Мы сидим с Василием Бахтиным на поваленной сушине на берегу Терси, греемся на утреннем солнышке, уже поднявшемся над горизонтом, и рассказываем друг другу всякие байки. Сегодняшняя рыбалка не задалась, вялый клев на рассвете с восходом солнца прекратился вовсе, и мы, махнув рукой, выбрались на невысокий берег.
Рыбацкие и охотничьи истории рассказывает в основном Василий Николаевич, а я мотаю на ус, чтобы вечером перед сном сделать кое-какие записи в блокноте.
Василий Николаевич Бахтин в прошлом страстный охотник. Мне нравится этот жизнерадостный дедок, которому перевалило за восемьдесят и которому на вид дашь не более шестидесяти лет, нравится его доброжелательность и какая-то детская застенчивость, я восхищаюсь его умением рассказывать были и небылицы, даже слышанные от кого-то из друзей в далекой молодости, что свидетельствует о его цепкой памяти.
Спасение на дереве
— Вот вы интересуетесь: случалось ли так, что приходилось сожалеть о содеянном? — переспрашивает Василий Николаевич и на какой-то момент задумывается. — Людям свойственно ошибаться и сожалеть о случившемся. Было и со мной такое… Было… Помню, собрался я однажды на уток. Стоял сентябрь. Уже потянулись табунки северной утки на юг. Я знал одно плесо вверх по течению Терси, где частенько садилась пролетная утка отдохнуть и испить чистенькой водички. Взял свою старенькую двустволку и проверил патронташ, вынул и заменил в кармашках патроны с пулями и картечью на патроны с мелкой дробью, усмехнувшись про себя: зачем на утиной охоте картечь и пули?
В общем, добрался до заветного плеса на моторке, схоронился в прибрежных кустах. Жду. Час проходит, второй. Не летят мои табунки. Почти полдня просидел без толку. «Пойду хоть рябчиков погоняю», — решаю я, углубляясь в прибрежную тайгу. Иду не спеша, посвистываю манком. И рябчиков тю-тю. Что за день такой? Вдруг слышу — за деревьями какая-то возня и вздохи, будто кто-то тяжесть ворочает. Я туда. Выхожу из-за деревьев. Прогалина, кусты, а среди них — громадный сохатый с лосихой любовь крутят. Сентябрь — самый гон их. Я обомлел. Вот это да! Такого за всю жизнь не увидишь. А тут… Залюбовавшись, привалился плечом к сухостойной пихтушке, а она возьми и хрясни. Лось вскинул лобастую голову с огромными лопатами рогов и увидел меня. Прекратив ухаживания за подружкой, он набычился, угрожающе хукнул и шагнул в мою сторону. И я понял, что оказался в весьма опасной ситуации, что через минуту могу закончить свою жизнь на огромных рогах таежного быка. А в патронташе — ни единой пули… Вот и поохотился на уточек.
Кинулся прочь, слыша за спиной треск сучьев, громкое сопение и топот тяжелого животного. Не помню, как оказался под большущей сосной и как, бросив ружье, птицей взлетел чуть ли не на вершину дерева. Лесной бугаина подлетел к стволу и, шумно отдуваясь, с ходу боднул его рожищами. Я удержался, вцепившись в сучья. Лось еще пару раз долбанул рогами толстенную сосну и, задрав голову, с презрением посмотрел на меня: спускайся, мол, подлый трус…
Я еще плотнее прижался к стволу и до боли в пальцах сжал спасительные сучья.
Лось потоптался под деревом, помотал рогатой башкой и двинулся на прогалину к подруге. Где-то через час я успокоился, улеглась дрожь во всем теле. С великой осторожностью начал спускаться. Достигнув нижних сучьев, обомлел — до земли еще метра три, а ствол без единого отростка. Черт возьми, каким образом я взобрался по гладкому стволу, за что я цеплялся, неужели так высоко подпрыгнул?.. Уму непостижимо!..
Пересилив страх и зависнув на вытянутых руках, я наконец спрыгнул на мягкий пружинящий мох. Схватил ружье и опрометью кинулся к лодке.
Василий Николаевич, грустно улыбаясь, смотрит на меня.
— Прошел не один десяток лет, а я до сих пор корю себя: ну на кой ляд я вздумал подглядывать за любовью сохатого с подругой лосихой? Знал ведь, как опасен таежный бык во время гона, и все равно не удержался, приблизился непозволительно близко к месту любовного свидания диких животных.
Старики говорят: если повезло, увидел — уйди на цыпочках, не мешай, имей совесть…
В дебрях
Бахтин умолкает, но, спохватившись, продолжает:
— И все наша безалаберность, надежда на авось. Вот вспомнился еще один случай. Однажды я тоже собирался на охоту на рябчиков. Хотел взять компас, но передумал, посчитал — ни к чему: ходить-то придется по старым исхоженным местам. И вновь поплатился, как в первом случае.
Так вот, перехожу с места на место, одного рябчика подстрелил, второго, третьего и не заметил, как заблудился. В одну сторону кинулся — незнакомые места, в другую — та же картина. Растерялся и под ложечкой засосало.
Кружил, кружил, вижу, закрутился совсем, в такие дебри забрался — ужас!
Сел на валежину, давай успокаиваться, анализировать, как заходил в тайгу в районе Усть-Нарыка, в какой стороне осталась у меня река Терсь и т.д.
Определив стороны света и направление, двинулся по намеченному пути. Через три часа вышел к деревушке Монашка и ужаснулся: более пятнадцати километров придется шагать, возвращаясь к Усть-Нарыку, где оставил лодку. Уже в глубокой темноте и качаясь от усталости, добрался до своей посудины. И вновь — самоуверенность.
Или еще одна история.
Плывущий топтыгин
Как-то в начале осени поплыл я с соседками в верховья Терси за клюквой. Плывем, а дело было после проливных дождей, уровень воды высокий, смотрю — через реку плывет медведь. Я газку мотору подкинул и — наперерез мишке. Думаю, напугаю косолапого, окачу волной. Женщины увидели, завизжали со страху.
Подлетаю к плывущему топтыгину, тот в панике закрутился на месте, забил лапами по воде. И только в последний момент я понял опасность своего безрассудного лихачества. Медведь, как-то изловчившись, попытался лапой ударить несущуюся мимо лодку, еле успел я свиражировать вправо, едва не опрокинув «семеру» в мутный поток. Если бы вы слышали «комплименты» моих женщин-соседок, со стыда сгорели бы…
— Представляю, — усмехаюсь я.
Владимир Неунывахин, г. Новокузнецк
