поймешь, прости за банальность, что охота — это, прежде всего, единение с природой, а не закатывание банок с утиной тушенкой.
Упоминание консервов отозвалось урчанием в животе лопоухого собеседника.
— Кастрюльку-то можно снимать, — Тузик повязал салфетку. — Ну-с, приступим…
Последующие дни утонули в приятных хлопотах. Перебрал патроны, зарядил батарейки, в сотый раз обдумал охотничьи маршруты. Из намеченных гостей никто приезд не подтвердил. Так происходит каждый год, и я перестал обижаться.
Во-первых, охота — суть болезнь, а у моих приятелей эффективные прививки в лице мнительных жен и строгих начальников. Покидать насиженное до мозолей кресло разрешается раз в году с обязательным сопровождением в места организованной дислокации — предпочтительно на курорты с хорошей репутацией. Моя деревня в этот престижный список давно не входит, ибо обещает «загар» сомнительного цвета.
Во-вторых, дичь в нашей округе сплошь неграмотная: путает номера обходов, фамилии и должности стрелков. Короче, ведет себя крайне безответственно, а зачастую и просто по-свински.
В итоге десять дней мы охотились вдвоем с Тузиком: утром манили озабоченных селезней, вечером старались подстоять красавцев-вальдшнепов. Запомнились несколько эпизодов.
Вот первый из них. Кряковый, битый дуплетом на пару с таким же нарядным сотоварищем, нагло утек из рюкзака. Время побега и место очевидны, маршрут неясен. Поражают находчивость и актерское мастерство франтоватого жениха.
Тузик во всем винит мое чистоплюйство: не позволил ему придушить щеголя, как следует. Впредь буду благоразумнее, памятуя изречение Константина Сергеевича Станиславского: «Не верю!».
Пропавший трофей
Другой запомнившийся случай. Самца вальдшнепа я стукнул уже затемно. Птица пересекла ныне бесхозное поле и налетела на выстрел в паре метров от молоденькой сосны. Как успел вскинуться, ума не приложу. Но после первого же «Бах!» вальдшнеп исчез со всех радаров.
К сожалению, кобель отреагировал на припозднившуюся удачу с непростительной задержкой. Видимо, считал зорьку оконченной и погрузился в методологию отшкребывания пригоревших кусочков говядины.
Как всегда в таких случаях, Туз с преувеличенным усердием принялся носиться далеко окрест, рискуя быть потерянным вслед за птицей. Возможность наставить его на путь истинный представилась минут через пять. Отчитав собаку за бестолковое рыскание, привел к сосенке.
— Меня вешать нельзя! — решительно заявил Тузик. — Согласно этикету, благородных положено обезглавливать.
— Казнь откладывается. Ищи здесь! — приказал я и для убедительности соврал. — Он тряпкой сюда падал.
Матерому курцу обыскать незахламленный пяточек — раз плюнуть. Можно и вообще с места не сходить. Достаточно потянуть воздух и… готово. Однако в этот раз кобель основательно проутюжил каждый сантиметр предполагаемого крушения незадачливого «донжуана» и доложил об отсутствии маломальских улик, не говоря уж об обломках в виде перьев. Ровным счетом — ничего!
— Оконфузился, барин. Бывает… — Тузик демонстративно зевнул. — Шельмец, видать, спикировал и низом, низом… Они мастаки на подобные трюки.
Во мне нарастали недовольство собой и обида на ехидное замечание. Тем не менее внутренний голос категорически настаивал на том, что выстрел даром не пропал. Я мысленно восстановил траекторию полета, и мы прочесали местность вокруг злополучного дерева с фонариком и обещанием в случае фиаско поквитаться с надменной интуицией. Увы…
Промерзшие и озлобленные, потопали восвояси. На полдороги уговорил песика вернуться:
— Тузик. Ежели угодно — Эйс Второй Непревзойденный!
— Неповторимый, — поправил кобель. — Ну да ладно. Слушаю внимательно.
— Извини. Уверен, что сшиб! Поищи хорошенько. Упаковку сыра не пожалею.
— И тушенку, — ответ кобеля донесся из темноты метрах уже в 50-60.
Рванул за ним, и вскоре фирменный налобник высветил улыбающуюся морду с вальдшнепом в зубах. Каким образом прохвост умудрился торговаться с полным ртом, останется на его кондовой до уголовщины совести.
P.S. До сих пор гадаю: не ведал Туз, где лежал предмет вымогательства, или комедию ломал?
Владимир Фомичев, г. Москва
